Салзанов с надеждою подался вперёд.
– Однако, – Филозов мечтательно откинулся в кресле, – вот какой вопрос меня мучит! Мы первыми у себя социализм построили, возвели несокрушимую мировую систему социализма, а простые сборные дома, пусть и повышенной этажности, не сумеем качественно достроить?
– М-мы ещё б-блоху п-п-подковали, – неожиданно подсказал Фаддеевский. Филозов благодарно кивнул.
– Эх, жалко Эрин уехал, он критические ситуации и аналитически, и графически так выпукло представлял, да, уехал, от ответственности ушёл…эх, зацепил нас сенатор Джексон своей поправкой, лучших специалистов потенциальному противнику отдаём, – откупорил бутылку.
В стакане засуетились пузырьки.
– Почему производственники отмалчиваются? Таких размагниченных типов надо стерилизовать, чтобы потомство не портили!
Салзанов слегка отодвинулся, выжидая, посмотрел на Лапышкова.
– И где вы Хитрина потеряли? Колесо качали и потеряли?
– Так он же в Ирак по контракту завербовался, два дня как улетел за длинным рублём, – осмелился сообщить Лапышков.
– Н-н-не з-за р-рублём, з-за д-д-д-долларом, – поправил Фаддеевский, на сей раз саркастическая застывшая гримаса его была явно к месту.
– Как, и этот смылся? Кто же отвечать будет, кто?! – Филозов злорадно нажал кнопку вызова, приказал Ладе Ефремовне готовить официальный запрос в консульское Управление МИДа, глаза Филозова опять полыхнули, он пообещал якобы с концами улетевшему Хитрину расторжение контракта на государственном уровне и неотвратимую кару, – выпил воды, чтобы успокоиться.
– Но почему же Файервассера нет?
– Остереглись мы Семёна с собою брать, побоялись, что заседание комиссии в базар превратит, – признался Лапышков.
– Да кто ему позволил бы здесь базарить? – удивился, вскинув брови, Филозов и потянулся к телефону.
– Семён Вульфович, тебе не надоело абстрактные кубики бетона давить? Извини за ущемление суверенитета свободной личности, но не пора ли к решению насущной задачи, наконец, повернуться? Нужно точно марку бетона определить.
Слушал.
– Да нет, нет обломков, забудь!
Слушал.
– Ой, лопну со смеху!
Слушая бурные возражения Файервассера, корчил рожи.
– Да пойми ты, упрямец и правдолюб, если б обломки сохранились, это и задачей бы не считалось, любой недоумок с улицы мигом бы марку бетона определил. А у тебя, специалиста, все тайные карты на руках, ищи выход! И быстро, эффективно ищи, Семён Вульфович, чтобы КПД не был, как у паровоза!
Бросив трубку, Филозов опять откинулся в кресле. – Уморил!
– Итак, – жадно отпив «Боржоми», – относительная надёжность есть. Но этого мало. Нужна абсолютная, основанная на выводах независимых экспертов уверенность в прочностных характеристиках. Я возглавлю рабочую группу в составе Блюминга, Фаддеевского и Лапышкова, мы вылетим в Ташкент, чтобы ознакомиться с воздействием на сборные конструкции подземных толчков, затем в тбилисском НИИ антисейсмических усилений нам помогут смоделировать вероятностный процесс обрушения.
– Подземные толчки, землетрясения – суть внешние воздействия, а у нас к обрушению привели исключительно внутренние деформации, – попытался пояснить Блюминг.
– Я созвонился с высококлассными специалистами, все встречи с ними по минутам согласовал, – отрезал Филозов, – да, случай у нас сложнейший, но нам нельзя с посыпанными пеплом головами замыкаться в узком своём кругу, без серии совместных с коллегами мозговых атак нам причины аварии не понять.
Как не расширять границы деятельности комиссии? – Соснин машинально пририсовывал рожки к профилям, заполнившим листок пищей бумаги, получались чёртики, какие-то страшные, какие-то беспричинно-весёлые, – Ташкент, Тбилиси нужны были для оперативного простора… и укрупнялся масштаб задачи, которую решала комиссия! И как иначе начальство смогло бы заметить и, стало быть, достойно оценить полководческие манёвры Филозова? Славно придумано, спешные консультации в Ташкенте, Тбилиси позволяли также…Деятельность ради деятельности, рутинный гротеск, – злился Соснин, вынужденно наблюдавший вспышку имитационной активности. Слава богам, мог не принимать всё это близко к сердцу – не вовлечён, наблюдает со стороны, но зачем, ради чего он теряет время?
Влади строго глянул на часы, встал. – Следующее заседание комиссии в четверг, Илью Сергеевича попрошу задержаться…а-а-а, – припомнил Соснин, – вопрос на месте!
Лада Ефремовна уже открывала дверь, готовилась запустить в кабинет участников нового совещания.
