– Зина, – повторила Мария громче, – Тугарина!
Женщина по имени Зина Тугарина повернулась к преследовательнице, словно застигнутый в тупике зверь, с затравленным выражением на чуть оскаленном в неприязни лице:
– Ну, здравствуй…
Мария с Изочкой протолкнулись к ней и встали напротив, обтекаемые бурливой толпой.
– Поговорить с тобой хочу, Зина.
– О чем?
– Просто – поговорить.
– Отойдем тогда.
Под брань и толчки они поплыли поперек людского течения.
– Сюда, – позвала Зина Тугарина, заходя под пожарную башню, где было тенисто и курил, прислонившись к столбу вместе с костылями, давешний калека-солдат в накинутой на плечо шинели.
Женщина тихонько опустила кулак в сумку и вынула из нее освобожденную руку. Значит, зеленый камешек не померещился, вправду прятался в зажатой ладони.
Солдат швырнул окурок в лужу у водокачки и зашкандыбал на костылях прочь от базара.
– Говори, что хотела, – сказала женщина.
Мешкая и отчего-то тушуясь, Мария спросила:
– В Якутске живете?
Та кивнула:
– Мария Романовна Готлиб – так ведь тебя зовут? Запомнила имя по рабочему табелю… Вас с мужем чекисты вроде как в другое место послать собирались… В городе, выходит, разрешили поселиться?
– Да, сначала нас отправили на «кирпичку», теперь я в рыбном тресте работаю… А вы?
– Я – тут. Тугарин недавно откинулся по амнистии, в Иркутске ошивается.
– Откуда… откинулся?
– Известно, откуда, – усмехнулась женщина, – из тюрьмы.
– Как – из тюрьмы? Почему?!
Женщина затараторила:
– После закрытия участка Тугарин с горя запил, совсем стало невмоготу с ним жить, я сюда сбежала, он – за мной, отыскал и пригрозил: «Попробуй еще удрать – прирежу». Сама не пойму, почему раньше от него не ушла, терпела, а он мучил меня и всех вокруг мучил, Змей одним словом, ну, ты знаешь… Тугарин в леспромхоз устроился, я билетершей в кинотеатре, на жизнь хватало, много ли надо двоим, а он все ходил недовольный, привык на мысе деньжищами крутить… Свинья всегда грязь найдет, и Тугарин нашел, свел знакомство с ворами. Краденый лес начали продавать, я Ваське-милиционеру пожаловалась: уйми дружка, ведь сядет!
– Вася… Василий тоже здесь?
– Здесь, и по-прежнему в милиции служит. Они по старой памяти пили вместе, правда, не часто и не сильно, Васька нынче остепенился, женатый, хвастался – сын у него… Я прошу милиционера за Тугарина, а он говорит: пусть своей башкой соображает, поймают, так сядет! И не повезло Змею – попался. Четыре года с конфискацией дали… а я до того другого человека встретила, полюбили друг друга… в общем, честно скажу, рада была от ирода избавиться. Олег мой дробильщиком на щебенке вкалывает… вдовец, трое детей у него от прежней жены… Я к ним, как к своим, привыкла, четвертого, как видишь, ждем. Думала, через год-два подкопим малость и в Уржум уедем, там у Олега родители, сестры, дом с садом-огородом… и вдруг – гром среди ясного неба! Васька через работу мой новый адрес нашел, с порога бух – новость: Тугарину подчистую скостили срок! У кого из уркаганов ходка первая, сказал, скопом по амнистии выпустили. Тугарин на радостях в Иркутск подался к родне, освобождение праздновать. Васька предупредил: не расслабляйся, мол, объявится через неделю. Им же, фараонам-то, все про зэков известно, или сообщались с дружком… Я так поняла, на самолете Змей прилетит, аккурат в ту субботу рейс из Иркутска. Мог бы на пароходе, а если шикует, значит, деньги есть… Спасибо Ваське – пожалел. Или сам боится: было подозрение у меня – не он ли, думала, Тугарина сдал? Небось и поощрение получил за раскрытие дела. С него, жида, станется…
Махнув рукой, тетя Зина передохнула и зачастила снова:
– Света белого не вижу теперь, не передать, как боюсь! Убьет же, изверг! Убьет!.. Не спрячешься от такого, один выход – Уржум, каждый день на счету… Олег не знает, что Тугарин на свободе, думает – блажь у меня за месяц до родов срываться, но и ему давно на родину охота, готов ехать хоть завтра, а где деньги взять? Семья большая у нас, домик снимаем втридорога, на житье не хватает, не то что на дорогу…
В конце длинной скороговорки она шумно втянула носом воздух, помедлила и, глянув на Изочку, улыбнулась:
– Дочка? Ишь, синеглазка какая. Твои глаза… А так – на Хаима смахивает, чернявая. Муж-то чем сейчас занимается?
– Его… он… – ресницы Марии задрожали часто-часто.
