Сегодня утром, по «Голосу Америки», который давно взял на себя функции российского радиокомитета и каждые два часа сообщал внутренние новости Московского государства, появилось важное сообщение: госсекретаря видели под Курском, в районе строительства развлекательного парка «Курские соловьи». Через два часа сообщение подтвердилось. Однако точного источника информации диктор назвать не мог.
Кто конкретно видел, где, когда. Все было туманно. Еще через два часа при шло следующее сообщение, подтверждавшее те два и более точное. Один из служащих Развлекательного Концерна Объединенной Европы, Бениаменсон, нанятый концерном в Москве, и в данный момент командированный под Курск, сам видел, как дюжие ребята втолкнули государственного секретаря в закрытую повозку и укатили в курские леса.
Конечно, после такого сообщения, героями дня на заставе стали Сеня и Сема. Сыновей губернатора Курской губернии окружили со всех сторон и каждый хотел услышать, что они думают по поводу сообщения. Сеня и Сема не знали, что и говорить. Но больше всех удивлялся Петя Маляров. Петя сказал, что ему кажется это сообщение странным и неправдоподобным: как можно укатить госсекретаря в Курские леса, когда на десятки километров вокруг столицы губернаторства нет ни одного крупного дерева?!
Сеня и Сема не знали никакого Бениаменсона. Человек с такой фамилией не мог работать в Московской России. Он был бы обязан сменить фамилию. Остается предположить, что Бениаменсон все же иностранец. Но почему иностранец нанят концерном в Москве? Слишком много неясностей…
До вечера новых, проливающих на это дело свет, сообщений не поступало. И по «Голосу Америки», и по телевидению, ведущему передачи из Американского посольства, продолжали поступать комментарии к уже известному факту. Конгресс Соединенных Штатов требовал немедленно отловить Бениаменсона и снять с него более точные показания. Дебаты о высадке десанта продолжались. Местом десанта все больше обозначался Курск и его окрестности. Сема и Сеня просили Лугового связать их по телефону с отцом. Луговой попробовал, но связи с Курским губернаторством не получилось.
В волнениях наступил вечер. Сема, Сеня и Петя Маляров сегодня шли в ночное дежурство. Повар Гмыря дал им на ужин по лишнему половнику перловой каши. Ночное дежурство на границе обещало быть трудным. В ожидании войны с Америкой на определенной стороне собрались толпы жителей Петербургского государства. Люди волновались за своих близких. Хотели в случае войны быть вместе. Навзрыд плакали бабы. Дети и молодежь, наоборот, ждали войны с восторгом. Если придут американцы, будет много жвачки и музыки, «Деревянный» рок, пришедший на смену «железному», собирал все больше молодых поклонников на той и другой стороне границы. Молодежь была уверена, что вслед за десантом прилетят звезды «деревянного» рока, будут давать бесплатные концерты и создают видеобары.
Луговой раздал по патрону на бойца и по одной салютннце. Пост Сени, Семы и Пети маскировался в кустах, на берегу маленькой, не имеющей официального названия, болотной речушки. Местные жители называли ее Гнилицей. Гнилица сильно заросла, и увидеть в ней чистую воду удавалось местами. Название речушка получила, благодаря засасывающему илистому дну. Несмотря на ерундовую ширину и отсутствие текущей воды, в Гнилице человек уходил по шею и без посторонней помощи выбраться уже не мог. Чужой петербургский берег в этом месте лежал в болотной низине. Поэтому напротив поста молодых друзей народ не собирался. Народ толпился в Куженкино. Там проходило бывшее Ленинградское шоссе, а ныне посередине деревни, разделенной границей, заканчивался Петербургский тракт. Часть шоссе, идущая уже по территории Московской России к Москве, называлась Большим московским тупиком. Вот в Куженкино у пограничного шлагбаума, где когда-то несла вахту служба ГАИ, толпились несколько тысяч граждан двух Российских государств. До поста было километра полтора, Но крики людей слабо доносились и сюда. Поблизости от речушки стояла тишина и только маленькая ночная птичка издавала редкий жалобный писк. Писк появлялся через равномерные промежутки и, казалось, что это и не птичка вовсе, а электронное устройство отсчитывает режим работы…
Ребятам очень хотелось поболтать, но Луговой мог каждую минуту неслышным обходом оказаться за спиной. Трое суток без каши в карцере – мера жестокая. Но служба, на то и служба.
