Аделаида часто представляла себе эту сухую, вонючую руку, висевшую на стене, с жёлтыми палками костей, с которой свешиваются клочья гнилого мяса, и её тошнило…
Первый удар пришёлся в ухо. Аделаида дёрнула головой и стукнулась о кухонный шкаф. Потом последовала серия бесприцельных, но сильных ударов. Что попадало под руки, то и молотилось. Вдруг, то ли правда разочаровавшись в своих силах, то ли просто обидевшись, что их недостаточно для внушения Аделаиде истины, она схватила из-за двери кизиловую палку для взбивания шерсти. Коричневую, тонкую, но очень гибкую. Палка, со свистом рассекая воздух, монотонно опускалась на ноги, на спину, на всё, что под неё попадало из шестилетнего тела Аделаиды. Потом, видно, устав и окончательно обидевшись, мама отбросила палку в сторону, стала её щипать крупными защипами, выкручивая и оттягивая куски кожи…
Аделаида, тут уже стараясь увернуться, неуклюже вертелась на месте и, размазывая слёзы по щекам, оглушительно орала:
– Мамочка! Извини меня! Я больше не буду! Отпусти меня! Я больше не буду! Не бей меня, мамочка! Я же люблю тебя!
Она не понимала, что своими воплями только подстёгивала воспитательное рвение мамы.
– Я буду думать!!!
– Конечно будешь! Я и не сомневаюсь! Я тебя научу думать, сволочь! Нет, ты посмотри! Чужих детей воспитываю, а свою идиотку никак не получается! Что ни день – сюрприз! Что ни день – сюрприз! Я выбью из тебя эту дурь! Шёлковая у меня станешь! Я тебе покажу, как мои вещи трогать! Я тебе все руки поотрываю! Если надо – каждый день будешь получать, пока не поумнеешь! Вместо того, чтоб младшему брату примером быть – глупость за глупостью! Глупость за глупостью! Я ей: «Аделаидочка, доченька!» А она, сволочь такая, что хочет, то и делает! Дерьмо собачье! Чтоб ты сдохла! Что ты со мной делаешь, а?! До чего ты меня доводишь! У других дети как дети, а у меня выродок родился! Слушай, дрянь такая, может, ты не моя дочка! Может тебя, суку, в роддоме подменили?! Взяли моего хорошего ребёнка и подсунули мне тварь?! Где сейчас моя хорошая девочка, а?! Где, я тебя спрашиваю?! Убирайся откуда пришла! У меня не может быть такого зверя!
Прибежал опоздавший папа. Начал давать круги. Но почему-то на этот раз они не помогали.
– Мама!
– Захерма! (Заткнись!) Я не твоя мама! Сдохла твоя мама! Нет у тебя больше мамы!
Она начала рвать на Аделаиде одежду.
В это время в дверь громко постучали…
На пороге стояла соседка тётя Оля.
– Что вы так кричите? – Почти равнодушно спросила она.
Тётя Оля жила в городе всего несколько лет, и чисто деревенская житейская мудрость ей подсказывала, чтоб остудить страсти и развернуть события в другую сторону, надо делать вид, что ничего не происходит, или она ничего не замечает.
– Можно, я от вас позвоню? – Всё так же спокойно спросила она и, не дожидаясь ответа, прошла в комнату. Мама разжала руки, отпустив Аделаиду, но так и осталась стоять, видимо, не совсем понимая происходящее. Тётя Оля что-то там набирала, давала отбой, снова набирала, потом сказав, что «дома никого нет», пошла к входным дверям. Всего прошло минут пять, но, видно, у мамы подсела батарейка или она просто посчитала, что пора переходить к последней части и финалу, то есть ложиться на диван, делать «умираю!!!» и вызывать «скорую». Видимо, именно в тот день мама решила эту часть усовершенствовать, потому что ей открылись безграничные горизонты в этой области.
– Да… – задумчиво произнёс папа поздно вечером после отъезда второй «скорой» свою любимую фразу. – Да… у мами било очен трудная дэтство. Видыш какая он балная! А ты ещо ево мучаешь! Нэчесно так! (Да! У мамы было очень трудное детство. Видишь, какая она больная? А ты ещё её мучаешь. Нечестно так!). – И было совершенно неясно, что папа подразумевал под маминой «болезнью», что его так впечатлило – судороги в руках, из которых было невозможно высвободить ребёнка, как из челюстей бультерьера, или мамино возлежание на кровати и суету врачей?
Тогда Аделаида убедилась, что костлявая рука, вылезающая из стены и ложащаяся на её плечо, гораздо менее страшна, чем «трудная дэтства мами».
И вот они, первые настоящие школьные каникулы! Вот они и пришли! Колесико, скачущее с горы по кочкам: ка-ни-ку-лы! В сине-голубой бумажке по имени «табель» круглые пятёрки. Впереди – куча дней в Большом Городе с бабулей и дедулей! Аделаида счастлива!
