Во сне он часто приходил к ней и стоял возле их кровати, загадочно улыбаясь. «Так значит ты жив?!» – спрашивала она. В ответ он лишь печально улыбался. «Но вот ведь ты здесь, такой же как и я, в чем же мы отличаемся друг от друга?» – спрашивала Вика. Но он лишь с сожалением смотрел на нее и не спеша удалялся. «Как же поговорить с ним теперь? Ему ведь теперь даже не позвонишь», – думала женщина.
Наконец она решила написать ему письмо. Она долго писала обо всем, что довелось передумать и пережить за это время. Писалось ей легко, как будто бы она освобождалась, наконец, от безжалостных тисков одиночества и смерти.
Лишь когда письмо было готово, она всерьез задумалась о том, как же его передать ему. Она не боялась выглядеть смешной, но вместе с тем ясно осознавала всю бесперспективность своих обращений на почту, на телевидение или на радио. Кто поможет ей? Неужели эти равнодушные и надменные чиновники с непроницаемыми лицами из Института Национального Страхования или надменные дамы из Министерства иммиграции?
Целиком поглощенная своей заботой, она бродила по городу в поисках человека или людей, к кому можно обратиться со своей просьбой. Так прошел весь день.
В сумерках она случайно набрела на почту и увидела за стеклом высокого, благообразного старика в черной кипе. Кожа старика была какой-то неестественно белой. Он вообще выглядел как языческий колдун: весь в белом, с аккуратно зачесанными набок седыми волосами и с белыми же аккуратно подстриженными бородой и усами, прозрачными серыми глазами, смотревшими из-за тонких линз очков, в строгом галстуке, белой рубашке и черном жилете. Старик сидел совершенно один, как будто специально ждал именно ее.
Женщина уверенно зашла в дверь и направилась к старику. Старик строго оглядел стоявшую перед ним женщину. Светло-серые глаза старика при этом потемнели, придав ему еще более строгий вид.
– Мне очень нужно передать письмо для мужа, – плохо сдерживая волнение заговорила женщина. – Он…. он там, очень далеко и я пока не могу туда попасть… – лепетала женщина. – Пожалуйста, помогите мне передать ему письмо, я вас очень прошу.
Она сама не знала, на каком языке говорит, скорей всего на своем родном, но ей казалось, что старик все понимает.
И действительно, глаза старика еще больше потемнели, но стали от этого не грозными, а печальными.
– Оставь письмо, – сказал старик каким-то загадочным и невероятно красивым, низким голосом. – Я позабочусь о том, чтобы твое письмо попало по назначению, – сказал старик.
Женщина отдала ему письмо и впервые за все это время облегченно вздохнула.
– Давай убежим, – вдруг сказал он с юношеским задором.
Она внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, шутит он, или говорит всерьез.
– От кого? – спросила она наконец.
– От всех и от всего, – решительно ответил Он.
– От всех? – снова переспросила Она.
– Да, от всех, – решительно заявил Он – И от всего. От серой, бессмысленной жизни, от ненужных связей и бессмысленной гонки неизвестно зачем…
Он говорил все это с сильным пафосом, обращаясь не то к ней, не то к самому себе. Слушая его, она улыбнулась слабой улыбкой и о чем-то задумалась.
– И от смерти тоже? – вдруг спросила женщина, глядя на него с той особенной улыбкой, с которой мать смотрит на ребенка, с серьезным видом строящим планы о полете к далеким звездам.
– И от смерти, – уверенно сказал он.
– Ты думаешь у нас получится?
– Я уверен, – сказал он решительно.
На ее бледном лице и обескровленных губах снова появилась все та же слабая улыбка. Будто боясь ее новых вопросов, он быстро сказал:
– Насчет лечения я договорюсь, ты не беспокойся.
– Я не беспокоюсь, – просто сказала женщина.
Она действительно была совершенно спокойна, как будто собственная судьба была ей уже совершенно безразлична.
Тем, кто мог случайно услышать эту странную пару, могло показаться, что разговор происходил между юными парнем и девушкой. В действительности же это были уже немолодые мужчина и женщина.
Мужчина был еще крепким, коренастым, лет пятидесяти, с седеющей густой шевелюрой и аккуратно подстриженой, тоже с проседью, бородкой, в сшитом на заказ светлом костюме и дорогих кожаных туфлях. Женщина же, напротив, была необычайна худа с неестественно бледным, худым лицом и бесцветными, тонкими губами. Косметика была бессильна скрыть нездоровую бледность ее лица. На ней была простенькая блузка и темно-синий жакет, голову закрывала косынка. Судя по тонким чертам ее лица, когда-то она была очень красива.
