Наталья Фридриховна встала с красной книгой в руках, худая, прямая, и покачнулась, как оглобля от ветра в слабом прясле. Шагнув к печи, выдвинула притворенную заслонку трубы.
– Угли не прогорели еще. Можно?..
Мария молча кивнула. У Изочки затекла нога, но пошевелиться боялась.
Сидя на корточках перед открытой дверцей печи, Наталья Фридриховна сосредоточенно рвала листы книги. Раздирала страницу за страницей, бросала их в топку и говорила обычным голосом без всякого выражения:
– Нет тебя. Не будет. Нигде. Никогда.
Красное пламя обрисовывало сбоку остро стесанный угол подбородка, высвечивало нежно-алое ухо и сквозную, змейкой вьющуюся, прядь вдоль щеки.
Обложка с чьей-то фотографией полетела в огонь последней. Картон ярко вспыхнул, лицо на снимке потемнело, скомкалось, словно смятое огненной рукой, и облезло черными струпьями. Наталья Фридриховна смотрела на пляшущие в пепле синие язычки, пока все не сгорело дотла.
– Сожгла свою ненависть, – сказала, поднявшись. Лихорадочно блестели сумасшедшие глаза, пьяные губы в страшной усмешке съехали к правой щеке. – Спасибо, Мария, одной бы мне трудно было. Это как ритуал, и ощущение такое же… Забьем по последней.
Она разлила в стаканчики остатки вина.
– Так бы сжечь всю их власть. Их подлость, жестокость, обман…
– Не верится, что Сталин умер, – тихо сказала Мария.
…Сталин умер? Изочка широко открыла глаза. Иосиф Виссарионович Сталин – умер?!
В мгновенно вспотевшей от ужаса голове всполошенной стайкой заметались, замельтешили вопросы.
Как теперь жить? Кто поведет твердой рукой физкультурников и людей вместо него? Значит, права тетя Матрена, и больше не будет у детей счастливого детства? Начнется какая-нибудь новая война, наступит голод, и Мишу, тети-Матрениного сына, пошлют на фронт? А если Марию опять отправят на Мыс Тугарина в ледяном море ловить рыбу для фронта?
И самым страшным, самым огромным, был вопрос ЧТО ДЕЛАТЬ? – заданный кому-то в романе писателем Чернышевским…
От невозможности держать этот раздувшийся вопрос в себе, Изочка нечаянно громко разрыдалась.
Радиоприемник, взорвавший жизнь темной музыкой, переживал триумф. По утрам, едва только он включался, взрослое население общежития, толпясь в коридоре, с нетерпением ожидало каких-то невероятных известий. К счастью, о войне приемник ни разу не сообщил. Марию не послали на море ловить рыбу.
Ко второму месяцу лета, если верить тому, что Изочке удалось нечаянно подслушать из разговоров во «всехной» кухне, обнаружилось, что кремлевские врачи ни в чем не виноваты, а все вредные дела против народа затевали дядя Берия, неизвестный НКВД и другие плохие дядьки с буквами вместо фамилий. Тетя Матрена ходила очень гордая, она же так и подозревала.
Пока Берию не разоблачили, он успел выпустить бандитов из тюрем, и в городе стало опасно жить. Ночами злые бандиты раздевали людей на улицах, оставляли лежать на земле голыми и даже убивали. Из-за того, что Берия оказался преступником, летнему пионерскому лагерю его имени, в который Изочка мечтала когда-нибудь попасть, дали трудно-выго-вари-вае-мое имя героя-революционера Нестора Каландаришвили. Этот герой погиб давно, во время Гражданской войны, и ничего вредного уже точно не смог бы натворить.
Судя по всему, в стране начали происходить всякие значительные события, хорошие и не очень. Их-то Наталья Фридриховна и называла «большими переменами». К сожалению, поощрительной раздачей бесплатных шанег для лучшей работы и учебы эти большие перемены не сопровождались.
В жизни Изочки тоже случилось значительное событие: Мария получила деньги за отпуск и решила взять ее на Зеленый рынок.
– Лучше бы, конечно, на барахолку, – сомневалась она, – но вдруг увидят? Барахолка же на другом конце города. А мне дальше проспекта пути нет.
– Что рынок, что барахолка – разницы никакой, везде толкучка, – утешила тетя Матрена. – Все есть, что душа пожелает!
Души желали многого, но основную часть денег Мария отложила на школьную форму и учебные принадлежности Изочке, а главное – на «пойло» – бутылки со спиртом. К зиме она хотела поменять пойло на дрова для прожорливой печки-«голландки». На базаре Мария собиралась купить портфель Изочке, теплые ботинки себе и больше ничего. Прихватили с собой крынку – тетя Матрена заказала сметаны.
Базар находился в переулке недалеко от центра города, где земля была замощена толстыми деревянными плашками. Пока шли, Изочка, по обыкновению, читала вслух вывески. Когда прочла: «Аптека», Мария вспомнила, что ей нужен глицерин. Они кое-как вместе открыли дверь на тугой пружине… и невольно отпрянули назад.
