Способ второй. Послать куда подальше чёрную-чёрную работу, чтоб не мешалась под ногами, и хорошенько поискать у себя в карманах: не завалялось ли где ма-а-ленькое такое белое семечко. Если в карманах не нашли, то надо заглянуть глубже в себя: в мозги или ещё куда, там оно обязательно отыщется, если хорошо искать. Нет, это ещё не белая-белая работа, но это семечко, если его вырастить, станет большим и ветвистым белым-белым деревом, где очень любят жить белые-белые работы. Белая-белая работа, как только видит такое дерево, так сразу туда летит и смотрит: нельзя ли там поселиться? Но тут я должен предупредить честно: во-первых, дерево это, как правило, очень медленно растет, и за ним нужно постоянно ухаживать, чтоб оно не завяло, причем на маленькое деревце белая-белая работа никогда не прилетит: будет ждать, когда оно вырастет приличных размеров. А вот чёрная-чёрная работа таких деревьев терпеть не может: как только видит хотя бы росточек, так тут же стремится его растоптать. Поэтому за деревом этим нужно не только ежедневно ухаживать, но и прятать и охранять его от чёрных-чёрных работ. А во-вторых, даже если и прилетит на ваше дерево белая-белая работа, то она поначалу может вам показаться совсем маленькой и бледненькой, почти прозрачной. А это всё потому, что она очень долго бегала, скиталась, иногда жила в совсем недостойных для неё условиях, иногда её пытались поймать чужие совсем не белые-белые руки. Потому она такая вся хиленькая, больная и бедная: за ней нужно ухаживать ещё внимательнее, чем за своим деревом – холить её, лелеять, кормить с ложечки, тогда, глядишь, и поздоровеет и станет по настоящему белой-белой.
Зато, говорят, она приносит счастье.
– …и убьешь отца своего и возляжешь на ложе любви со своей матерью!
Плутарх видел издалека, как Оракул приказал бледному юноше убираться, и тот выбежал вон, шатаясь как пьяный, и эти последние его слова слышал отчётливо.
Вечером, когда они сидели у костра, ели жареное мясо и проводили обязательную ежевечернюю рефлексию, он решился спросить:
– Зачем ты с ним так… круто?
Тот пожал плечами:
– Иногда нужно делать такие вот «крутые», как ты выражаешься, вещи. Для упрочения авторитета. Они показывают народу, что Оракул никому не подчиняется, что он только вестник богов. А боги, как известно, жестоки и непредсказуемы.
– Но ведь не сбудется!
– Не важно. Я даже не удивлюсь, если всё сбудется именно так, как я предсказал.
– Ты ошибаешься.
– Я ошибаюсь постоянно, и в то же время никогда не ошибаюсь. Поработаешь с моё – поймёшь тогда.
…На утренней лекции Оракул был концептуален как никогда:
– Любое предсказание есть не что иное, как знание стратегии поведения индивидов, желающих получить предсказание богов. Вы представляете, что данный индивид, к примеру, шахматная фигура. После короткого разговора уже ясно: этот – ладья, этот – король, конь или слон. Из расчета стратегии делаете свое предсказание. А погрешности исправляют боги и… сами эти индивиды. Их вера помогает им исполнить любое предсказание, даже то, которое на первый взгляд кажется абсолютно бредовым. Более того – чем абсурднее на первый взгляд предсказание, тем более упрочается авторитет Оракула. Запомните это!
Мы, выражаясь современным языком, программисты этого бытия: видим начинку того, что всем прочим кажется уже готовой картинкой.
И – главное: боги на нашей стороне. Никогда не забывайте об этом!
Неожиданно голос Оракула прервался, и голова Плутарха опустилась на руки и тонкая струйка слюны потекла из уголка рта.
Он увидел, как в помещение, где Оракул обычно встречается с посетителями, входят два бородатых мужчины. На лицах их блуждают недобрые улыбки, глаза горят огнем. Один из них выходит вперед и хватает мощной волосатой рукой Оракула за горло, смотрим ему прямо в глаза и спрашивает:
– Что предсказали тебе боги о нашем визите, старец?
Зрачки глаз Оракула расширились от страха, он силится что-то произнести, но из горла вырывается лишь слабый хрип.
Бородач презрительно кривится, и в следующую секунду в другой его руке появляется кинжал. Им он неторопливо перерезает старцу горло – от уха до уха. Некоторое время наблюдает, как тот, хрипя, корчится у его ног, а потом немного отступает назад, чтобы не испачкаться кровью, заливающей пол. Потом смачно плюёт в его сторону и поворачивается к напарнику, который уже деловито обшаривает комнату…– … с тобой всё в порядке?
Плутарх видит прямо над собой немного размытое лицо Оракула. Он ощущает, что лежит на кушетке.