Вот она, поцеловав маму, папу и слюнявого Сёмку, залезает на заднее сиденье горбатенького «Запорожца», делает им всем в окно «ручкой» и под оглушительное жужжанием мотора выезжает со двора.
Уже сегодня вечером они пойдут гулять. Может быть, даже поедут на метро к бабулиным родителям. Они живут в очень смешном месте – прямо во дворе пожарной команды. У них маленькая времянка, они там живут вдвоём – дед Матвей и баба Нюра. Дед Матвей почти ни на кого не обращает внимания, даже на вновь прибывшую Аделаиду. Он сидит во дворе, около открытой двери сарая и читает про себя газету. Когда он читает, почему-то его губы шевелятся, и на них интересно смотреть. У деда Матвея толстые стёкла очков постоянно мутные и одно немного треснутое в уголке. Бабуля говорила, что её папа был «начальником пожарной команды» и ему наше «Советское государство» выделило дом прямо по месту работы. Аделаиде смешно, потому, что слово «начальник» похоже на «мочальник», ну, на мочалку, прямо как из стихотворения Корнея Чуковского: «Умывальников начальник и мочалок командир!». А уж тем более – как он мог быть «мочальником», если он – старый и ничего не видит?! Ох, тут бабуля что-то привирает! Дед Матвей давно не работает. У него в сарае мокрая, пахнущая клеем прохлада, а ещё есть железные тиски, которые Аделаида страшно любит крутить, когда никто не видит. Ей не разрешают этого делать, боятся, что она прищемит себе палец. А чего ей туда пальцы пихать? Она что, дура, что ли?!
Баба Нюра зовёт есть борщ. Борщ обжигающе горячий и невкусный. И ещё Аделаида никак не может справиться с лёгкой, как пёрышко, ложкой. Мама их называет «алюминиевая» и терпеть не может. Она любит блестящие «мельхиоровые» и вообще говорит, что брезгует «в этом доме» есть, потому, что у них «кошка», и мама «как будто полную ложку шерсти в рот кладёт». Алюминиевая ложка совсем не блестящая и такая лёгкая, что сама подскакивает вверх. Борщ льётся на скатерть. Бабуля сердится:
– Ешь аккуратней! Ещё раз прольёшь – пойдёшь в угол!
Но Аделаида знает, что никто её не собирается никуда ставить. Это её пугают просто так, чисто поржать, ну и для бабы Нюры, естественно.
В окно видно, как помятые, вечно сонные пожарники играют в нарды, а двое делают вид, что моют огромную красную машину, а на самом деле обливаются из шланга водой и громко гогочут. Там через весь двор протянута волейбольная сетка и валяется ничейный мяч. Пожарники очень приветливые. Они улыбаются Аделаиде и один раз даже подарили ей божью коровку в спичечном коробке. От них пахнет бензином и сапогами.
Но самое интересное вовсе не внутри Пожарной команды, а гулять по площади, где станция метро. Перед тем как ехать от бабы Нюры домой на Судебную, можно ещё зайти в гастроном на углу, где на витрине стоят огромные прозрачные вазы с шоколадными «Трюфелями», «Мишкой на севере» и серебряными горками сверкают шоколадные плитки. «Как они стоят на витрине и не падают?» – недоумевает Аделаида. Она мечтает о том, что у неё тоже когда-нибудь будет столько шоколадок, что она тоже попробует сделать такую горку в виде веера и сама посмотрит, будут ли они держаться, или их в гастрономе всё-таки склеили? Потом долго спускаешься на эскалаторе под землю. С этой движущейся лестницы надо вовремя спрыгнуть, а то можно упасть. Один раз у бабули в ней застрял тонкий каблук, и она его сломала.
Под землёй очень здорово пахнет. Бабуля сказала, что это запах какого-то «сероводорода», потому что здесь под землёй много серных источников, и горячих и холодных.
Когда Аделаида один раз сказала маме в метро, что ей очень нравится, как тут пахнет, мама сказала:
– Не говори глупости! – дёрнула её за руку и поправила на Сёме беретик. – Воняет тухлыми яйцами, а ей нравится! Странная ты какая-то… дебильная, что ли?..
Осторожно, двери закрываются! – Свежий голубой вагончик, раскачиваясь, везёт их от бабулиных родителей домой. В вагоне надо молчать, потому, что он оглушительно грохочет. Бабуля и Аделаида сидят, деда стоит.
Деда! Деда! – Аделаида хватает деда за полу пальто и старается наклонить его вниз, чтоб добраться до уха. – Деда! А что быстрее летит – метро или пуля?
– Пуля, конечно!
– Нет, деда, не когда тормозит, а в середине, когда уже набирает скорость? Метро или пуля?
– Пуля, тебе говорю!
«Как жаль! – Думает Аделаида. – Скорее всего – деда не знает! Он же не машинист! В следующий раз надо будет у деда Матвея спросить. Он пожарником работал и лучше разбирается в скорости и машинах».
