Пролетели пять лет нашей студенческой жизни, и все мы стали молодыми специалистами. Обычно к этому времени все женятся, заводят семьи, оставляют студенческих друзей. Но с нами троими ничего подобного не происходило: Анечка не выскочила замуж, хотя желающих было хоть отбавляй, а мы с Димкой так и не завели себе девушек, хотя тоже имели все шансы на это. Работали мы в разных организациях, но продолжали жить в одном городе, а на выходные – как правило, втроем – отправлялись на скалы: проводили ночь в палатке, а с понедельника начинали новую неделю, думая только о следующих выходных. А каждый отпуск выбирались в какую-нибудь настоящую экспедицию: сначала в компании, а затем, уверившись в своих силах – втроем, только втроем. Так продолжалось несколько лет.
А потом все кончилось.
То, что произошло, мне и сейчас очень тяжело вспоминать – и это, несмотря на то, что жизнь мне приготовила потрясения и потяжелее. Помню, был вечер поздней осени, когда зима уже не просто стучит в ворота, а по-хозяйски в них ломится. Ко мне в комнатку, где я жил, пришла в гости одна наша знакомая – бывшая однокурсница, с которой я был в приятельских отношениях. За стаканом чая она поинтересовалась невинно:
– Что ж ты в субботу – и дома, а? Обычно не застанешь тебя.
Я показал ей на мокрый снег, бьющий в стекло:
– Погодка-то гляди какая: хозяин собаку не выгонит. Вот мы и решили пропустить эти выходные…
– «Мы решили», – усмехнулась вдруг она как-то не по-доброму. – За тебя, Васька, давно уже всё решили, теленок ты этакий!
– Ты о чем? – не понял я.
– Да о том, что свадьба сегодня.
– Где свадьба? У кого свадьба?
– Димка с Анкой решили пожениться. И сегодня у них свадьба. А ты ведь даже не в курсе, да?
Я замотал головой как бык, которого только что от души хряснули обухом по лбу.
– Врёшь! Я бы знал!
– Я ж говорю – телёнок ты…
…Весь остаток дня я метался по своей комнате, как зверь в клетке. Все думал: пойти на эту свадьбу без приглашения или не пойти? Пересилил себя – не пошёл. Купил бутылку водки и – впервые в жизни – напился в одиночку.
Спустя неделю они позвали меня в выходные на скалы – как ни в чем не бывало. И я, тоже как всегда, согласился. А вечером, у костра, сказали по-простому: «Мы не хотели, чтоб на нашей свадьбе были какие-то инциденты».
Я к тому времени уже совладал с собой: сделал вид, что всё понимаю, что дружба наша выше всего этого, и заверил их, что ничуть не расстроен. И так ловко мне удалось сыграть это дружеское благодушие, что наша троица не распалась: по-прежнему мы проводили выходные на скалах и планировали отпуска на троих.
Сегодня самое то спросить у себя: планировал ли я тогда какое-то зло, какое-то преступление? Богом клянусь: мне было плохо, да, очень плохо, но ничего такого я не планировал. Всё произошло само собой.
Случилось это в отрожьях Тянь-Шаня, куда мы поехали втроём. Все трое знали: скорее всего, это последний наш совместный отпуск, некая дань старой традиции – не больше. Не было уже дружески-веселого, ровного к нам обоим отношения Анечки. Да и палатка теперь была не одна на троих, как в старые добрые времена, а две: одна – маленькая – моя, а вторая – их, семейная. Я-то думал, что за последний год, за бесчисленные поездки на выходные, я уже привык к этому разделению, но тут ощущение несправедливости происходящего нахлынуло на меня с новой силой…
В то утро мы начали восхождение на Чёртово плато (извините, но название я здесь изменил). Место безлюдное, глухое и малоизвестное, но очень красивое – мы его заприметили ещё несколько лет назад. Вся прелесть его – в том, какой открывается оттуда вид: словно горы расступаются для того, чтобы явить себя в первозданной красоте. Редкое место!
