А Марина, когда подросла, стала в той же степени рыбой, сколь и девушкой: она так полюбила море, так сроднилась с ним, что уже могла плавать в нём почти бесконечно. Море отвечало ей взаимностью: и дня не проходило, чтоб оно не подарило Марине чудную раковину, диковинную рыбу или красиво обкатанный камушек.
Между тем рыбак, так сильно любивший свою дочь, конечно, заметил эту её особенность. Соседи вновь рассказали ему о поведении жены, и он однажды, заплыв за мыс, вернулся домой пешком и увидел, как его любимая жена с берега клянёт его дочь и как обещает расправиться с ней. И тогда он сказал жене:
– Мне говорили, что ты дурная и завистливая женщина. Но я не верил, пока не убедился в этом собственными глазами. Собирай в доме всё, что считаешь своим, и уходи от меня назад в свою деревню!
Видя гнев мужа, женщина побледнела и стала клясться, что исправится, что будет такой же хорошей матерью его дочке, какой хорошей женой была ему самому. Но рыбак был непреклонен. Он ушёл назад к своей лодке и сказал ей:
– Чтоб к моему приходу всё было собрано. Я сам тебя отвезу туда, откуда взял!
И оставил её одну, всю в слезах, а сам вышел в море.
А к вечеру разгулялась невиданная буря, и несколько лодок потонуло. И была среди этих лодок лодка нашего рыбака.
В деревне никто не слышал, как прогонял рыбак свою жену, поэтому она осталась в доме за главную. И став вдовой, ещё больше возненавидела приёмную дочь. Она знала, что ей придется дать девушке приданое, чтобы та вышла замуж. Но ей было жаль нажитого добра: поэтому она начала среди приезжих женихов распространять слухи, что её дочь – не человек, а рыба морская, что она по ночам уходит в море и там совокупляется с дельфинами и другими чудовищами. А со временем она поклялась себе погубить девушку.
Между тем Марина, для которой родной дом стал теперь совсем не родным, всё чаще и всё дальше стала уплывать в морские просторы. Когда она узнала о гибели отца, то три дня и три ночи плавала в море в поисках рыбака: ругала и била руками волны, его поглотившие, но всё напрасно. И тогда она сказала себе: «Это не море виновато в его гибели – это буря виновата» и простила море, и полюбила его ещё сильнее, жалея его за то, что бывают у него минуты буйного помешательства. А оно, в благодарность, стало ей дарить уже не камешки и ракушки, а настоящие жемчужины. И если б знала девушка им цену, то могла бы стать самой богатой невестой во всей округе. Но девушка эта была как дитя, и не нужно ей было богатств земных. Отныне всё: и пищу, и кров ей дарили морские волны. И всё реже она выходила на берег, и всё реже видели её жители деревни.
И вот однажды вышла она из пенных волн, пошла в родную деревню и стала прощаться со всеми людьми такими словами:
– Нашла я себе суженого, но не здесь, а в далях морских, и решила уйти к нему навсегда. А с вами, дорогие мои, хочу попрощаться, потому что очень сильно люблю вас и буду по вам скучать.
И все принимали её слова, хотя и удивлялись очень сильно.
И только Кабала стала кричать:
– Она ведьма, она всех нас погубит!
Но люди в деревне Синева были добрые, они не поддержали злую женщину. А когда девушка исчезла навсегда в синих волнах, были за это вознаграждены: никогда отныне ни один рыбак из этой деревни не пропадал в морской пучине, и всегда они возвращались с самым лучшим уловом на побережье. А временами рыбаки утверждали, что видели в пенных бурунах прекрасную девушку-русалку. Марину.
Что же касается Кабалы, то та жила долго, но несчастливо: мужчины её обходили стороной, женщины – презирали, и она жила жалкими крохами от чужих столов. И больше всего на свете она боялась моря, которое всё норовило ужалить её ноги, стоило ей подойти к берегу.
Легенда о Черном альпинисте
1
«…10 июля, около десяти часов вечера, его видели около остановки автобуса № 3 на улице Хохрякова, лежащего с пробитой головой. Кто-то из прохожих вызвал «Скорую». Врач по фамилии Миронова перевязала Василию Харитоновичу голову, машина уехала…
Он поднялся с колен, но тут же упал, ударился головой об асфальт. Слетел кое-как замотанный бинт, опять стала хлестать кровь из раны. Повторный вызов на «Скорой» принять отказались, вызвали милицию. Подъехавшая машина ППС (номер 20–2 °CВХ), снова вызвала «Скорую», сами везти человека в больницу побоялись: «У нас недавно один в машине умер, шофера посадили. А у меня жена, дети…».
А несчастный сидел в луже собственной крови, промокший до нитки от дождя, дрожащий от холода и только повторял: «Что же, меня уже лечить не надо?».
Наконец-то «Скорая помощь» (32–72 СВХ) взяла старика, успокоились прохожие, которые пытались чем-то помочь. Утром оказалось, что больного доставили в травмпункт на улице Московской, 2, наложили швы и… отправили с Богом. В час ночи врач Мукорин видел Василия Харитоновича последним…
Вся беда в том, что из-за травмы Василий Харитонович не помнил, в каком городе он сейчас находится, и что с ним произошло. Видимо, врачи не заметили (или не успели заметить) этой реакции. Адрес его удалось выяснить: соседи сообщили, что «одинокого старичка дядю Васю они не видели уже несколько дней», чего раньше с этим интеллигентным, непьющим человеком не случалось.
