– Зубную щетку тоже положила? – спросил я.
– Конечно.
– Это очень хорошо. У каждого должна быть своя зубная щетка…
– И губная гармошка, – закончила Люсьена. – Вот видишь, солнышко, – я тебя тоже цитирую наизусть. А теперь у меня к тебе последняя просьба: не карауль меня у выхода. Не нужно. Ни к чему. И еще: ты сейчас, наверно, захочешь выкинуть в сердцах свой букет из белых роз или сунуть его в первую попавшуюся урну. Не делай этого. Ты все-таки не мальчик, хоть мне и нравилось называть тебя так, а мужчина. Лучше подумай – может, есть на свете человек, который заслужил этот букет.
– Ты права, – сказал я. – Такой человек на свете есть. У меня тоже к тебе последняя просьба.
– Да, солнышко, какая?
– Выбрось мне в окошко бутылку из-под коньяка, который я принес в первую ночь. Даю слово, что ее я поймаю.
– Странная просьба. Но у меня нет ни времени, ни желания удивляться. Сейчас.
Она направилась в глубь гримерки, не прикрыв на сей раз окно. Я с трудом удержался от того, чтобы полезть наверх. Вместо этого я сложил руки на груди и постарался придать своему лицу как можно более небрежное и насмешливое выражение.
– Лови, солнышко! – Люсьена снова появилась в окне, сжимая в вытянутой руке горлышко пустой бутылки. Затем она медленно разжала пальцы, и бутылка полетела вниз. Я бросился вперед и в последний момент поймал ее.
– Молодец, мой маленький, – сказала Люсьена. – Ты не так нерасторопен, как кажешься. Расстанемся на этой светлой ноте.
Она улыбнулась мне и закрыла окно. На сей раз окончательно. Я поднял с земли бутылку и положил ее в сумку. Затем еще некоторое время постоял, словно ожидая, что сейчас за окном послышатся рыдания Люсьены, которая нарочно устроила этот спектакль, чтобы мне было не так горько расставаться с подобной стервой. Никто не заплакал. Я постоял еще немного, а затем побрел с букетом и сумкой ко входу в Октябрьский дворец. Я зашел в фойе и направился прямиком в буфет. Людей в буфете было совсем немного, а за прилавком стояла незнакомая мне женщина лет сорока с гладко зачесанными под чепец волосами.
– А где Надя? – спросил я.
Женщина не слишком любезно глянула на меня.
– Здороваться, вообще-то, надо, – проворчала она.
– Извините. Здравствуйте. А Надя где?
– Выходная сегодня твоя Надя. Передать ей чего?
– Да… вот это. – Я протянул букет.
– Ох ты… – подивилась буфетчица. – Какие Надьке цветы приносят… Ты ухажер ее, что ли?
– Нет.
– А кто?
– Да никто.
– А чего ж такие букеты ей таскаешь?
– А это не ей, – сказал я.
– А кому же?
– Вам.
– Мне?
– Ну да. Чтобы красоты на всех хватило.
– Надо же, – покачала головой буфетчица. – Сроду мне таких не дарили. Белые розы, прям как на свадьбу… Милый, ты чего? – Она тревожно глянула на меня. – Да ты плачешь никак?
– Нет, что вы, – ответил я, чувствуя в голове какую-то пустоту. – Это у меня глаз подбитый слезится.
– Ну да, подбитый один, а слезятся оба. Вот что, милый, давай-ка я тебе коньячку налью.
– Спасибо, – сказал я. – С коньячком это вы хорошо придумали.
Женщина налила мне полный стакан и велела выпить его залпом. Я послушно выпил и попросил еще.
– А не хватит тебе, милый? – с сомнением спросила женщина. – Еще напьешься, разбуянишься.
– Не разбуянюсь, – сказал я, – честное слово. Я за столик сяду и буду его потихоньку пить.
– Ну смотри.
Она налила мне второй стакан. Я расплатился. Она отсчитала мне сдачи как за один стакан. Я удивленно глянул на нее.
– Первый – это как лекарство было, – пояснила она. – А за лекарство денег не берут. У нас буфет, а не аптека.
– Спасибо, – сказал я. – Ах да, извините, совсем забыл…
Я полез в сумку и достал оттуда пустую бутылку из-под коньяка.
– Вот, – сказал я, – я тут брал у вас, так надо вернуть.
– Что это ты у нас брал? – поинтересовалась буфетчица. – Бутылку коньяка?
– Нет, – ответил я, – просто бутылку. Пустую. Тут у вас мой друг выступал, ему для фокуса пустая бутылка нужна была, а он дома реквизит забыл.
Буфетчица с сомнением посмотрела на меня.
– Врешь небось? – спросила она.
– Честное слово, не вру… То есть вру, конечно.
– Другое дело. Да не бойся ты, не выдам я твою Надю.
Я взял коньяк и присел за столик у окна, неторопливо попивая. В буфет вошел долговязый юнец, с которым я познакомился в первый день конгресса.
– О! – сказал он. – Кого я вижу! Ну наконец-то, братан. А то я тут тебя два дня поджидал, чтоб выпить.
– Чего это вдруг?
– Так мы ж договаривались.