Миша Фомин завалил свой велосипед ветками у самого края болота, Миша очень устал от дороги. Перед его глазами иногда вспыхивали красные круги. Было бы разумнее час– другой поспать, а потом переходить границу. Но юноша в каждой придорожной деревне получал информацию о тревожном положении. Вот-вот начнется война, а там Маша Невзорова. Девушка одна в чужой стране, Он обязан найти ее и быть рядом. Напрасно начальник заставы Агеев отговаривал Фомина:
– Подожди часа три, пойдешь под утро. Там ребята сомлеют. Будет легче. Да и отдохнешь с дороги…
Но Фомин заглотил, не чувствуя вкуса, десяток пельменей, поданных Верой Агеевой, женой начальника заставы, и ушел. Он хотел оставить велосипед, но, поразмыслив, где будет застава в случае войны, решил спрятать его возле границы.
Про пост у Гнилицы Агеев не знал и потому не мог предупредить Фомина об опасности. Только сказал, что Луговой пограничник опытный и слабых мест на его участке не будет. Мишу ничего не могло задержать. Запрятав велосипед, он прикрутил к дужкам своих очков резинку и пристроил их так, чтобы не могли упасть. Без очков Фомин был беззащитнее трехлетнего ребенка. Затем вынул из кармана «ТТ» выпуска середины шестидесятых прошлого века, подумал о Маше и, стиснув зубы, с пистолетом в руке пошел через границу.
Болото предательски чавкало. Как ни старался Миша ставить ноги, мерзкий чавкающий звук с каждым шагом становился громче. Резиновые спортивные кроссовки юноши сразу промокли, но Фомин не замечал противного мокрого холода. Он шел вперед. Ближе к речушке почва становилась все влажнее и мягче. Фомин был городским человеком, он читал в книгах, как болото может засосать человека, но считал, что такие болота находятся в других регионах и странах. Сейчас ему на память пришли кадры из фильмов, где герои, чаще отрицательные, страшно уходят с головой в мутную болотную кашу, жутко вращая глазами и безнадежно дергаясь…
Сема, Сеня и Петя услышали чавкающий звук шагов задолго до приближения самого нарушителя. Прошло не менее десяти минут, как Фомин показался в поле зрения пограничников. Ребята решили брать диверсанта, когда он переправится к ним. Река была чем-то вроде нейтральной территории, и, если напасть на нарушителя там, можно сильно промокнуть и изгадить форму. Но события разворачивались по-своему. Дойдя до реки, и, сделав следующий шаг, Фомин провалился по пояс, чуть не уронив пистолет. Следующий шаг он уже сделать не мог. Дно крепко держало ноги. Собрав все силы, Миша все-таки сделал еще два шага. Дальше его положение стало безнадежным. Юноша стоял по грудь в воде, в высоко поднятой руке он держал пистолет, другой протирал забрызганные стекла очков. Глиняная желтая вода сделала его очки мутными. Миша плакал от злости. Он в жизни не имел столько злости, как в этот момент. Проклятое болото! Проклятое Московское государство с его вязкой границей. Он должен туда дойти. Дойти и помочь девушке, которую любит.
И тогда Фомин услышал голос Семы:
– Бери конец винтовки, герой…
Миша Фомин стал стрелять на звук голоса. Сема отскочил, но пуля уже сидела в плече. Рука повисла как плеть. Винтовка, повернутая прикладом к Фомину, шлепнулась в грязь болотистого берега, Сема застонал, его подхватил Петя и оттащил на сухое место.
– Перестань палить, идиот, – закричал Сеня, – мы тебя сейчас изрешетим.
Но Фомин стрелял до последнего патрона. Им руководила злость, ненависть и обида. Разум юноши спал.
Сеня, увидев кровь на рукаве брата, поднял винтовку и, почти не целясь, выпустил единственную пулю в ту часть туловища Миши Фомина, что виднелась над илистой жидкостью реки Гнилицы. Фомин вскрикнул и выронил пистолет.
Петя Маляров пустил ракету. Кое-как Фомина выволокли из речки. Он был нехорошо ранен: в правое легкое навылет.
Отец Гаврила велел положить раненых в церковном углу. Обоим был нужен хирург. За хирургом послали в Бологое. Но врач, как назло, уехал в Москву к сыну, боясь, что того заберут на войну, и они не повидаются. Луговой послал на ту сторону к Агееву парламентария.
У Семы пуля застряла в плече. Сема не терял сознания, но был очень слаб. Миша Фомин находился в полубреду. Он то приходил в себя и видел все вокруг отчетливо, то реальность расплывалась, и он улетал в мир сна и бреда.
Рядом, убрав звук до шепота, чтобы не беспокоить раненых, пограничники следили за новостями по телевизору. Было десять часов утра. Из телеприемника раздались позывные на метив гимна «Русское поле». Потом диктор незнакомым голосом потребовал внимания. Все. затаили дыхание. Неужели война!?