– Умер? – сообразила женщина, и распаренное то ли от жары, то ли от волнения лицо ее искренне опечалилось. – Вот жаль-то…
– Несчастный случай на заводе…
– Хороший был мужик, есть о ком плакать… Любил тебя…
Они замолчали. Изочка внезапно почувствовала, как в тягостной паузе между ними растет, закипая горячим воздухом недосказанности, ток странного напряжения.
– Зина, простите, я видела в вашей руке…
Застывшее на лице женщины сочувствие тотчас смазалось, глаза прищурились с непотаенной злостью:
– Высмотрела… Отобрать хочешь?!
Изочка удивилась злобному преображению женщины, но больше удивило прерывистое, с отчетливыми слезами в голосе, бормотание Марии:
– Что вы, Зина… Что вы… Я просто посмотреть… Это был когда-то подарок очень хорошего человека…
– Зачем же ты поменяла свой подарок? Тугарин неплохо дал за него по тому времени… По тем условиям на мысе. Купи, если можешь, только я дорого ценю. Тебе ли не знать – редкий янтарь. Наверно, один такой в мире, и цена ему куда выше моей. А для меня этот камешек – единственный способ дернуть отсюда. Ребенка спасти, кровиночку мою, еще не рожденную… Ты сама мать, понять должна… Терять Тугарину сейчас нечего, зарежет, как пить дать! И Олега заодно. У самого-то дети не получались, впустую мечтал о наследнике… По старому адресу страшные письма получала я от него из тюрьмы…
– Василию не показывали? Милиционер все-таки…
– Говорила, но ничего подозрительного в письмах не было. Тугарин же, дьявол головоломный, умеет так слова подобрать-повернуть, что не придерешься. Самой-то все ясно, а не докажешь, какая в них смерть… Ну что, купишь кулон?
– Не могу, нет денег, – виновато сказала Мария, – а вот посмотреть… В последний раз, если позволишь.
Лицо Зины смягчилось.
– Жаль, конечно, что так вышло… Не нуждались бы мы сильно в деньгах, отдала бы. Хочешь – верь, хочешь – нет, вернула бы, честное слово, Христом Богом клянусь. Но – не верну, прости.
Порывшись в сумке, она что-то вынула из нее и резко раскрыла ладонь. Изочка встала на цыпочки, заглянула женщине в руку…
Вначале показалось, будто в ладони лежит капля с глаз величиной. Абрис сердца угадывался в изогнутых линиях золотой оправы. Женщина опустила руку ниже, чтобы Изочке удобнее было смотреть.
Прозрачный камень впрямь напоминал каплю росы, в середке которой вздремнул на рассвете, да так и остался дремать клочок зеленоватого тумана. В дымке легкой, летучей, нежнее дыхания, сияющими половинками-близнецами распахнулось расщепленное древесное семечко, образуя собою плод неизъяснимой красоты и доверчивости. Внутри мерцали тончайшие прожилки, царапинка сверху светилась венчающим черенком…
– Яблоко, – с жалобным всхлипом вырвалось у Изочки.
Младенческая нежность камня ранила ее сердце мгновенно и навсегда.
За водокачкой у дороги столпились какие-то загорелые люди. Тетеньки в цветастых юбках, у многих на руках маленькие дети, дядьки бородатые, с круглыми серьгами в ушах.
– Ты спрашивала, кто такие цыгане, так вот они, – тревожно шепнула Мария, увлекая Изочку к тротуару, примыкающему к рыночному забору. – Легки на помине… Целый табор…
«Что такое табор?» – хотела спросить и опоздала Изочка – их окружили цыганки. Одна, с сиреневыми губами и усиками под носом, протянула Марии закутанного в шаль малыша:
– Красавица, совсем нечего есть. Пухнем с голоду… Хочешь, погадаю? Все, что будет, расскажу!
Мария прижала сумку к груди:
– Нет, нет, мы спешим, мне нечего вам дать!..
Неожиданно кто-то запел высоко и надрывно, словно скрипку поместили в человечье горло. Цыганки отстали от Марии, положили малюток в бурьян на обочину. Женщины, мужчины, дети загалдели разом, затопали по земле черными босыми ногами. В облаке взметнувшейся пыли заколыхались многослойные юбки, мелко затряслись плечи в дырявых шалях, зазвенели, вспыхивая на солнце, латунные мониста и серьги. Длинный цыган в кумачовой рубахе, с плохо отстиранными на спине следами плакатных букв, запрокинул кудлатую голову, пронзительно закричал-заплакал: «Адщя! Адщя, адщя!..»
Мария больно вцепилась в плечо дочери, оглянулась растерянно. Отступать было некуда – жаркий, смуглый, растрепанный мир бешено вращался вокруг.
Густобровая девушка гибко изогнулась в танце, небольно ущипнула Изочку за щеку:
– Ай, какая девочка синеглазая! Милашка! Пойдем медведя смотреть?
– Пойдем, – обрадовалась Изочка.
