Шкаф! Как здорово! Шкаф! Как она могла про него забыть! Замечательный, такой большой, с двумя створками. Мама зовёт его «гардероб». Да, пусть он будет «гардероб»! Когда частенько они с Сёмкой играют в прятки, Аделаида прячется от него в гардероб, а потом выпрыгивает на брата, и тот страшно пугается. Он орёт, закрывает лицо руками, но потом им опять становится весело. Правда, мама не разрешает делать такие вещи, говорит, что весь шкаф упадёт, и прямо на Аделаиду. Но сейчас-то никого дома нет, значит – и ругать её некому! Как только кончится дождь и уйдёт «это» из соседней комнаты, она тут же и вылезет!
Ах! Как уютно и тепло было в шкафу! Темновато, правда, немного, но если дверь не закрывать полностью, а оставить ма-а-аленькую щёлочку, то тут вполне можно просидеть и до прихода мамы и папы. И ещё очень замечательно пахнет нафталином от зимних вещей и мамиными духами. Кажется, мама кому-то рассказывала, что это «Быть может…», польские духи.
Аделаида любила эти запахи: так пах её дом, где нет дождя и мокрых веток акаций. Она примостилась на какой-то узел, немного поелозила, успокоилась и начала мечтать.
Ей вспомнилось, как у неё, пока она не пошла в школу, была «масса времени», по выражению мамы. Слово «масса» напоминало ей кусок масла. Она догадывалась, что имелось ввиду «много времени». Да, действительно было! А как они с Кощейкой в эту массу лазили к ней в огород смотреть пчёл, и одна залезла Аделаиде в волосы и очень больно ужалила! Как вместе кормили хлебом очередного Кощейкиного ничьего щенка. Щенок ни за что не хотел есть хлеб, и они вдвоём запихивали ему в розовую пасть жёванные мякиши. Как шили куклам наряды, забившись в угол у Кощейки дома между кухонной стенкой и столом. Аделаиде захотелось, чтоб всё это вернулось снова, чтоб вернулось время, когда не было ни «Морины и Муки», ни Ленки Кусовой, которая так и не дала никому сесть к ней за парту; ни такого дождя. «Разве может время бежать так быстро?! – думала Аделаида. – Всего только несколько месяцев я школьница, а кажется, что это уже целые сто лет!». Неужели теперь всю жизнь так будет?!
Тут ей пришла в голову замечательная мысль! Она так понравилась Аделаиде, что она громко завозилась на дне шкафа и даже заулыбалась в темноте. Аделаида просто страшно удивилась: как такая простая в исполнении идея не пришла ей в голову раньше! И всего-то ничего не стоит, зато радости будет ого-го сколько! И время до школы быстрей пролетит, и этот, кто сопит в соседней комнате, пойдёт дальше своей дорогой.
Аделаида с Кощейкой, изредка встречаясь по выходным, продолжали играть в «домика» и «ателье». Но их драгоценные старые ситцевые наволочки и разноцветные лоскутки, которые Аделаиде давали портнихи, сильно поредели. Остались только маленькие и совсем невзрачные кусочки. Идей и недоработанных моделей была куча, а возможностей совсем мало.
«Ведь не будет большой беды, – решила про себя Аделаида, – если я от каждого маминого отреза возьму себе небольшой кусочек куклам на платье? А Кощейка, наверное, в обморок упадёт, когда увидит, какие эти кусочки яркие. У нас же не только в нашей общей коробочке, но и в магазине не продают такие прекрасные вещи!.. Это же дедуля маме дарил из того универмага, где работает. Вообще-то, даже не маме, а мне он дарил! Мама носит всё серое, а это для детей. Значит – для меня. И если я возьму кусочек – ничего не произойдёт!»
Она быстро вылезла из своего укрытия и вприпрыжку понеслась к кухне, где в большом ящике стола лежали ножницы.
Аделаида любовно раскладывала на диване жёлтую, оранжевую, зелёную, небесно-голубую красоту. Она сперва долго любовалась ею, бесконечно щупала, подходя то ближе, то вновь удаляясь, щурила глаза, прикрывала ладонью один, затем второй. Потом притащила папины солнечные очки, нацепила их и долго наблюдала, как меняются оттенки цветов и листьев. Потом, вдоволь налюбовавшись, осторожно отрезала по кусочку для своих кукол. Потом, аккуратно сложив отрезы, снова складывала их в «волшебный узелок». Собрав всё как было, Аделаида связала углы простыни и втиснула тюк на дно шкафа. Свои богатства она аккуратно опустила на дно картонной коробочки от китайского термоса и поставила на свою полку с игрушками.
Весь день в школе у неё было приподнятое настроение. Она получила две пятёрки – и по математике и по русскому. И замечание по поведению, что было нехорошо. Аделаида вертелась все уроки напролёт, а на перемене забыла стереть с доски, хоть и была дежурной. Но Мариванна была доброй учительницей и папе бы всё равно не нажаловалась.
