– Дом есть, культуры нет, – резюмировал Илья Наумович. – Будем поднимать культуру, начиная с дома. Эй! – обратился он к здоровенному молодому увальню, лузгавшему неподалеку от клуба семечки.
– Шо? – лениво отозвался тот.
– Где тут у вас вредоносит местное руководство?
– Шо?
– Продолжаем разговор титанов, – невозмутимо произнес Илья Наумович. – Вас как зовут?
– Паша.
– Восхитительно. Скажите мне, Паша, у вас в городе есть руководство?
– Начальство, шо ли?
– Ну если вам так больше нравится…
– Мало шо мэни нравится… – пробурчал Паша. – Мэни, може, вообще ничого нэ нравится.
– Браво, – сказал Илья Наумович. – Один единомышленник у меня уже в городе есть. Так где тут у вас начальство, Паша?
– А в желтом доме на площе, – ответил Паша. – Там оно, – он смахнул с губ прилипшую шелуху и с удовольствием заключил: – Врэдоносыть.
– Начальство в желтом доме – это великолепно, – с улыбкой кивнул Илья Наумович. – Спасибо, Паша, сердечно рад нашему знакомству.
Он слегка поклонился Паше, развернулся и зашагал к плошади.
– Так-так, туды-туды, – крикнул ему вдогонку Паша. Лицо его сделалось задумчивым, даже глубокомысленным, и он по новой, смакуя слово, произнес: – Врэдоносыть…
Первое лицо местного руководства было чрезвычайно удивлено, когда в его кабинет вошел невысокий, тщедушный, но решительного вида человечек лет сорока с довеском, в легком сером пиджаке, одна из пуговиц которого болталась на нитке, и, не поздоровавшись и не представившись, поинтересовался:
– Будем поднимать культуру?
– Шо? – переспросило первое лицо.
– Приятно видеть такую близость власти и народа, – констатировал человечек. – Позвольте представиться: Илья Наумович Альтшулер, прислан к вам из Киева директором и администратором Дома культуры. С позволения сказать дом я уже видел. Культуры как таковой пока не встретил.
– Э-э-э… – начальство протянуло Илье Наумовичу руку, с досадой почувствовав, как та предательски повлажнела при слове «Киев», – очэнь прыятно. Та вы сидайтэ.
– Если мы не поднимем культуру, – заявил, оставаясь непреклонно стоять, Илья Наумович, – то боюсь, что сесть нам придется вместе. Ваш клуб находится в состоянии первобытной жути. Мне сделалось дурно, когда я туда вошел. У вас там стегозавры не водятся?
– Стегозавры… не, нэ водятся, – покрываясь испариной, пробормотало начальство. – Фондов нэ хватае…
– Придется изыскать.
– На стегозавров?
– Да к черту ваших стегозавров! У нас тут все же город, а не село. В свете последних решений, а также диалектической борьбы животноводства с посевными площадями, будем поднимать культуру.
Услышав знакомые интонации, местный руководитель немного пришел в себя и кивнул.
– Дуже своеврэменно, – произнес он.
– Причем поднимать будем как снаружи, так и изнутри, – продолжал Илья Наумович. – За снаружи я беру на себя. А за изнутри подсуетитесь сами.
– А це как?
– Стены в клубе покрасьте! Стулья нормальные поставьте! Сцену отремонтируйте!
– А на яки гроши?
– Изыщите внутренние резервы.
Руководитель вздохнул. «Внутренние резервы» ассоциировались у него исключительно с головной болью и геморроем.
– Хочу сообщить, – безжалостно сказал Илья Наумович, – что в самом ближайшем будущем вы можете смело ожидать комиссию от министерства культуры из Киева. Так что, или вы изыщете внутренние резервы, или вам будет что им показать.* * *
Внутренние резервы изыскались. Через месяц клуб был заново отштукатурен, стены внутри покрашены, сцена разобрана и сложена по новой, а поломанные стулья заменены на целые.
– Вот видите, – говорил Илья Наумович первому лицу, – ведь можно, если постараться. Если до испуга захотеть. Ведь самому же, согласитесь, приятно лицезреть такую прелесть.
– Лыцезрэть… воно да, воно прыятно… – кивало первое лицо. – Илья Наумович, а когда ждаты комиссию из Киева?
– В любую минуту, – отвечал Илья Наумович.
За тот месяц, что Илья Наумович обретался в городке, отношение к нему сложилось странное. Чужак, да еще еврей, да еще затеявший никому не нужную мороку с клубом, вызывал подозрение и даже раздражение.
– Мало нам було санатория, так ще культура понаехала, – ворчали обитатели городка.
