15 сентября 1921 года, Новониколаевск, Сибирь
Полдень. Пять часов двадцать минут до объявления приговора по делу барона Унгерна-Штернберга.
Допрос обвиняемого (продолжение).
Обвинитель:
– Что же вы понимаете под военной диктатурой?
Унгерн:
– Единоличное командование, а единоличное командование приведет к монархии.
Обвинитель:
– Знали ли вы, что Семенов порол рабочих, крестьян и железнодорожных служащих?
– Слышал.
– Вы приказывали сжигать деревни?
– Да, это по моему приказанию делали войска.
– Когда вы ушли на Мензу, вы уничтожали деревни и села. Вам известно было, что трупы людей перемалывались в колесах, бросались в колодцы и вообще чинились всякие зверства?
– Это неправда.
Обвинитель просит огласить показания члена Народного собрания Дальневосточной республики Цыпулова. Из показаний выясняется, что 6 сентября близ реки Онон около монгольской границы прошел отряд Унгерна под начальством некоего бурята, которым сожжены дотла много деревень и которым чинились насилия над мирными жителями, убивались не только мужчины, но и женщины и дети. Далее выясняется, что Унгерн сжигал, по его словам, только «красные большевистские деревни». Унгерн уверяет, что деревни были пустыми.
Обвинитель:
– Куда же девались жители?
Унгерн:
– Разбегались.
– Не считаете ли вы, что одно ваше имя наводило на них страх?
– Вероятно.
– Когда занята была Урга, происходили убийства и грабежи?
– Да, сначала бились войска с войсками, а потом уже жители – монголы с китайцами.
– Отдавали ли вы приказ прекратить самочинные обыски за всех, кроме евреев? Что вы хотели этим сказать? Хотели ли вы уничтожить всех евреев?
– Да, я объявил всех евреев вне закона.
– Кто приказал расстрелять служащих Центросоюза?
– Я.
– Почему?
– Они служили советской власти.
– Известно ли вам, что Сипайлов, комендант Урги, грабил, насиловал мирных жителей?
– Мне было известно.
– Было ли вам известно, что он присваивает имущество и деньги жертв?
– Нет.
– Должно быть, тогда он грабил для вашей казны, которой нужны были средства, чтобы содержать войска?
– Да, возможно.
– Какие вы применяли наказания?
– Расстрел и повешение.
– А палки?
– К населению – нет, к солдатам – да.
– Сколько палок вы давали?
– По телу – до ста ударов.
– Сажали вы на лед людей?
– Да, когда стояли в палатках, солдат арестованных.
– А женщин вы истязали таким образом?
– Нет.
Обвинитель предлагает зачесть прежние показания Унгерна, но Унгерн вдруг вспоминает, что одна женщина была действительно посажена.
– На раскаленную крышу сажали?
– Да.
– В чем заключается план Срединного государства?
– Срединное государство – это Китай.
– Но вы же хотели объединить Китай до Каспийского моря. Кого же вы хотели объединять?
Из ответов Унгерна выяснилось, что в его план входило создать Срединную империю из объединения всех монгольских кочевых племен, имеющих особые интересы, против оседлого населения. Объединение это должно было возглавляться Хутухтой. За это Унгерн был награжден Хутухтой саном «ван» и пожалован был «курмой», трехглазым павлиньим пером и желтыми поводьями как знаками отличия. Оглашаются показания, из которых видно, что, по мнению Унгерна, желтая раса жизненней, чем белая, и восточная культура стоит устойчивей и выше, чем западная. Также оглашается, что он распространял легенду о бароне Иване, популярную среди монголов, что он и есть барон Иван[28].
Обвинитель:
– Вы писали, что три тысячи лет тому назад образован коммунистический интернационал в Вавилоне. Вы верите в это?
Унгерн:
– Да, вся история это показывает.
Далее выясняется, что революцию барон абсолютно не приемлет и считает причиной революции евреев и падение нравов, которым евреи воспользовались. Он утверждает, что ни рабочие, ни крестьяне участия в управлении государством принимать не могут, а должен править один царь, опираясь на аристократию. Ни крестьяне, ни рабочие не могут иметь права организации, читать газеты и проч. Также обвиняемый объясняет печальный конец своей деятельности «предсказанной судьбой».
Обвинитель:
– Не рассматриваете ли вы исход вашего похода как исход всей авантюры последнего времени всех других сторонников той же идеи и не считаете ли вы, что это была уже последняя попытка?
Унгерн:
– Да, последняя. Полагаю, что я уже последний[29].
1 сентября 1912 года, Кобдо, Монголия
– Итак, сотник, настоятельно рекомендую вам немедленно отправиться в Россию.