Дорога домой оказалась гораздо длиннее, чем раньше. Вот она – больница вендиспансер со страшными больными… Дальше, дальше, дальше… ларёк с луком, картошкой и конфетами «нуга» по десять копеек… вот милиция, бассейн… И вот наконец – розовая двухэтажка № 14, ржавые потеки на номере.
Аделаида, влетев на крыльцо, распахнула входные двери…
Мама была занята. Она убирала квартиру. На появление дочери мама никак не отреагировала. Она продолжала, согнувшись, заметать на совок мусор. Аделаида немного насторожилась. Она не видела маминого лица, мама стояла к ней спиной, но по этой напряжённой спине Аделаида нутром почувствовала исходящую от неё опасность. Она постаралась кинуть пробный камешек:
– Мамочка, я две пятёрки получила! – Жизнерадостно доложилась Аделаида.
– Молодец, – мама как будто специально не хотела обернуться.
Аделаида лихорадочно вспоминала, что такого могло произойти, от чего у мамы не очень хорошее настроение, ломала голову, но ничего такого не могла вспомнить.
– И одно замечание по поведению, – добавила она уже дрогнувшим голосом.
– Это плохо, – голос мамы не изменился, оставаясь ровным, без всяких оттенков, но спина напряглась ещё больше. От этой спины летели искры, она казалась сгустком энергии, которая требует немедленного выхода. Аделаида поняла – это последние доли секунды, и мамина спина разогнётся в диком прыжке пантеры.
«Чего это она? – Аделаида волновалась, терялась в догадках. – И про пятёрки я сказала, и про замечание».
Тут её взгляд скользнул по кухонному столу…
В самом его центре, рядом с графином для воды стояла её собственная полуоткрытая коричневая коробка от китайского термоса, которую ей мама же и подарила… Может, ей обратно коробка нужна? Может, она пожалела, что отдала её Аделаиде? А так, если забрать коробку обратно, можно в неё снова положить термос и когда идёшь в гости – подарить кому-нибудь. Мама часто так делала. Брала что-то из дома, потом подыскивала другую коробку…
Значит, пятёрки, говоришь, – мама вдруг как в замедленном кино приставила веник к стенке и обернулась к Аделаиде.
– Да. Две. – Аделаида кивнула.
– И замечание одно, так? – Голос мамы начал вибрировать, как случайно задетый турецкий ятаган легированной стали…
– Да, одно… – Аделаида, сделав глубокий вдох, набравшись храбрости, заглянула маме в лицо и… испугалась…
Оно было чёрным и страшным. Какая-то то ли неудачная маска, то ли гримаса, но лицом это назвать было никак нельзя: глаза стали такими огромными, что, казалось, они вот-вот выкатятся окончательно и упадут на пол. Губы сложились в тонкую кривую линию.
Извини, мамочка! – Аделаида сделала попытку, минуя все пункты сценария, подойти сразу к финалу, минуя скандал. Тогда она ещё была слишком маленькой и просто не понимала, что ход событий изменить уже практически невозможно. И нет никакой разницы – поняла ли она свою вину или не поняла. Мамин спектакль должен был быть сыгран, и сыгран без всяких промедлений. С метанием предметов, с пробежками отца и его извечным невыносимым «башина вур!», с оглушительными криками и рёвом Аделаиды, с кизиловой палкой для взбивания шерсти в материнских руках и с неподдельным интересом в Сёмочкином взоре.
Позже, чтобы дать объяснение, прежде всего, самой себе, мама не раз говорила, что мать и только мать имеет право бить своих детей для их же пользы, и рассказывала ей свою самую любимую притчу о женщине, которая, умирая, говорила мужу: «Когда меня не станет – отрежь у меня правую руку!» – «Зачем?» – Удивился тот. – «Потому, что ты женишься, приведёшь детям мачеху, а я не хочу, чтоб чужая рука касалась моих детей! Отрежешь мне правую руку, повесишь её на стену, и когда надо будет моих детей наказать, пусть мачеха снимает со стены мою руку и бьёт их моей рукой!»
– Поняла? – Спрашивала мама с вызовом у Аделаиды. – Всё, что делает мать – тебе на пользу! Мать плохого не пожелает. А что иногда шлёпает, так материнская рука только ласкает. Вся наша жизнь только ради вас. Мы работаем для вас, всё, что у нас есть – ваше! Мы вами живём. Что нам надо? Маленький кусочек хлеба и стакан воды. А все наши мучения, чтоб вас вырастить, поставить на ноги, чтоб вам хорошо сделать! А ты как со мной поступаешь?!
Аделаида часто представляла себе эту сухую, вонючую руку, висевшую на стене, с жёлтыми палками костей, с которой свешиваются клочья гнилого мяса, и её тошнило…