– А как же твоя жена, дети? – спросила она.
– С ними я все решу – уверенно ответил он, как будто этот вопрос был для него давно решен, – Решайся, – сказал он вдруг и протянул ей руку.
Они встретились снова тогда, когда большая часть их жизни была уже позади. Она уже много лет жила в его душе лишь воспоминанием юности.
Первое время после расставания с ней, он часто вспоминал ее. Вспоминал, когда ему было особенно плохо. Увидев где-нибудь женщину, похожую на Ольгу, он устремлялся за нею, забыв обо всем на свете, но… всякий раз убеждался в ошибке и возвращался в прежнюю жизнь.
Он собирался поехать в Израиль на месяц, максимум на два, если получится подработать и вернуться…
Так, во всяком случае, он говорил себе и ей.
– Ты ведь не вернешься, – с грустью, но уверенно сказала она, узнав о его планах.
– С чего ты взяла? – встрепенувшись спросил Виктор и начал горячо убеждать ее, что уедет ненадолго, а когда вернется, то все у них будет хорошо.
Она слушала и ничего не говорила, но по ее глазам было видно, что она ему не верит.
Где-то в глубине души он и сам прекрасно знал, что не вернется, но не решался признаться в этом ни себе, ни ей.
Тогда он был невероятно амбициозен и фанатично верил в свою собственную избранность. На пути к реализации своих амбиций он готов был крушить все на своем пути. И она будто читая его мысли сказала: «Я не стану у тебя на пути. А время все расставит на свои места».
Все в жизни получилось именно так, как она сказала. И теперь, на склоне лет, он уже хорошо знал цену и своим амбициям, и самому себе. Амбиции преспокойно уживались в нем с постоянной готовностью к трусливому бегству. Поэтому он вспоминал ее все эти годы лишь в те минуты, когда ему было плохо, но ни разу не подумал о том, что ей тоже может быть не слишком хорошо.
Встретив ее, он вдруг с ужасом осознал, что единственным настоящим в его жизни была только она, которую он принес в жертву своим амбициям и многочисленным мелким хищникам типа своей жены.
Сейчас он был противен самому себе и единственным смыслом его жизни стала она – угасающая от смертельной болезни тоненькая ниточка, связывающая его с этим миром.
Вся прошлая его жизнь вызывала у него тоску и омерзение. «Единственное чему я научился за всю свою жизнь, это требовать для себя особого отношения, особых условий и эффектно хлопать дверью», – с горечью подумал он. Ему всегда казалось, что его недостаточно ценят или недостаточно уважают. Так, например, еще в институте он был страшно недоволен перспективами на работу. «Всю жизнь мечтал повышать культурный уровень в каком-нибудь колхозе», – возмущался он.
Виктор страдал от уязвленного самолюбия столько, сколько помнил себя, а точнее – с тех пор как родился его младший брат, с которым у них была разница в десять лет. Он всегда считал, что родители живут только для его брата, а на него им совершенно наплевать.
Отчасти, это так и было. Отношения с родителями у него были непростые. Они боготворили своего младшего сына, учили его музыке и английскому языку. Младший сын рос покладистым и ласковым ребенком. Виктор же с детства был болезненным и нервным, в школе он учился только по тем предметам, которые ему нравились, а это было рисование… Остальными же науками он совершенно пренебрегал и это, разумеется, отражалось на его успеваемости. Возможно поэтому, его страсть к рисункам воспринималась родителями как лень, и в виде наказания, они часто лишали его возможности заниматься любимым делом. Но ни упреки, ни наказания не помогали.
Он был чрезвычайно упрям. К тому же Виктор все время конфликтовал и с одноклассниками, и с учителями. У матери его детство ассоциировалось с больницами и постоянными визитами в школу. «Как ты меня замучил!» – иногда в сердцах говорила мать.
Отец, с четырнадцати лет начавший работать, чтобы помогать семье, был человеком простым, честным и ненавидел бездельников. Плохую успеваемость в школе он тоже считал разновидностью тунеядства и не раз брался за ремень.
Виктор скрипел зубами, вынужденный сносить гнев отца и до поры до времени молчал. В старших классах он ни с кем не дружил, стал еще более резким, и его недолюбливали. Во время серьезных конфликтов с одноклассниками Виктор, не обладая особой силой, набрасывался на обидчика с такой яростью, что потом уже никому не хотелось с ним связываться. Так между ним и окружающими постепенно образовалась невидимая, но прочная стена. Но его это не слишком беспокоило. Он жил своей особой жизнью, все свое свободное время посвящая рисованию, или слушая музыку.