Понаехавшая культура меж тем ютилась в клубной гримерке, ходила в одном и том же пиджаке с вечно отрывающейся и не могущей до конца оторваться пуговицей и вскоре стала чем-то вроде местного юродивого. Но когда клуб был отремонтирован, Илья Наумович, используя все свои киевские связи в артистических кругах, принялся творить чудеса. На сцене Дома культуры забытого Богом городка стали появляться эстрадные и цирковые: фокусники, чтецы, акробаты, клоуны, жонглеры и лилипуты. Пустеющий даже в лучшие времена клуб был теперь битком набит по выходным, а от лилипутов местная публика попросту млела. Илья Наумович в одночасье превратился из изгоя в кумира.
– Це ж совершенно нэвэроятно, Илья Нумович, – восторгалось первое лицо. – Вы, мабуть, якэсь волшебнэ слово знаетэ.
– Изыскиваю внутренние резервы, – скромно отвечал Илья Наумович. – А волшебных слов на свете столько, что если из каждого веревку свить, так полруководства перевешать можно.
– Господь з вамы, – испуганно махало руками первое лицо. – Такэ скажэтэ, що слухаты страшно… А шо, Илья Наумович, скоро к нам комиссия из Киева?
– В любую минуту, – привычно отвечал Илья Наумович. – А нам таки есть теперь, что ей показать.
Порядок на концертах, организованных Ильей Наумовичем, царил идеальный. Поначалу за этим строго следили здоровяк Паша, с которым случай свел будущего клубного директора в первый день приезда, и его столь же внушительного вида приятели. Но скоро эта мера предосторожности сделалась излишней, поскольку все без исключения ожидали с замиранием сердца очередного представления и особенно приезда вожделенных лилипутов. Однажды, впрочем, случился конфуз, когда по настоянию свыше Илья Наумович вынужден был пригласить высокопоставленного чтеца, к слову сказать народного артиста республики. Тот, крупный, вальяжный и очарованный собою, с некоторым пренебрежением вышел на клубную сцену провинциального городка и, явно одаривая собою присутствующих, принялся декламировать из Маяковского:
– Разворачивайтесь на марше! Словесной не место кляузе…
Не успел столичный чтец дойти до «товарища маузера», как из публики в него полетел ботинок. Народный до того опешил от такого признания его таланта, что не сразу отреагировал, и лишь раздавшийся во все пальцы свист донес до него суть фиаско. Он бросил в зал испепеляющий взор и свирепо ретировался со сцены. На его место выскочил Илья Наумович.
– Уроды, – с какой-то не подходящей к сказанному нежностью объявил он залу. – Ну подождите у меня…
Он бросился за кулисы, где народный клокотал от праведного гнева.
– Слушайте, – сказал Илья Наумович, – не надо так обижаться. Это же провинция, дикий народ. Ради бога, простите их. Вы, скажу я вам, и сами хороши: вышли, надулись, как индюк, стали читать им про какие-то блядские марши. Рассказали бы чего-нибудь попроще. Например, анекдот. Например, анекдот про жопу. Выйдите и расскажите им анекдот про жопу. Вас тут же полюбят.
– Что?! – громыхнул чтец. – Чтоб я… народный артист республики… рассказывал со сцены анекдоты про жопу?!!
– А что вас так смутила жопа? Вы бывали в местах поинтересней? Ладно, не хотите про жопу, расскажите анекдот про что-нибудь другое. Тихо-тихо, не надо этих эмоций, я уже по вашему радостному лицу все понял. Не рассказывайте никаких анекдотов. Только сидите здесь и никуда не уходите, я сейчас все устрою.
Илья Наумович снова вышел на сцену. Зал притих.
– Вы мудаки, – свирепо молвил маленький администратор. – Я пригласил народного артиста республики! Народного арти… Короче, – он угрожающе глянул на публику, – если еще хоть одна сволочь кинет ботинок, – он свернул пальцы рук в два кукиша, – вот вы у меня увидите цирк, вот вам будут лилипуты!
Столь неудачное начало концерта сгладилось пышным его окончанием в виде банкета, который устроили в обеденном зале санатория, поскольку лучшего ресторана в городке не было. За щедро накрытыми столами присутствовала вся местная элита: руководство во главе с первым лицом, главврач с заместителями, представители городской интеллигенции (Илья Наумович и начальник железнодорожной станции), а также передовики производства, в число которых непонятным образом попала Дуня Горемыко, видимо пристроенная сюда заботливой мамой Аленой Тарасовной. Народный с удовольствием закусывал, с еще большим удовольствием пил коньяк и, наслаждаясь собою, разглагольствовал об управлении периферией. Руководство в лице первого рассуждало о железных дорогах. Начальник железнодорожной станции высказывал тонкие суждения о культуре. А культура в лице Ильи Наумовича отмалчивалась и не сводила глаз с Дуни.