– Да? Извини. Забыл в мирской суете.
– Я вижу, братан, в этой мирской суете кто-то подсуетился и оформил тебе фингал под глазом.
– Мир не без добрых людей.
– И кто эта светлая личность?
– Десятка пик.
– Чего? Какая десятка пик?
– Фокус ты показывал, помнишь? Карта, которую я тогда вытащил, десятка пик была.
Долговязый покачал головой.
– И давно к тебе память вернулась? – полюбопытствовал он.
– Как в глаз получил, с тех пор и вернулась.
Долговязый вздохнул.
– Да, – проговорил он, – жаль, что не я тебе в глаз засветил.
– А уж мне-то как жаль, – подхватил я. – Если бы ты мне тогда в глаз засветил, может, ничего такого и не произошло бы.
– Чего такого не произошло бы?
– Да ничего такого. Вообще. Подрались бы тихо-мирно, забрали бы обоих в милицию, отсидели бы по пятнадцать суток, и на душе сейчас был бы просто рай.
– А так у тебя на ней что, братан?
– Ад. Кромешный ад, сквозь который текут слабенькие коньячные струйки.
Долговязый хлопнул меня по плечу.
– Не гони минор, братан, сейчас мы твои струйки до речек расширим.
Он сбегал к буфетной стойке и вернулся с двумя полными стаканами коньяка.
– Вот, держи, – сказал он. – Антон Безруков – натура широкая.
– Ага. – Я хохотнул. – Прикольная у тебя фамилия для фокусника. А я…
– А ты – Майкл Джексон с Лукьяновского рынка. Помню-помню.
Мы с Антоном допили коньяк, попрощались с буфетчицей и отправились шляться по городу. Где-то пили еще, потом снова где-то и снова еще, потом Антон сказал, что ему пора, и мы расстались, пьяно расцеловавшись на прощание. Потом я купил в магазине две бутылки коньяку, вернулся в Октябрьский, проник за кулисы и нашел своих работников сцены – под пожарным щитом, с папиросами и портвейном в пластмассовых стаканчиках.
– Здоров, циклоп, – ухмыльнулись они мне.
– Рад приветствовать вас, господа, – ответил я.
– Ни фигасе, – удивились те. – Пить хошь?
– Для того и пришел.
– Уважаем, – сказали они. – Токо вот третьего стаканчика нет.
– Выбросьте ваши стаканчики, – сказал я. – Будем пить по очереди из горла, как культурные люди.
– Уважаем, – сказали они.
Мы выпили их портвейн, потом я достал из сумки бутылку коньяка, и мы пустили ее по кругу.
– Неслабый лошадьяк, – заявили они.
– А чего вы коньяк лошадьяком называете?
– А конь, что ль, не лошадь?
– Уважаю, – кивнул я.
Мы закурили.
– Признайтесь, – сказал я, – вы ведь тут, под этим пожарным щитом, родились?
– И умрем тоже тут, – ответили они.
– Уважаю, – сказал я.
Мы допили коньяк, и они помогли мне добраться до выхода из дворца.
– Мож, свидимся еще, – сказали они.
– Сто пудов, – ответил я. – Она ж предупреждала, что все мужчины, с которыми она распрощалась, спиваются. Ждите пополнения в полку.
На улице голова моя чуть проветрилась и очистилась, и я сумел пересчитать оставшиеся деньги и поймать такси.
– Куда едем? – поинтересовался водитель.
Я задумался. Домой мне не хотелось. Дома я бы просто умер.
– На Караваевы Дачи, – сказал я.
– Десятка.
– Пойдет.
Я сел в машину. Минут пятнадцать мы ехали молча, потом я спросил:
– Скажите, а если б у меня денег не оказалось, но я бы вам рассказал одну очень печальную историю, вы бы меня стукнули монтировкой? Вы бы сказали мне: «Ползи, братишка. Ползи по склону Фудзи»?
– А у тебя что, денег нет? – нахмурился водила.
– Деньги есть, – успокоил его я. – Деньги пока… немножко есть…
– А чего спрашиваешь?
– Так интересно же…
– Тупые у тебя интересы, – заявил водила. – Вот сядешь ко мне как-нибудь без денег, тогда узнаешь. – Он глянул на меня повнимательней. – Ты, я смотрю, такие фокусы уже проделывал. От таксиста фингал заработал?
– Не-а, – я покачал головой, – фингал мне в наследство достался… от бабушки.
– Чего?
– Да так, ничего… Не обращай внимания… Сам же видишь – человек пьяный, несет всякую хрень подзаборную… А забора нет, прислониться не к чему, опереться не на что… И все, кто с ней прощался, спивались…
– Приехали, – сказал водила, затормозив у Индустриального моста. – Деньги точно есть? А то монтировка у меня под боком, будешь ползти, братишка, по своему склону.
– Деньги точно есть, – кивнул я, доставая из кармана червонец. – Спасибо тебе, золотой человек. А за ползучего братишку – особое.
От Индустриального моста я, спотыкаясь, добрался до общежития, где жили мои друзья, поднялся на третий этаж, постучал к ним в комнату и, не дожидаясь приглашения, ввалился внутрь.