Множество глаз уставилось на них! Черные, серые, карие, голубые глаза без век и лиц таращились с подставок витринного шкафчика с каким-то непередаваемо хищным любопытством. Мария поймала Изочкину руку.
– Не бойся, это протезы. Не настоящие глаза, стеклянные.
– Для чего?
– Их вставляют людям, у которых свои глаза повреждены.
– Как у сторожа в огороде? И человек начинает все видеть стеклянным глазом?!
– Нет, к сожалению, протезы незрячие.
Для красоты, поняла Изочка и осмелилась глянуть в отдельные от людей искусственные глаза. Вот бы сторож вставил себе такой в глазницу, зияющую темнотой, а то носит для красоты крестик, никому не видимый за одеждой…
Мария купила глицерин – жирную смесь, которой мазала руки для мягкости. Пружинистая дверь хлопнула за спиной, и неприятное многоглазое наблюдение за Изочкой прекратилось.
Середину Октябрьской улицы обнесли высокой оградой. Там строился новый каменный обком. Старый, двухэтажный и деревянный, обтянутый красивыми лозунгами, стоял сбоку. Подъезд окружали блестящие «Победы», похожие на китов с картинки журнала «Вокруг света».
– Обком – это об ком? – спросила Изочка.
– Обком – сокращенное слово, – ответила Мария, смеясь. – Областной комитет партии.
О партии Изочка не стала спрашивать. Сама знала, что партией называют начальников, которые ведут советский народ к коммунизму, как раньше всех вел товарищ Сталин. А коммунизм – это светлое завтра.
Сложные вопросы просто и понятно недавно разъяснил Изочке Миша. В светлом завтра, по его мнению, деньги упразднятся за ненадобностью, потому что еды будет сколько хочешь.
– И колбасы тоже? – не поверила Изочка.
– Завались, – подтвердил Миша и изобразил продавца в бесплатном магазине: – Какую колбасу вам взвесить, гражданка покупательница? Ливерную, копченую, молочных сосисок? Может, шоколадных конфет хотите?
Изочку так сильно взволновал колбасно-шоколадный политический разговор, что она не смогла принять игру.
– А скоро наступит завтра?
– Завтра наступит завтра, – сказал Миша строго. – А светлое коммунистическое установится не скоро. – Он задумался. – Лет, наверное, через семь. В следующей пятилетке.
Пришлось поверить на честном слове без доказательств, ведь Миша почти взрослый и обычно не врет.
Изочка с уважением посмотрела на главный дом жизни.
Дальше возвышается белая угловая типография. В ней печатает газеты Семен Николаевич, муж Натальи Фридриховны. За типографией в переулке стоит красивый, тоже белый дом с луковкой-крышей. Мария сказала, что раньше он был церковью с колоколами, в них звонили по праздникам, выходным дням и во время пожара. Рядом до сих пор торчит старинная пожарная башня, и водокачка все еще работает. А в церкви теперь хранятся книги и работают библиотекари. Скоро Изочка, как самостоятельный взрослый человек, придет сюда читать сказки.
Длинный забор отгораживал шумный базар от центра. В огромные ворота рыночно-барахольного царства вливался праздничный людской ручей, а вытекал маленький ручеек.
Старик с белой бородой торговал у ворот самодельными деревянными игрушками. Изочка потянула Марию за рукав: остановимся, посмотрим! Старик улыбнулся добрым беззубым ртом, коричневые руки дернули в разные стороны треугольную лесенку, и вялый клоун, расписанный в красно-белый горох, ожил у Изочки на глазах. Она тотчас забыла о Марии и манящей вперед пестроте. Весь день готова была любоваться веселым клоуном, как он скачет вверх-вниз по ступенькам, вертя шарнирными руками.
Белобородый достал из мешка другие движущиеся игрушки. Медведь с мужичком, оба в соломенных шляпах, начали пилить бревешко настоящей крохотной пилой. Потом рыбак забрасывал в воздух удочку и ловил рыбку с красным хвостиком…
Мария вздохнула:
– Пойдем, доча.
Пыль и гул висели над головами, точно гигантский осиный рой. Зрение, слух и обоняние Изочки напряглись, подстегнутые бешеным наступлением базара. Тут запросто можно было потеряться. Люди вились в толпе, как угри, беспорядочно топтались на месте, толкались, торговались, кричали, смеялись. У забора сгрудились телеги, заваленные дровами и мешками с мукой. Пряно пахло подвяленной на солнце зеленью и смолистым деревом, этот запах смешивался с рыбьим запашком и жирным духом керосина из бочек. Мальчишки с удочками продавали только что выловленных, притрушенных солью тугунков[49] в банках. Женщины с южным загаром насыпа́ли в газетные кульки жареные подсолнуховые семечки и арахисовые орешки. Ранняя белокочанная капуста скрипела в руках продавцов, как снег. Возле пирамиды толстых огурчиков, сложенных светлыми рыльцами вперед, красиво рдели горки диковинных ягод, похожих на крупную рябину.
