Грубиян лязгнул челюстью, вздрогнул причёской и грохнулся на землю.
Пришло время посмотреть на него внимательнее.
Глеб подошёл, присел рядом, тронул за плечо неподвижного человека.
– Вставай, вставай, приятель…. Скоро обед. Негоже пропускать очередной приём пищи.
Парень замычал, зашевелился, подогнул ноги, намереваясь подняться.
– Вот, правильно. Ты живой – и это уже хорошо.
Тратить время на дальнейший осмотр величественных развалин Колизея не входило в планы капитана Глеба. Он безмятежно отвернулся, отряхиваясь, поставил ногу на скамейку, готовясь завязать шнурок.
Рёв.
И нож.
Не поворачиваясь, просто коротко оглянуться, сантиметров на десять переместить себя в сторону, приподнять руку, пропустить под ней свирепый, тычком, с разбегу, удар блестящего лезвия, принять на собственную спину потное тело хрипящего от ярости противника, схватить обеими руками его руку, ту самую, что пролетела вперёд с ножом, крутануть её, до хруста, до стона позади, и отпрыгнуть в сторону, не успев при этом завязать ни один из шнурков.
Полсекунды, секунда…. Примерно так.
Капитан Глеб оглянулся.
Паренёк вновь тупо, по-носорожьему, готовился подняться и броситься на него с ножом.
Это было неправильно, нехорошо. И обидно.
Движения-то помнятся…
Поясной ремень из тёмно-синего плотного брезента, с тяжёлой, литой металлической пряжкой всегда и везде был с Глебом. И в его ночных похождениях в порту Хельсинки, и среди карибских скал, и на просеках родных лесов, и в напряжённых мужских разговорах посреди африканских улочек Сьерра-Леоне.
Движение-то одно….
Со свистом ткани о ткань капитан Глеб Никитин выхлестнул ремень с пояса и намотал его на кулак, оставив полметра с пряжкой на воле.
– С гастерами полизаться захотелось?! Козёл! Урою!
Крик – и рука с ножом летит на Глеба уже сверху.
Точный взмах ремнём – и нож на земле, а паренёк скулит по соседству, зажимая рассечённую литой пряжкой ладонь.
– Ну, а теперь моя очередь, малыш!
То, что иногда нужно останавливаться, даже если и очень хочется при этом посовершать ещё немало приятных движений, учила когда-то юного Глеба одна опытная женщина. Он дружеский совет запомнил.
Сколько раз разъярённый капитан Глеб успел взмахнуть своим жестоким ремнём, никто и никогда не сможет узнать. Главное, что он вовремя выдохнул и остановился.
Вовремя.
Окровавленный, с тёмно-красными полосами на своих белоснежных льняных одеждах, невежливый паренёк хрипел у него под ногами уже по-настоящему.
– Ну и что ж такого мы с тобой тут натворили, милок? Ты пошто к старому человеку приставать-то беспричинно вздумал?
Умыться было нечем, поэтому Глеб просто заправил свой ремень на штатное место и присел на ближнюю скамеечку.
– Впрочем, чего это я?! Я ж ведь и не старый ещё, а просто пожилой, так себе, самую малость…. И всё-таки, приятель, настойчиво хочу узнать, какие же основные претензии у твоего родственника-коменданта ко мне, невинному страннику? Ответь, а?
Осознав, что его оставили жить, злодей заговорил.
Тихо, с придыханием, сплёвывая осколки зубов и комки густой крови.
– Твой…, твой…, этот, гастер, грязный который…, чёрный, он сдал человека, который…, которые его на работу…, устраивали. А ты – с ним…, всегда…, спрашивал, говорил…. После этой свадьбы вы на Игорька, … на Игоря, на нашего, предьявы стали вешать…, что это он невесту…, что замочил он её. Вот. Вот так…
– Игорёк?! Очкастенький такой? Свадебный свидетель? Он что, тоже ваш?!
– Племянник…, коменданта. Мой брат…, троюродный. А вы…, на него, а мы, а нам дядька сказал…, чтобы наехать на тебя….
– Вот это фокус!
Капитан Глеб Никитин совершенно искренне изумился, и с серьёзным выражением лица принялся задумчиво почёсывать собственный затылок.
– Ладно, эту ценную информацию оставим на потом, а сейчас…
Пощёлкав телефоном, он, тщательно прицелившись к физиономии полосато-окровавленного паренька, сделал несколько снимков.
– Запомни, малыш, – для нужд хорошего человека у меня всегда найдется подходящее количество денежных знаков. И я всегда готов отдать их в обмен на настоящее удовольствие. Не серди меня лично и передай всему своему святому семейству, чтобы и они избегали разговаривать со мной невежливо, в том числе, и на языке жестов.