– Нормально, – отвечает он. – Голова закружилась. Наверное, от жары. Не привык ещё…
Оракул ещё некоторое время задерживается возле него, внимательно осматривая лицо. Двумя пальцами берет его за веко и осматривает глазное яблоко.
– Такое бывает у новичков. Зайди к медикам на всякий случай.
Плутарх послушно кивает: он на самом деле чувствует необычную слабость. С трудом поднявшись на неокрепших ещё ногах, он плетётся к выходу из храма: действительно нужно зайти к медикам – здешний климат не очень-то благоприятствует доброму здоровью.
…Уже в отдалении от храма, на окраине Фив, он едва не столкнулся с двумя мужчинами, идущими навстречу. Пришлось прижаться к стене, чтобы посторониться. Оба мужчины были широкоплечи и бородаты. Решительной поступью они направлялись к храму, который он только что покинул.
Этой красивой легенде уже очень много лет. Но она не стареет и не тускнеет, потому что по-настоящему красивые легенды бессмертны.
Жила на берегу моря, в рыбацкой деревне Синева, девочка по имени Марина. Отец её был рыбаком, как и все мужчины в их деревне, а матери и вовсе не было: она умерла давно, когда Марина была совсем ещё маленькой девочкой.
Отец дочку очень любил, всегда с ней играл, когда бывал дома, мастерил ей из дерева игрушки. Одна беда: рыбаку, чтобы прокормиться, нужно было постоянно бывать в море, а не сидеть дома, даже если у рыбака очень маленькая дочка.
И решил рыбак жениться во второй раз. Был он мужчина еще не старый, а в средних годах. Рыбак он был неплохой, скорее даже удачливый, и слыл рачительным хозяином, потому с этим не должно было возникнуть большой проблемы. По традиции жён рыбаки из деревни Синева выбирали из других деревень: либо из Глазурной, что находилась к западу вдоль побережья, либо из Ракушечной, что находилась к востоку. Либо, на крайний случай, – из Речной, что была расположена к северу – не у морского берега, а возле небольшой речушки, которая и сегодня течёт с горных склонов.
Рыбак съездил за невестой сначала в Глазурную, потом в Ракушечную, но не нашёл того, кто бы ему глянулся: незамужние девки казались ему слишком молодыми, вдовы и старые девы – сварливыми и злыми… А вот в деревушке Речной подыскал он себе то, что нужно: женщину уже не молодую, но работящую и видную собой. Там у них, в Речной, с мужиками всегда было туговато, так что и справные бабы иногда в одиночестве век проживали. Звали ее Кабалой. Не КАбалой, как можно подумать при написании, а КабАлой.
Нарадоваться не мог рыбак на новую жену: в постели ласкова, в хозяйстве расторопна, на кухне – просто бог. Одна беда, и та понятная: никогда Кабала не видала моря и потому очень его боялась. Ну, да это грех небольшой: зачем бабе море, ей все равно дома сидеть?
Вторая особенность Кабалы выяснилась не сразу: Марину, эту светловолосую девочку-ангелочка, любили в деревне все, поэтому и подумать было невозможно, что она не понравится Кабале. Поначалу так и казалось: разговаривала мачеха с ней ласково, кормила вкусно, спать укладывала мягко и вовремя… Что ещё ребенку надо? Но оказалось, что женщина очень хочет иметь собственных детей, но не может, и поэтому она начала на девчонке вымещать свою злобу. Как только рыбак уходил в море, она заставляла девочку выполнять по дому самую тяжёлую и грязную работу, а за малейшую оплошность – била.
Почему не заступился за неё рыбак? Долгое время он вообще ни о чём не догадывался. Видел, конечно, что у дочки глаза грустные, но на этом – всё. Марина никогда не жаловалась отцу на мачеху, считая, что должно быть у того своё семейное счастье. Соседи, правда, говорили ему об этом, да он им не поверил…
Между тем жить Марине становилось всё труднее и труднее: мачеха уже стала бить её и без всяких провинностей – просто за то, что она есть на белом свете. Но вскоре девочка научилась избегать побоев: провожая отца, она снимала платьице и заплывала далеко в море, провожая его лодку, а после, вместо того, чтобы возвращаться, плавала и купалась без устали, долгими часами. А Кабала, как мы уже говорили, море не любила, даже и боялась его, а поэтому ей не оставалось ничего другого, как бесноваться на берегу.
А Марина, когда подросла, стала в той же степени рыбой, сколь и девушкой: она так полюбила море, так сроднилась с ним, что уже могла плавать в нём почти бесконечно. Море отвечало ей взаимностью: и дня не проходило, чтоб оно не подарило Марине чудную раковину, диковинную рыбу или красиво обкатанный камушек.