Сложность восхождения на это плато – почти детская: по уступам можно добраться без всякой страховки. У самой вершины, правда, с уступа можно рухнуть в почти бездонную пропасть, но при нашем-то опыте – это вещь почти нереальная. Мы оставили в лагере тяжелые рюкзаки и снаряжение, даже верёвки с собой не взяли: для нас прогулка на это плато была что-то вроде утренней разминки для красивых фотоснимков – не более…
Анечка шла первой, я за ней, Димка – замыкающим. Анечка скрылась за козырьком скалы и выбралась на плато, я уже слышал её радостные возгласы и щелканье фотоаппарата, когда услышал снизу сдавленный крик. Повернувшись, я увидел нечто невообразимое для профессионалов нашего класса (впрочем, именно профессионализм, а скорее бахвальство, нас и подвело – настоящие профессионалы взяли бы верёвки…): Димка, поскользнувшись на абсолютно ровном уступе (тут и ребенок бы не сплоховал), покатился по нему вниз и только чудом уцепился руками за самый его краешек, повиснув над пропастью. Я аккуратно приблизился (скала была мокрой от утренней росы), упал на живот и потянул ему руку. Такое бывало и раньше: каждый из альпинистов безоговорочно доверяет свою жизнь товарищу, но тут… я увидел его глаза, и что-то со мной произошло. Вместо того, чтобы профессиональным движением ухватить его за кисть и упереться ногой в скалу для равновесия, я вскочил и… наступил ботинком на его пальцы, ухватившиеся за камень.
Я в этот момент тоже балансировал на самом краю пропасти, но собственная жизнь меня совсем перестала волновать: я не видел ничего, кроме его глаз, кроме крика боли из его рта, кроме корчащихся под моим тяжелым ботинком пальцев… Длилось это секунду – не больше, а после этого Димка исчез. Исчез навсегда. Я сел, бесстрашно свесив ноги с этого бездонного обрыва, и заплакал. А потом… потом стал звать Анечку.
…Я видел её и раньше в экстремальных ситуациях: она всегда была холодно-собрана и действовала рационально. Но на этот раз с ней случилась истерика: она безумно кричала и все время находилась так близко к обрыву, что мне пришлось её удерживать силой. С огромным трудом мне удалось её уговорить вернуться в лагерь за верёвками и снаряжением.
В дороге она немного отошла, и спускаться в ущелье, куда упал Димка, мы уже стали без истерик. Одна беда: ущелье оказалось практически недоступным: его окружали отвесные скалы. Ко всему прочему, как это нередко бывает в горах, резко начала портиться погода: задул ветер, принесший снежную бурю.
По всем правилам мы должны были бы искать убежище, но Анечку, казалось, невозможно было остановить – она настаивала на спуске, который наверняка привёл бы к нашей гибели. Сначала я с ней соглашался, но затем, видя безнадежность этого предприятия, начал протестовать. Тогда у неё снова случилась истерика, на этот раз чуть не стоившая нам жизни: то ли от поднявшегося ветра, то ли от её безумных криков, но с горы начала спускаться лавина, только чудом не накрывшая нас.
От снегопада стало почти темно, хотя был ещё день. Ситуация становилась всё более опасной. И я решился: обняв её со всей силой, на какую был способен, буквально спеленав её этими объятиями, я начал убеждать её возвращаться в лагерь, который был расположен в удобном месте под скалой и не должен был быть занесен снегом. Она, неожиданно ставшая послушной, поплелась за мной, но как-то безвольно. Был, правда, момент, когда она вдруг бросилась назад, но я был настороже, схватил её…
…Три дня в полузанесенной снегом палатке мы пережидали бурю, а потом двинулись назад, в долину, и это был самый тяжёлый спуск в моей жизни: у Анечки поднялась температура, и она бредила, звала Диму и ругалась на меня такими словами, каких раньше я от неё никогда не слышал. Мне пришлось, отказавшись от большей части наших вещей, буквально тащить её на себе. И только ещё через трое суток, когда мы вышли к большому лагерю альпинистов, ожидавших улучшения погоды перед восхождением, я уверился: мы спасены. К тому времени она уже была почти безумна. Врач поставил ей диагноз – воспаление легких, и, как только позволила погода, был вызван вертолёт. Её увезли одну: я остался, чтобы возглавить поиски пропавшего друга. Честно, без утайки, я показал альпинистам уступ, с которого он упал в пропасть, и вместе с ними мы сумели-таки спуститься в эту бездну. Искали несколько дней, но тела так и не нашли.
Когда я вернулся домой, Анечка всё еще лежала в больнице. Воспаление, как оказалось, удалось предотвратить, но вслед за ним последовало серьёзнейшее нервное расстройство: дело едва не дошло до психиатрической больницы. Стоит ли упоминать о том, что я всё это время был ее нянькой и сиделкой? Само собой, это так.
Через три месяца она была на ногах: похудевшая, даже немного подурневшая, но всё же прежняя Анечка. Ещё через месяц мы впервые выбрались с ней на скалы – на этот раз вдвоём. А ещё через два месяца я предложил ей выйти за меня замуж.
Это случилось вечером, у костра, как и многие наши важные разговоры. Она долго смотрела на меня и медлила с ответом. Потом сказала:
– Хорошо, но сначала съездим ещё раз туда.
Я понял, куда она хочет съездить и принял это как необходимую кару. Кто ж знал, что она окажется такой тяжёлой?
