Обида и раздражение напрягли мускулы и затуманили голову.
Выкатив невидящие, помутневшие глаза, он понес, не разбирая дороги.
Тяжелые ломовые сани летели за взбесившейся лошадью, почти не касаясь земли. Ухватившись руками за дно саней, плашмя лежал Палкин.
Федька уперся ногами в передок и повис на вожжах. Удила разорвали Браслету рот.
Лошадь отупела от ярости и не чувствовала боли.
Браслет II, лучший рысак ипподрома, не знавший сбоев потомок рысаков-рекордистов Старого и Нового света, для которых рысь стала естественным аллюром, несся галопом, огромными скачками поглощая пространство.
Прохожие испуганно прижимались к домам. Палкин и Федька вылетели из саней. Сани треснулись о тумбу и разлетелись вдребезги. Даже не заметив случившегося, обезумевший Браслет помчался дальше. Две оглобли – все, что осталось от упряжки, – чертя по снегу зигзаги, тянулись по бокам.
Заскочив в тупик, Браслет с полного хода ударился о деревянный забор и рухнул вместе с ним на землю. К нему подбежали Палкин и Федька и помогли подняться. Он стоял, покрытый пеной, и тяжело и шумно дышал.
Белая пелена медленно сползла с глаз. Напряженно и тоскливо смотрела лошадь на людей. Казалось, что Браслет только что проснулся и не мог понять, где он и что с ним. Розовая пена капала с губ на снег.
Серьезных повреждений и ушибов на нем не было.
С опущенной головой покорно поплелся Браслет за возчиками. Поравнявшись с осколками саней, Палкин сказал Федьке:
– Дешево отделались. Другой раз дуракам наука. Надо его исподволь приучать. Он, может, никогда и хомута не видел.
– С таким злодеем и повозиться не грех, – потирая разбитую скулу и припухший глаз, ответил Федька.
Он уже влюбленными глазами смотрел на Браслета.
– А как звать его? – спросил он.
– Забыл спросить, – огорчился Палкин.
– Ну, тогда назовем Злодеем.
– Ладно, – согласился Палкин.
Так Браслет II переменил имя отца на имя матери.
* * *
Когда на следующий день на Злодея надели хомут и сбрую, он уже не дрожал и не протестовал. Но его не запрягли, а привязали сзади саней. Злодей целый день проходил следом и быстро привык к городскому шуму.
Через день его опять запрягли в сани. Федька осторожно тронул вожжи, и Злодей спокойно пошел за другими лошадьми. Со стороны казалось, что он всю жизнь ходил в хомуте и таскал за собой тяжелые сани. Федька восхищенно щелкнул языком. Браслет вздрогнул и рванул. Ожидая бури, Федька схватился за вожжи. Но Злодей остановился. Он не понимал, чего от него хотят, и огляделся на своих недогадливых ездоков. Первым опомнился Федька. Громко захохотав, он подскочил к Злодею, чмокнул его в нос и сунул в губы кусок хлеба.
Федька вспомнил, что на беговом кругу лошадей посылают вперед, щелкая языком.
* * *
Федьке упорно не везло в жизни. Левого глаза он лишился еще ребенком. В чужие люди он ушел с десяти лет. Попав из деревни в город, он сразу определился в ломовой извоз.
За двадцать лет работы он переменил десятки хозяев и сотни лошадей. Работал он всегда без лени, но – виноват ли кривой глаз или невзрачный вид – ни уважения, ни авторитета Федька себе не заработал.
В Автогужтранспорте он получил в езду Милку, костлявую пегую кобылу, тоже кривую на левый глаз.
Это совпадение не давало покоя местным острякам.
Кобыла оказалась норовистой, и не проходило дня, чтобы она не устраивала представлений.
Милка отличалась необыкновенно чувствительным нравом. От малейшей обиды она останавливалась, и ни мольбы, ни побои, ни угрозы не могли ее сдвинуть с места. Она неуклюже лягалась задом и норовила хватить Федьку зубами.
Ежедневные ссоры Федьки с Милкой длились часами. Истерические выкрики Федьки сопровождались ливнем острот и советов товарищей.
В обозе, как и при дворе московских царей, блюлось строгое местничество. Головным в обозе ходил Митька. На нем ездил тяжелый рыжебородый конюх по фамилии Чуркин.
Место зависело главным образом от качества лошади. Завоеванным местом дорожили и без боя не отдавали. Занять самовольно чужое место считалось преступлением. Ценились сила и выносливость. Только они и могли повысить лошадь в ранге и подвинуть ее от хвоста к голове обоза.
Федька с Милкой замыкали обоз.
Две недели тому назад Милку выбраковали из обоза, и Федька остался без лошади. Появление его на Злодее вызвало массу насмешек как по адресу лошади, так и ездока.