Ты же ведь не хочешь, чтобы тебя нашли однажды в густом лесу, ставшего жертвой, допустим, жестокого медведя, который, вот ведь зверюга, додумается до того, что, для примера, изуродует тебя кастетом. За деньги-то и медведь в лапы кастет возьмёт…. Не хочешь же ведь ты стать персонажем такой смешной сказки, а? Ну, скажи….
– Не-ет…
– Ну, вот и хорошо, вот и замечательно! Заодно передай своим ментятам, всем, оптом, и бывшим, и настоящим, чтобы и Ивана моего они оставили в покое. Стань личным ангелом-хранителем для него, береги парня, очень тебе советую! Я буду изредка сюда приезжать, интересоваться.
Почувствовав, что дыхание пришло в норму, и что нет больше причин сердиться по пустякам, капитан Глеб поднялся со скамейки. Собравшись уже было уходить, ещё раз наклонился к стонущему на земле пареньку.
– А вот насчёт «урою, урою…», то это ты, приятель, явно погорячился. Для таких подвигов ты урыльником не вышел. Так что вот так…. Прощай!
Было жарко, и страшно кружилась голова. То ли от увесистого первого удара, то ли от духоты и запаха недавней чужой крови.
С заботой о чувствах близких ему людей капитан Глеб Никитин осторожно потрогал вспухшую скулу, скептически осмотрел свои пыльные джинсы и решил срочно вернуть себе былой шикарный облик.
Выглядеть неубедительным не хотелось, случайно встречаться до поры с Марьяной и Иваном – тоже.
Забор был рядом.
В три движения Глеб ухватился за высокие острые прутья и перемахнул через плотно заросшую широкими листьями хмеля кованую решётку.
Территорию ботанического сада и ближние жилые дома разделяла железная дорога.
Многочисленными полосами в обе стороны вдоль забора просторно тянулись ровные блестящие рельсы, совсем близко светился на светофоре красный огонь, точно и дисциплинированно рядом с полотном торчали столбики с цифрами расстояний.
Пахло смолой шпал, и было ещё жарче, чем на солнечных аллеях сада.
Очень хотелось пить и умыться.
Особенно умыться.
Дальше, за железной дорогой, виднелись убогие задние заборы неухоженных огородов и бедные домики пригорода. За густотой яблоневых листьев в одном из дворов напротив капитан Глеб рассмотрел колодец.
– Эй, хозяева! Эй, есть тут кто живой?
– Чего раскричался-то? Невтерпёж, что ли?!
Злобный лай мелкой собачонки и тихий человеческий голос раздались одновременно.
Из глубины огорода к Глебу вышла низенькая старушка.
– Тебе чего? Самогону?
– Да что вы, бабуля! В такую-то жару?! Просто водички, попить, умыться…
– А-а…
Пёстрая старушка с пристальным вниманием осмотрела Глеба.
– Тогда хорошо, а то мужчины ко мне больше всё за напитками ходят, водичку-то они только по понедельникам просят…. А водичка-то здесь хорошая, вкусная! Проходи, милок, проходи, собачка-то моя не кусается. Добрая она, как звонок у меня тут, в калитке-то, для предупреждения.
По тропинке, прохладно скрытой под навесами старых яблонь, медленная старушка провела капитана Глеба к колодцу. Аромат спелых, подгнивающих на земле яблок и слив вспоминался детством, таким же был и деревянный, рассохшийся над крышкой колодца, ворот с намотанной цепью.
– Тебе попить или умыться?
– И того, и другого. И побольше.
Минуту старушка молча понаблюдала за Глебом, за его сноровистыми движениями и, убедившись, видно, что он умеет обращаться с колодцами и не утопит её ведро, довольно хмыкнула и потихоньку побрела через садовые заросли к своему домику.
Капитан Глеб выплеснул остатки тёплой воды на ближнюю грядку, поднял из глубины новую, ледяную, прозрачную.
Для начала с жадностью сплюнул тягучую слюну в предвкушении, терпеливо глотнул из ведра только пару раз, едва не взвыв от ломоты в зубах.
Снял рубаху, бросил её на низкую яблоневую ветку по соседству, и не спеша начал поливать себе потную спину и плечи, черпая из ведра литровой стеклянной банкой.
Остановился, ещё немного попил, и вновь начал умываться.
– Держи, милок…
Старушка опять возникла из-за деревьев неслышно и незаметно.
– Держи вот, утрись.
– Да что вы, я так обсохну, на жаре-то!
– И не капризничай, бери! Полотенчико у меня чистое, не побрезгуй…
– Да я….
– Ладно тебе.
Не дослушав, старушка повернулась, собираясь уходить.
– Утрёшься, как следует, повесь полотенчико-то обязательно посохнуть. А я пойду, чаёк поставлю, и ты тоже, как управишься, приходи в дом.