Консул В. Ф. Люб смотрел на Унгерна со смешанным чувством любопытства и брезгливости.
– Кстати, барон… Уж простите меня… Вы что, прямо с дороги? Не переоделись…
И Люб, поморщившись, кивнул на мундир Унгерна.
– По-моему, господин консул, форма в порядке, – спокойно заметил барон. – Ни прорех, ни дыр, ни грязи…
– Что вы, барон, об этом и подумать страшно… Но, видите ли… Некоторым образом я представляю здесь государя, и являться в миссию в полевом мундире… Гм…
– Видите ли, господин представитель… У меня нет с собой другой одежды. Эту же я потрудился вычистить, прежде чем явиться к вам.
Консул вздохнул:
– Ну, ладно… Но, барон, повторяю – присоединиться к отрядам монгольских повстанцев для вас решительно невозможно, если же вы рискнете воевать с китайцами на свой страх и риск, арестуем и вышлем в Россию. Так-то, голубчик, поезжайте с Богом домой…
Судорога – память о сабельном ударе, полученном в ссоре в Амурском полку, свела лицо барона в гримасу. Сглотнув и восстановив дыхание, чувствуя, как пульсирует бешенство в надувшихся жилах на висках, он не проговорил, а вытолкнул из себя:
– Обещаю вам… пристрелить вас, если только попробуете…
Люб опешил. Да, он слышал, слышал об этом сумасшедшем аристократе, предпочитающем постели спанье с казаками на полу, а обеду в ресторанах – стряпню кашеваров. Люб открыл рот, но Унгерн перебил его, поймав на вдохе:
– В лоб. Вот сюда. – И он ткнул длинным узловатым пальцем консулу чуть выше переносицы.
Затем повернулся и вышел.
Айда! Айда! Айда! Барон гнал коня как безумный. Кобдо растаял далеко позади, но всадник, то и дело оскорбляя коня шпорами, гнал и гнал его по бескрайней степи. Айда!
Только жирные степные суслики, столбиками сидевшие у своих нор, с ужасом следили за этой бешеной скачкой. Только волки да лисы, прижавшись к земле, провожали его взглядами, и прах сеялся из-под копыт. Айда!
Конь встал, обессилев, и барон соскользнул с седла. Он лежал, раскинув руки, и бездонное небо с глупыми барашками облаков, пасущихся то тут то там, отражалось в его глазах.
– Господи, – прошептал он, – у меня не хватает сил… Господи! Помоги…
Только тихий посвист степного ветерка, гнувшего ковыль, был ответом ему. Да еще муравей, исследовавший мочку его уха, замер на пару секунд, а затем продолжил что-то нашептывать сотнику, торопясь и в волнении снуя туда-сюда.
Только оса, сев на погон, почистила лапки и пригорюнилась. Больше никто не пожалел барона.
Вернувшись ночью в гостиницу «Пекин», Унгерн нашел на столе приказ о прикомандировании его сверх штата к казачьему конвою русского консульства.
11 сентября 2005 года, Казахстан, побережье Каспийского моря, полдень
Слепой и душный азиатский полдень навалился на прибрежный городок, на улочках не было ни души, сомлевшие от жары собаки попрятались под арбы и редкие чинары, и даже мухи, мухи, полками и дивизиями обычно барражировавшие над какой-нибудь гнилью, растворились в сонном мареве середины дня.
Ресторан «Восточный базар», в советские годы известный как «Приморский», а в просторечии «Пиночет», прозванный так за то, что ни один из вечеров пятидесяти лет его существования не оканчивался без драки, был пуст в этот час, и только пара вялых и сонных официантов, двигаясь, как сомнамбулы, приступала к сдвиганию столов и смене скатертей – на вечер была заказана свадьба.
– Все, Петро, не могу, отдыхать давай, – официант поменьше, казах, вытер пот и присел. – Иди принеси, что ль, пивка из холодильника…
Унылый Петро с готовностью отправился на кухню и вскоре принес пару бутылок чирчикского пива в запотевших бутылках и тарелку с рыбой.
– Ау, ты как, Мансур, – начал он, слегка похмелившись и заметно повеселев, – натянул эту, в красном платье?
Оживший Мансур только довольно сощурился – мол небось у нас не сорвется…
– Давай теперь я схожу, – предложил он приятелю и отправился на кухню сам.
Над белыми загаженными скатертями пылилась картина «Утро стрелецкой казни». После праздников именно под ней предпочитали опохмеляться жители городка, и трудно было отличить тогда нарисованных людей от сидящих в зале.
