Я вспомнил. Когда-то и в мои глаза одна девочка так смотрела. Только ее глаза были другого цвета. А сиськи тоже видные. Только поплотнее. Я так же трепетно касался ее. Хоть этот и поинтеллигентнее. И не знал, что делать. Страдал, мучился, ее мучил. Потом была другая, тоже смотрела, потом… Потом еще несколько разных, не знакомых друг с другом женщин смотрели, но особого значения я уже этому не придавал. А может, и не смотрела так больше ни одна. Если бы смотрела, я бы запомнил.
Позвонил парикмахерше. У нас было раза два, а потом мы потеряли друг друга из виду. Как дела? Давно не виделись. Рада меня слышать. Приглашает в гости. Вечерком, после закрытия салона.
Я воодушевился. Ощущения, что мне необходима эта встреча, у меня нет. Но надо. Положение обязывает хорошо провести вечер.
Накупил всякой всячины. Даже клубнику взял, женщины любят романтику, а клубника, пожалуй, самая бронебойная из всех существующих романтик. Никогда не придавал этому значения, а теперь решил придать. Первый раз в жизни на свидание с клубникой пойду. В двадцать девять лет. Авокадо купил. От авокадо стоит хорошо. Сожрал этот авокадо вместе с банкой печени трески. Не знаю, влияет ли печень трески на стояк, просто очень захотелось. Давно не ел. Сразу целую банку навернул. И начал ждать вечера. Даже немного перевозбудился от ожидания. А может, от авокадо с печенью. И тут позвонила давняя подруга, предложила повидаться. Парень ее в командировку уехал. Пришлось отказать, вечер-то ангажирован парикмахершей.
Только дал отбой, от парикмахерши эсэмэска: «Сорри, не могу, затрахалась на работе». Я впервые в жизни клубнику заранее заготовил, а она на работе затрахалась. Ну, я тогда сразу давней подруге перезвонил, типа, планы изменились. А она уже со своим одноклассником забилась. Пришлось постараться, чтобы этого одноклассника долбаного отжать. Не жрать же мне клубнику дома перед телевизором. Раз уж я решил хорошо провести вечер, я его проведу хорошо.
* * *
Короче говоря, день прошел, наступил вечер. Сидим на подоконнике в «Солянке» и напиваемся. Вот-вот случится поцелуй. Зачем это мне? Зачем ей? Незачем, но все к тому идет. Да и лонг-айленд опять же. Я спорю сам с собой. Делаю ставки. Вот сейчас. Нет, на новый круг. Теперь. Опять нет. Если бы о нас говорил спортивный комментатор, было бы так: «Он опять склонился к ней… что-то говорит… бурно жестикулирует… отвлекающий маневр… притворяется, что увлечен беседой, а сам бросает хищные взгляды на ее плечи, грудь, губы… Она поправляет лямку майки, крутит прядь пальчиком… Он отклонился, прицелился… Смотрят друг на друга… Хороший момент! Ну!.. Она положила голову ему на плечо».
После нескольких опасных ситуаций я целую ее, и комментатор орет: «Гол!», но тут же отказывается от своих слов, сославшись на бокового арбитра, зафиксировавшего офсайд. Подруга на поцелуй не ответила.
Моя попытка придает ей огонька. Она становится бодрее и веселее. Трезвеет. Принимается болтать о грядущей свадьбе с новым задором. В ее голосе появляются знакомые интонации, теперь она хочет мне понравиться. Что ж, я доведу дело до конца. Я сегодня никому ничем не обязан: ни моей детке, ни будущему мужу подруги. Я намерен хорошо провести вечер.
Слушаю вполуха. Глажу ее затылок, почесываю за ухом, как кошку. Наматываю ее волосы на руку. Волосы немного вьются, местами выгорели. В Египте недавно была, дайвинг. Длина волос идеально годится для наматывания на руку. Притягиваю ее к себе.
Игрок один на одни с вратарем. Удар.
Мы долго-долго целуемся. Мы оба научились это делать к нашим тридцати годам. К двадцати девяти. Лично мне, если и будет за что не стыдно на том свете, так это за качество поцелуев. Она закрыла глаза. Я тоже. Я открыл первым. Из нас двоих неврастеник я. Не могу расслабиться. А может, дурное предчувствие. Открыл глаза и вижу шагах в десяти приятельницу моей детки. Не приятельницу даже, так, знакомую. Болтливая бывшая модель со шведским лицом. Смотрит на меня.
– Ты почему целуешься без языка?! – спросила подруга.
Не знаю, что ответить. Почему без языка? Я всегда с языком целуюсь.