попытка объясниться– Ну так что, – нетерпеливо обогнул макет яхты, чтобы не сталкиваться с входившими, Соснин, – зачем вызывал?
– Цейтнот, видел какой у меня цейтнот, Ил! – вздохнул Влади, подняв покраснелые глаза, – у меня к тебе серьёзное дело, поверь, сверхсерьёзное, но не на ходу…к завтрашнему заседанию Юбилейного комитета план оргтехмероприятий надо готовить, да ещё скоординировать этот план изволь с работой комиссии, послезавтра – полдня на панихиду как отдай. Отложим до четверга, прошу. И вновь вздохнул, пожаловался тихо, почти шёпотом. – Ты бы знал как твой однокашник Шанский, языкастый сукин сын, удружил мне своими лекциями.
в четверг, в том же, увешанном самодеятельными произведениями коридоре, по пути на второе заседание комиссии (зарисовки)Тематика выставки выходила за границы мокрых ландшафтов; Соснин шёл медленно, время от времени останавливался.
Там, сям встречались греко-римские руины, падающая башня с теневыми штрихами для закругления, заострённые минареты над восточными улочками с навьюченными осликами, торговцами в фесках. Были и оливковые старцы с кальянами, танцовщица в шальварах, бьющая в бубен.
Постоял у почётного филозовского простенка. Северные этюды по цветовой гамме сдвигались в сиреневато-лиловую зону спектра, южные – в зелёную. Филозов словно писал не с натуры, а с экрана телевизора, у которого хандрила цветовая настройка.
А вот и щит Виталия Валентиновича.
Эффектно выставился!
Девушки в подвесных креслицах плыли по небу, болтая ножками в пудовых ботинках, а на горе, у скальной плеши, прилепился отель с крутой скатной крышей, каминной трубой и латинскими рекламными буковками…рядышком – открытая терраса отеля, лихо вынесенная над слаломным ходом, по которому скатывались юркие, яркими фломастерами расцвеченные фигурки, а на террасе развалились в шезлонгах под пледами праздные богачи, тут же лакей с подносом.
Внимание притягивал и углевой набросок Вандомской колонны из автобусного окна, хитроумно, надо сказать, закомпанованный – справа от колонны колыхалась дамская завивка, растворявшаяся в теневой растушёвке, слева – приник к стеклу высвеченный лучом нежный профиль с распахнутым глазом и припухлыми губками, чуточку подкрашенными сангиной.
вспоминая картину на ещё одной разрешённой свыше выставке, на сей раз выставке в Невском Доме КультурыИ на той выставке – опять акриловая яркость, торопливая размашистость, а притягивала опять магнетичная композиция Художника.
Вот нависла она, вертикальная, написанная на натуральном, чуть вогнутом дверном полотне, со скидкой – по причине брака – купленном на складе стройматериалов.
Навис-завис в наклонном неподвижном полёте голый, мучнисто-сиреневатый, мягкотелый, отёчный, отталкивающе-добродушный монстр: с круглыми белёсыми глазками, щелевидным, вырезанным по акульему дуговому шаблону бескровным ртом. Большущая бугристая лысина выпирала вверху из картинной плоскости, ниже – пучились безкостные плечи, руки, омытые зябким зеленоватым небом, ещё ниже – перспективно сокращались торс, бёдра, а ступни гибких, словно сносимых воздушным течением ног, срезались щербатым лезвием горизонта.
Казалось, ступни ног там, далеко-далеко внизу, за границей видимости, кончиками пальцев мучительно нащупывали потустороннюю точку опоры. Возможно, совпадавшую с точкой схода перспективы.
Картина, написанная маслом по покоробленной двери, называлась загадочно-просто: «Дверь».
Куда она вела, та дверь?
Приоткрывая её, не заглядывал ли Художник в мир иной, в герметический мир искусства?
между мыслямиСоснин не спешил, но шагнул-таки в душную тьму, потянулся к ручке неприметной двери в косом тупичке под площадкой железной лестницы.
почти у цели (повторно)Ох уж вроде бы случайная дверца сбоку…
Да, очутившись здесь, он вновь и вновь удивлялся!
Да, да, последний вполне торжественный отрезок коридора, вдоль которого развернули выставку, был прямым, широким, с фанерованными панелями, но никуда, оказывалось, не вёл. Где потерялась главная ось? Или не потерялась, а сломалась, но никто из специалистов по ансамблям, сновавшим здесь взад-вперёд, почему-то не заметил поломки? Стыд и срам, сквозь жалкую дверцу на косой площадке входить в залу, где и генералы с замершими сердцами приёма ждут. Потянувшись к дверной ручке, Соснин заметил внизу, в провале лестничного пролёта, могучую спину и жирный багровый затылок склонившегося над умывальником Фофанова.
