Миша выехал с первыми лучами солнца. Погода благоприятствовала. В этот ранний час десятки тысяч петербуржцев еще не вывели своих велосипедов на улицы. В час пик выехать на Московский проспект было бы гораздо труднее. Поскольку задание у Фомина было секретное, то и встречать знакомых ему тоже не очень-то хотелось. Но на Московском его, как назло, нагнал приятель по партии Новых Молодых Евреев. Славка Попов был тоже активистом в партии и участвовал вместе с Фоминым в торжественном затоплении крейсера «Аврора» в две тысячи восьмом году.
Пришлось остановиться и переброситься несколькими ничего не значащими фразами. Славка сообщил, что у них на заводе повысили зарплату. В месяц многие получали уже по четыре батона хлеба. Сам Славка, правда, вырабатывал только три, но выйти в передовые надежды не терял. Новая Еврейская партия быстро подняла дисциплину государства на высокий уровень тем, что отменила деньги. Люди получали заработную плату продуктами. Хорошо отлаженная система штрафов и поощрений привела граждан государства к всеобщему трудовому подъему. Бюллетени не оплачивались, поэтому никто не болел. Лозунг партии «Сильные скорее выживут» был, если и не очень гуманным, то вполне реалистичным…
Кроме того, при отмене торгов, о-денежных операций в городе освободилось множество помещений, ранее занятых магазинами. В этих помещениях на Невском инвалиды, престарелые и малолетние вязали лапти на сувениры, вышивали гладью, точили, резали и красили. Иностранцы платили в городской банк определенную сумму на определенный срок и за это могли беспрепятственно покупать товары. Посещая мастерскую, иностранец отбирал любое изделие в любом количестве. Вместо оплаты он показывал квиток банка. Квиток был действителен на квартал и окрашен в определенный цвет. Все просто и никакой волокиты и бюрократии.
Фомин выехал за город, когда утро стояло ярким, солнечным и теплым. Миша еще в министерстве узнал сводку погоды. Ему казалось странным, что в Москве ветрено и холодно, а у них тут тепло и тихо… Если бы не ощущение тревоги за судьбу Маши Невзоровой, Фомин мог бы даже порадоваться и этому утру, и погоде, и отсутствию бездельников на улицах. Но первая любовь – суровое чувство. И то, что сама Маша считала Фомина сопляком и относилась к его любви с убийственной иронией, не мешало юноше страдать и надеяться…
В Колпино Миша подъехал к местному отделению своего ведомства, отдал городовому велосипед и направился в кабинет районного Еврея внутренних дел. Там он показал документ, Сотрудник управления, вызванный начальством, проводил Мишу в буфетную. Юноша получил тарелку щей и большой ломоть серого вкусного хлеба. Фомин, быстро уплетая положенный ему рацион, отметил, что хлеб в Колпино пекут лучше, чем в Петербурге…
Тимофеев, начальник местного отделения, подсел к Мише за столик с чашкой крепкого чая.
– Какой хороший хлеб пекут у вас в Колпино, – сказал Миша, скорее для приличия.
– Да, хлеб неплохой, – ответил Тимофеев. – Но мы получаем его из отдельной маленькой пекарни Новой Еврейской партии. На зарплату в Колпино этот хлеб не выдают.
Тимофеев глотнул горячего из чашки и, поскольку, Миша молча уплетал свои щи, спросил:
– Скажи, ты там близко к начальству… Что в руководстве партии думают о возможной войне американцев с Московией? Какая будет наша позиция? Все-таки они нам не чужие… Русские ведь тоже.
– Как вам не стыдно, Тимофеев. Московское государство является для нас чужим и, мало того, недружественным. Руководство партии так и смотрит на этот вопрос.
– Так-то оно так, – ответил Тимофеев и почесал затылок. – Ты еще, брат, молод, а я жизнь начинал, когда и в голову не могло прийти, что по Бологому граница пойдет. Сват у меня в Торжке, сноха… Как они мне могут быть чужими или недружественными? Правда, сноха померла. Рыбку с Селигера покушала. Это еще в две тысячи пятом… Был уже приказ не кушать рыбку. Вся ядовита… А сноха не верила. Как так, рыба хорошая, лещ, а кушать нельзя. Скушала. Недельку помаялась, грешная, и представилась. В церкви отпевали. Местный батюшка на отпевании так и пригрозил всем: кто рыбку скушает, тот грешник. Батюшка у них из бывших коммунистов… Очень серьезный был батюшка…
К ночи Фомин подъезжал к Новгороду. Ноги гудели. От встречных потоков воздуха губы потрескались. Миша совершил рекорд. За такое короткое время доехать на велосипеде до Новгорода! Миша, шатаясь, слез с велосипеда. Вьшул из рюкзака спальный мешок и даже не смог забраться внутрь. Так и заснул сверху спальника. Через пару часов проснулся, зубы стучали от холода. Он побегал вокруг старой елки, подумал залезть в спальник, но, вспомнив про Машу, стиснул зубы, собрался и вскочил на велосипед. Впереди Валдайские горы. Самый тяжелый отрезок. Пока не рассвело Миша хотел проехать как можно больше по равнине до начала подъема. В темной деревне одиноко закричал петух.
