– Пуля, конечно!
– Нет, деда, не когда тормозит, а в середине, когда уже набирает скорость? Метро или пуля?
– Пуля, тебе говорю!
«Как жаль! – Думает Аделаида. – Скорее всего – деда не знает! Он же не машинист! В следующий раз надо будет у деда Матвея спросить. Он пожарником работал и лучше разбирается в скорости и машинах».
Деда снова наклоняется к её уху:
– Ты знаешь, какое завтра число?
Аделаида раскачивается в такт вагончику и молча мотает головой. Она не знает и вопросительно смотрит на деда.
– Завтра – Седьмое ноября! Будет парад! Хочешь посмотреть?
Ещё бы не хотеть! А она-то думала – чего развесили красные флаги на всех фонарях? Машины, закрученные в красный материал, проезжают по их улице. Аделаида всегда удивлялась: как водитель ничего не видит и ведёт машину? А вдруг наедет на кого-нибудь? Или рядом ему кто-то командует, куда ехать? Так значит, уже завтра?! Значит, завтра ей купят воздушные шарики, маленькие красные флажки и они пойдут вместе со всеми по перекрытому проспекту до площади Ленина? Вот ей так хочется настоящий воздушный шарик, который, если его подбросить и отпустить, не волочится и прыгает по асфальту, а который отпустишь – и он улетает. Интересно, куда он улетает? Папа говорил, что шарик поднимается вь1соко-высоко, там падает какое-то давление, шарик раздувается до тех пор, пока не лопнет, потом падает вниз. И папа явно то ли что-то не договаривает, то ли сам чего-то не знает: Аделаида сама никогда не видела ни чтоб с неба что-то падало кому-то на улице прямо на голову, ни на неё ни разу ничего не свалилось! Значит, с шариком должно происходить что-то другое. Они по проспекту пойдут, а вокруг будут улыбающиеся лица и много нарядных, тоже с шариками, детей. Однажды Аделаида увидела милицию на конях. Цокая копытами по асфальту, она очень красиво подъехала к Дому Пионеров.
– Что это?! – Удивилась Аделаида.
– Конная жандармерия! – Улыбнулся деда.
«Ну, „конная“ – понятно, а что такое „жандармения“?» – спросить Аделаида не успевает, потому что что-то другое отвлекает её внимание. Столько всего! Столько красок, столько звуков!
Дома бабуля накроет стол. Придут гости. Аделаида с бабулей пойдут в подвал за солёными огурцами и компотом. Подвал такой огромный, больше, чем квартира. Туда надо спускаться по каменным ступенькам. Стены в подвале тоже каменные и холодные. Есть и старые кирпичи. Из них сделаны такие окошечки, но круглые сверху и бабуля это называет то «арка», то «ниша».
В самом конце стола, на углу кучкой будут стоять бутылки с шипучим сладким напитком, на этикетке олень стоит на большом камне, называется «Ситро». Будут шоколадные конфеты «Ассорти», что значит «разные». Там внутри конфеты в разноцветных фантиках, а есть без ничего. Аделаида эти фантики собирает в специальную коробку от других конфет с розочкой. Красивая такая коробка и роза на ней прямо огромная, такая яркая. Аделаида расправляет фантики ногтем большого пальца и они становятся гладкие-гладкие и блестящие, как будто в них никогда ничего и не заворачивали. Мама подшучивает и говорит, что Аделаида «барахольщица», а фантики называет «драгоценностями». Зато с бабулей вообще смех вышел с этими фантиками! Она слизывала растаявший шоколад с блестящего фантика и порезала себе язык! Тогда мама сказала Аделаиде на кухне, что ей бабулю не жалко, потому, что она «вечно идиотничает». Ещё сегодня будет пирог с яблоками. Про пирог мама говорит, что с яблоками – это гадость! «Нормальный пирог – это из мяса!». И сельдь «под шубой» тоже гадость. И вареники с творогом тоже. Мама вообще совсем не похожа на бабулю. Им всё время нравятся совсем разные вещи. Зато вот Аделаида на бабулю похожа! И все это говорят: и знакомые на улице, и Аделаида сама знает, потому, что пирог с яблоками ей нравится! И она будет его есть!
Вообще-то ей с бабулей хорошо. И вот в школе, когда задают нарисовать «ваша семья», она почему-то не очень любит рисовать маму. И ещё есть песня: «Нежной, ласковой самой письмецо своё шлю. Мама, милая мама, как тебя я люблю!». Вот когда она в хоре пела эту песню, ей почему-то всегда представлялось, как они втроём – деда, бабуля и она – Аделаида, или гуляют вечером, или сидят в любимом Александровском парке. Маму она, конечно, любила больше всех на свете, только…
Следующая станция – площадь Ленина. Осторожно! Двери закрываются!
Интересно, эта тётя, которая сидит рядом с машинистом и объявляет остановки, куда ходит в туалет? Она же ни одну остановку не пропустила!