Заявление от имени редакции о розыске в милиции не приняли – это могут сделать только родственники. А где они?».
Это – из сегодня вышедшей статьи под моей фамилией в газете «На смену!», которую дописывала Лялька. Позавчера вечером мы с ней едва-едва уговорили «Скорую» увезти с остановки бедного старика, а сегодня – гляди ж ты – опять пропал. И это я узнаю из своей собственной статьи!
Лицо Ляльки, обычно такое наивно-детское, сейчас стало очень жёстким:
– Я обзваниваю больницы. Ты – морги. Ок?
– Ок, – вздыхаю я.
Через полчаса сообщаю:
– Есть похожий труп. Поедем? – в моем голосе сомнение. Ехать в морг мне, конечно же, не хочется.
– Едем! – отвечает она решительно.
В морге 40-й больницы мы на вахте предъявляем удостоверения, сообщаем имя и адрес старика, которого ищем (все данные у Ляльки в блокнотике), после чего какой-то молодой парень ведёт нас в «холодильник». Меня мутит, Ляльку, по-моему, тоже, но мы крепимся.
– Он? – спрашивает студент, указывая на тело, лежащее на железной каталке.
– Он! – выдыхаем мы почти одновременно.
– Родственники? – спрашивает студент.
Мы вновь сбивчиво объясняем, что мы из газеты, и совсем не родственники, а случайные знакомые этого несчастного старика.
– Но у вас ведь есть его адрес?
Мы киваем: да, есть.
– Сходите туда и сообщите родственникам, – говорит он.
Мы снова киваем. Я лично готов уже на что угодно, лишь бы уйти из этого места.
Уже прощаясь, студент протягивает мне руку со словами:
– Молодцы, что приехали. Он же без документов, у нас проходил как неизвестный.
– Как без документов? – ахает Лялька. – У него был паспорт, я сама видела на остановке.
– Был да сплыл, – вздыхает студент. – Только вот это…
Он показывает на серый потрепанный блокнот.
– Можно взглянуть? – спрашиваю я.
– Да забирай, – отвечает тот великодушно. – Мне-то он зачем? Отдай родственникам.
…Мы так долго стучали в обитую клеёнкой дверь коммунальной квартиры, что выглянули соседи.
– Василий Харитонович здесь жил?
– Дядь Вася что ли? – спросила выглядывающая в щель тетка в бигудях из соседней комнаты.
– Ну да!
– Здесь, а что?
– Он умер. В морге сейчас. У него есть родственники?
Лицо тётки почему-то просияло:
– Нет у него родственников!
И куда-то внутрь комнаты:
– Слышь, Васька-то копыта кинул! Надо заяву писать на расширение, у нас семья больше всех!
…В общем, пришлось нам снова звонить в морг, потом в милицию, потом… К концу этого дня мы с Лялькой были совершенно измотаны.
А о блокноте я позабыл: так он и лежал в сумке, пока я на него не наткнулся – недели через две…
– Чего с ним делать-то? – спросил я у Ляльки.
– Читать, – сказала она решительно. – Будем считать, что это наш боевой трофей.
И мы стали читать.
2
«Жизнь моя окончена. И дело даже не в том, что здоровье мое подорвано, волосы седы, а морщины делают меня лет на двадцать старше реального возраста. И даже не в том, что я почти не получаю никаких денег – мне они, собственно, уже и не нужны… Физически я всё еще жив, но моя душа умерла. Я знаю место и время её смерти: это произошло на Памире, в районе Чертова плато, двадцать пять лет назад. Сейчас, незадолго до смерти моего тела, я хочу рассказать здесь эту историю.
В Политехническом институте, где я учился, был кружок альпинистов. Очень славные, весёлые ребята, которые любили горы. Я был одним из них. Кроме меня из нашей учебной группы было ещё двое альпинистов: Анечка – любовь всей моей жизни, и Димка – мой лучший друг.
В институте нас с первого курса звали «неразлучной троицей», и понятно почему: мы всегда были вместе. Жили в одном общежитии, вместе зубрили сопромат и историю КПСС, вместе ходили в горы… Собственно, идея пойти в горы принадлежала Анечке, а мы с Димкой всего лишь поддержали. Анечка была иголкой, за которой мы с Димкой тянулись ниточкой все наши учебные годы. Конечно – что уж тут скрывать – мы оба были в неё влюблены ещё с первого курса. Ну как, скажите, можно не влюбиться в этот вихрь жизнерадостной энергии, в эти голубые глаза, в этот нежный звенящий голосок?.. Наверняка стали бы мы с Димкой не друзьями, и даже не просто соперниками, а врагами – если бы Анечка дала одному из нас хоть малейший шанс. Как бы не так! Мы для неё были друзья – не больше и не меньше. Ей льстила, наверное, наша безусловная ей преданность, но вопросы любви в нашей компании просто НЕ ОБСУЖДАЛИСЬ. Как-то она нам об этом сказала, и всё на этом – как отрезала. Уж что-что, а характер у этой девушки был железный. Что, впрочем, быстро подтвердили наши альпинистские походы: нигде так, как в горах, не высвечивается характер. Анечка была весела даже тогда, когда другие – более сильные – падали духом. Подбодрить она умела не хуже, чем поставить на место…. А кроме того, через несколько лет она стала опытным альпинистом – у неё в жизни получалось всё, чего бы она ни захотела… Господи, а как она пела! Но не хочу… не буду об этом.