«– Ого, еще не съели», – удивился Миша и изо всех сил надавил на педали.
* * *
Уже больше недели сыновья губернатора Курской губернии, Харитонова Самуила Яковлевича, несли службу на границе. Причитания и истерики Фаины Борисовны, супруги губернатора, не смогли повлиять на его решение.
– Мои дети должны нести службу наравне со всеми, – твердо заявил Харитонов. Единственной поблажкой для начальственных мальчиков стало то, что Сеня и Сема не были разлучены. Их направили в одну пограничную часть. И это еще не все. Петю Малярова, их закадычного друга, также определили служить вместе с ним.
В части, расположенной в здании бывшего правления колхоза «Луч коммунизма», мальчиков встретили настороженно. Но когда они раскрыли свои рюкзаки и выдали на общий стол по увесистому куску сала и горшок с блюдом, которое у евреев называется шейкой и состоит из сложных куриных компонентов, лед был растоплен. Ребят перестали сторониться. Даже начальник заставы Луговой, вообще непереносящий духу «сынков», отведав сала, велел выдавать им в караул каждому по патрону. На границе, где заряженное патроном оружие держал каждый десятый пограничник, это было неслыханным поощрением. Участок Лугового пролегал от Бологое до деревни Куженкино.
Это был наиболее напряженный участок границы с Петербургской Россией именно потому, что тут проходили главные коммуникации, связывающие две столицы бывшего единого Союза. Нарушители – большей частью родственники и члены семей, разделенные новой границей, но среди них встречались и настоящие диверсанты и лазутчики с Петербургской стороны… На проверку уходило немало времени, хлопот, но граница есть граница, и тут, как говорится, ничего не попишешь. Начальник заставы Луговой был профессиональным военным. Любил играть в карты, мог и выпить, но дело знал. Его участок считался образцовым. Единственной неприятностью Лугового было следующее обстоятельство. Начальником заставы сопредельной стороны оказался Федор Агеев, большой друг и сокартежник Лугового. Они когда-то служили вместе на одной заставе, на границе с Ираном. Немало вместе пережили и лихого и доброго. И теперь каждый из них, плюнув на возможность доноса или еще какого подвоха, по выходным собирались то у одного, то у другого. Играли в карты и кушали пельмени с водкой. Причем Клавка, жена Лугового, всегда хвастала, что ее пельмени вкуснее пельменей Верки Агеевой.
Личная дружба не мешала службе. По молчаливому уговору друзья не просили друг друга о своих перебежчиках. В вопросах охраны границы что с одной, что с другой стороны, был полный порядок и никакого кумовства.
Луговому повезло с ротным попом. Батюшка Гаврила сам был не дурак приложиться к чарке, писал пульку как по маслу и в узкой компании умел пустить такого трехэтажного мату, что даже служившие много лет назад на его месте замполиты могли батюшке только позавидовать…
Агееву тоже некоторым образом везло. Как он говорил, «Новожида» для политической работы на заставу ему еще не прислали, и он был сам себе хозяин.
Жизнь заставы до последнего времени текла достаточно однообразно. Наряды, задержания, дознания… Сильно, облегчало службу отсутствие контрабанды. Это главное зло всех пограничных служб на границе между двумя российскими государствами не имело почвы. Ни там, ни здесь нечего было продавать или менять. Поэтому возможность контрабандных операций отпадала сама собой.
Последние дни застава гудела как пчелиный улей. Нервы у всех были на пределе. У телевизора, возле церковного уголка, толпились все, незанятые на дежурстве. Близкая возможность американского вторжения будоражила и волновала молодежь и пугала людей по старше. Все надеялись, что вот-вот злосчастный государственный секретарь отыщется. Но шли дни. Напряжение росло, а утешительного известия так и не поступало. По утрам батюшка велел всем бывать на молитве, хотя раньше смотрел на явку к заутрене сквозь пальцы.
Сегодня утром, по «Голосу Америки», который давно взял на себя функции российского радиокомитета и каждые два часа сообщал внутренние новости Московского государства, появилось важное сообщение: госсекретаря видели под Курском, в районе строительства развлекательного парка «Курские соловьи». Через два часа сообщение подтвердилось. Однако точного источника информации диктор назвать не мог.