Ура! Приехали! Теперь надо подняться вверх по подъёму, мимо Дома Правительства, мимо гаража, свернуть направо и открыть высоченные, такие любимые и тяжёлые чугунные ворота во двор. И сегодня надо быстро заснуть. Ну, это понятно – чем быстрее засыпаешь, тем быстрее приходит завтра!
Однако на парад они не пошли. И гости не пришли. На этот раз заболела вовсе не Аделаида своей привычной ангиной. Деда заболел. Бабуля поставила стерилизатор со шприцем на газ. Шприц опять сгорел и лопнул, и в квартире долго воняло горелой тряпкой.
Что с дедой? – Аделаида с тревогой смотрит бабуле в лицо.
Ничего страшного! Давление поднялось! Ну и что? Первый раз, что ли? Гости теперь не придут. И чем его гости побеспокоят! Сердцем ему плохо! Я тут покупала-покупала, готовила-готовила… Спрашивается: для кого?! Ничего, я ему ещё припомню!
Аделаида никогда не видела бабулю такой сердитой. Она молча отошла, села, поджав под себя ноги, на широкий подоконник и стала смотреть в окно. Ей, конечно, было страшно обидно, что они никуда не пошли, что гости не придут, что стол они не будут накрывать. Когда бабуля накрывала стол, она поручала Аделаиде протирать сухие чистые вилки и ножи из ящика. Аделаида делала вид, что протирает, а сама делала вилками дырки в полотенце. Что такого случилось? Почему бабуля такая злая на деду и думает, что он притворяется?
Мимо их окон проходили разные люди, нарядные, причёсанные, шли и дети с флажками. Флажки она не любила. Вообще не понятно – как их нести? Поднимать вверх эту маленькую штучку, что ли, и трясти её? Да, прям! Вот если б ей дали понести настоящее большое красное знамя! Она бы его подняла как можно выше, и оно бы на ветру прыгало! Теперь вот ей сегодня ничего и не купят… И гулять они не пойдут, и машины в красном она не увидит, если только когда они после парада по их улице будут ехать обратно в гараж. Музыку громкую, от которой внутри всё марширует само по себе, не послушает, и голос такой красивый и торжественный, что-то объявляющий всё время – тоже. Да, ей обидно! Теперь они пойдут только на Первое мая. А это ещё так далеко! Но деда, скорее всего, не специально заболел!
Окно было очень низко, с белыми деревянными ставнями. С наружной стороны стояли выпуклые решётки, но всё равно улицу было хорошо видно. Некоторые люди уже возвращались с парада. Все люди вообще были разными и непохожими. Иногда вообще проходили немолодые женщины с покрытой чёрной занавеской головой и, несмотря на праздник, целиком во всём чёрном. У себя в городе Аделаида таких не замечала.
– Бабуля! – позвала она негромко через комнату. – Почему столько тётей ходит в чёрном? А дяди не ходят?
– Потому, что они в трауре! Это когда кто-то близкий умирает, женщины носят траур.
– Куда они его носят, на парад?
– Не на парад! Траур – это горе, и человек в такой одежде ходит всегда и везде.
– Так у мужчин никто не умирает? Умирают близкие только у женщин?
– Не говори глупости! У мужчин траур не видно.
– Почему?
– Потому, что они – мужчины!
– Только одни женщины всю жизнь одним цветом?! И им не разрешают его снять?
– Иногда всю жизнь! Они сами не хотят его снимать!
– ????
– Да отстань ты от меня, ради Бога! Сядь лучше, почитай что-нибудь!
Хорошо! – Аделаида сползла с подоконника, нашла в стопочке свою любимую книжку с большими картинками про щенка, который запутался в бинтах, и про мышей, которые прогрызли в сыре ходы, и забилась с ногами в угол дивана. Только читать почему-то не получалось, Разные посторонние и ненужные мысли лезли в голову:
«Как странно, – думала она, – что значит „умер близкий“? „Близкий“ – значит сосед, то есть тот, кто близко живёт!» – Ей вдруг представилось, что Кощейка должна умереть. «Гроб, наверное, будет маленький, – думала она, – Кощейка же меньше меня ростом… Соберутся все соседи, включат грустную музыку, и женщины наденут на себя всё чёрное, прикроют голову занавеской и будут плакать. И я надену чёрную одежду и буду плакать больше всех, потому, что она – моя близкая. Ничейного того щенка придётся взять к себе, наверное… А вдруг папа не разрешит? Да, скорее всего – не разрешит… Тогда, может, попросить бабулю? Она собак любит… Может, попросить вообще, чтоб она взяла меня к себе? Кощейки уже не будет. Шить куклам мне будет не с кем. Кощейка, конечно, может быть, потом придёт, но тогда уже она будет взрослая и с ней будет неинтересно. Или не придёт? Зинаида Николаевна в детском садике говорила, что мёртвых черви едят. Значит, они Кощейку и съедят. Больше играть будет не с кем. А я, – думала Аделаида, – никогда чёрную одежду не сниму, потому, что Кощейка – моя самая близкая хорошая подруга. Вот если умрёт Ленка Кусова, я даже обрадуюсь. Она противная и злая! И живёт она вообще в другой стороне от моего дома. Какая же она мне близкая?»