Все уже знали, откуда у Федьки синяк под глазом.
Федька отругивался, но голос его тонул в дружном хоре насмешек.
– А шагает конек здорово, – заметил один из обозных.
– Ножки деликатные, на нашем деле закачается, – сказал Чуркин и гордо посмотрел на толстые, как бревна, ноги Митьки.
– Архиерея на нем возить, отца митрополита не растрясет.
– Гляди, как чешет. Стакан с водой ставь на спину – не расплескает, – издевались ломовики.
Федька видел и сам, что Злодей жидковат. На сердце скребли кошки. Знал он твердо: пристанет или покажет норов Злодей – засмеют. И он с завистью смотрел на толстые, расколотые крупы Митьки и другого жеребца, ардена Грамотея.
В тот день возили дрова. Кривой с Злодеем занял место у штабелей. Возчики, предвкушая близкий розыгрыш, не спускали с него глаз.
– Ты бы, Федька, больше десятка поленьев не клал. Не дотянет. Непривычный он. Его преосвященство архиерей был старичок сухонький.
– Ты тонкие клади. Между ними просветы больше, – советовали товарищи.
Федька вымещал злобу на поленьях, яростно швыряя их в сани.
– Расскажи, Федька, как ты обучил его головой заборы ломать. Говорят, как бритвой режет.
– Федька, а правда, что вы задавили старуху и троих детей?
Кривой болел душой за каждое новое полено, но остановиться не мог. Подхлестываемый насмешками, он зарвался и навалил огромный воз. Ломовики были довольны. Представление обеспечено.
Первым тронулся Митька. Повернув широким крупом, он навалился огромным телом на хомут. Сани скрипнули и поползли следом. За ним, одна за другой, потянули лошади.
Первый раз Федька был доволен, что он едет последним. Он стоял у саней, держа вожжи. Мимо него с улыбками и шутками проезжали товарищи. Некоторые притворно сочувствовали:
– Несправедливо, такая лошадь в голове ходить должна…
Проехал последний. Ломовики обернулись и следили за новичком.
Федька медлил. Он ломал голову, придумывая способ, как незаметно скинуть немного дров.
Злодей, не дожидаясь посыла, сам шагнул за лошадьми. Легко ступая, он быстро догнал последнюю лошадь.
За пять лет жизни он первый раз тащил такой груз. До этого он знал только тяжесть обязательных на ипподроме шести пудов.
Трехлетняя тренировка накопила ему железную мускулатуру. Тяжелые, многопудовые сани он тащил весело и даже легко.
По сравнению с призовой борьбой эта работа не была для него тяжелой.
Злодей уверенно шагал по дороге. Он шел широким, размашистым шагом рысака, и поспеть за ним можно было только бегом. Федька забрался наверх высокого воза и орлом смотрел на товарищей. Но все разом перестали интересоваться и повернулись спинами.
Инстинкт рысака и привычка спортсмена не позволили Злодею тянуться сзади. Он сам взял вправо и зашагал рядом, обгоняя воз за возом. Маневр Злодея заметили сразу.
От хвоста к голове сани за санями «нажимали». На лошадиных спинах заработали вожжи. Каждый боялся отстать от переднего и позволить Федьке и Злодею влезть в просвет.
Погоняли азартно и молча. Рыжебородый Чуркин стегнул Митьку. Брабансон затрусил мелкой рысцой. Его примеру последовали другие лошади. Выгнув шею и играя мускулами, рядом с трусящим обозом спокойно шагал Злодей. Он размашисто и широко ставил ноги, не нуждаясь в ремне и понукании.
Федька сидел на высоком возу. Единственный глаз его сиял.
Возчики хлестали лошадей. Лошади тянули изо всех сил и быстро покрылись испариной. Совершенно сухой жеребец обходил воз за возом. Федор, как генерал на параде, проехал вдоль всего строя.
Впереди остались только чалый Грамотей и бурый Митька. Эти двое вырвались на большой просвет вперед остального обоза.
Злодей мог спокойно занять третье место. Федька даже потянул за левую вожжу, но жеребец невольно тряхнул головой и пошел прямо. Грамотей отстал. Второе место было свободно. Но теперь уже сам Федька, ни за что на свете не согласился бы занять его.
Двое саней поехали рядом. Митька и Злодей шли голова в голову. Чуркин хлестал Митьку беспрерывно. Федька демонстративно бросил вожжи и стал свертывать большую козью ножку.
– Закурим, – предложил он Чуркину.
Чуркин даже не взглянул на него.
– Дорожка до чего хороша, тянуть не надо, сани сами идут, – поддерживал разговор Федька.
Чуркин старался смотреть мимо него.
– Спички есть? Брось коробок, – не унимался Федька.
Чуркин стегнул Митьку и отвернулся. По бокам и на шее у Митьки выступило мыло.