Берем по последнему стакану. Пятому по счету. Давняя подруга решила всерьез изменить свою жизнь. Молчим. С кем я отныне буду пить лонг-айленд? Придется ждать, когда она начнет погуливать или разведется. Луна катится по небу вверх, земля наклоняется, как корабельная палуба. Еще немного, и стаканы поедут со стойки, бутылки посыплются на пол, танцующих прибьет к нашей стене, а мы с подругой выпадем в окно. А следом машины, дома и прочие украшения, придуманные людьми, попадают за край Земли, как хлебные крошки с доски.
В такси она достала из пачки последнюю сигарету, закурила, смяла пачку и выбросила в окно.
– Подняться? – спросил я, когда мы остановились возле ее подъезда. Сам не знаю, зачем спросил. Спросил и прикусил язык.
– Не надо.
Еду домой, покачиваясь на заднем сиденье огромной старой колымаги. В приоткрытое окошко влетает свежий ночной ветерок.
* * *
Следующим утром я поднялся на эскалаторе со станции метро. Там, где ступени катятся под стальные зубчики порога, бился розовый пион. Дрожал в прибое бесконечно набегающих ступеней. Торопливые ноги переступали через пион. И я переступил. И оглянулся. Жалко стало пион, но соваться навстречу идущим глупо и смешно как-то. А, черт с ним! Юркнул, нагнулся быстро, выхватил пион из-под непрерывных ног.
Пальцы первыми почувствовали подвох. Пион оказался искусственным. Но вполне красивым. Похож на губку для душа.
Покручивая фальшивый цветок в руках, я вошел во вчерашнее кафе. Как будто еще разок хотел подглядеть счастье рыжей и шатена. Их, конечно, не было. Зато перед входом дымила и пахла сладковатыми помоями урна.
На месте влюбленных сидели три девицы. Я занял тот же столик, что и накануне. Девицы похохатывали, поглядывая на меня, и наворачивали салаты из тарелок, точно овес из яслей. Официантки по-прежнему гаркали «добрый день» и «всего доброго».
Девицы доели и ушли. Вместо них остался солнечный луч.
Я рассматривал искусственный пион. Если бы давняя подруга не сказала «не надо», этим утром я бы чувствовал себя гадко. Я обязательно чувствую себя гадко, если просыпаюсь рядом с девушкой, которая имеет привычку выкидывать сигаретные пачки в окно такси. Когда я просыпаюсь рядом с моей деткой, я никогда не чувствую себя гадко. Я вдыхаю ее воздух и слушаю, как посвистывает и всхрюкивает ее носик. Со стороны ни за что не скажешь, что этот носик способен на такие звуки. Смотрю на нее и смеюсь тихонько. Может, все это потому, что она сигаретные пачки в урны бросает.
Небо синее, из всех стекол светит солнце. Почки распустились. Типа, Господь набрал в рот зеленой краски и наплевал на мир.
Вечер я провел прекрасно, только одно беспокоит: почему я все-таки целовался без языка?.. Наверное, просто забыл про язык на четвертом лонг-айленде.
Маша голая ползла по полу, роняя на паркет красные капли.
– Ну, ничего, милая! Ничего! – Я гладил ее по спине. Так всегда делала бабушка, когда мне было плохо. У Маши красивая спина: изящная ложбинка, смуглые лопатки, родинки. На пояснице милая припухлость, по бокам ямочки. Обычно я любуюсь ее спиной в другие моменты… Теперь Маша орала не от наслаждения. Мои поглаживания превратились в нервные шлепки. Будто я погонял ее.
Арабские светильники набросили паутину теней на мраморные плиты, обрамляющие большую белую ванну.
– Ой, мамочки-и-и-ииии!!!
– Миленькая, давай помогу. Миленькая, все хорошо! Все будет хорошо!!!
– …в туалет… надо в туалет… Фу-фу-фу! – коротко задышала Маша.
– Давай клизму поставим, Лара говорила, надо сначала клизму поставить… У меня все готово…
– О-о-о-о!!! – взвыла Маша. – Не надо! Не надо! В ванную! Скорее!
Я помог ей встать на ноги. Наши глаза встретились. Ее серо-зеленые и мои карие. Она тряслась, я придерживал ее голову. На ладони остался ее холодный пот. Держась за живот, она с трудом перешагнула через бортик ванны.
Господи, помоги.
Она скривилась от острой боли, оперлась на приготовленные палочки благовоний. Мы планировали их зажечь, чтобы рожать в приятной расслабляющей атмосфере. Палочки хрустнули, оставив на ее руке цветные отпечатки.
Она стала неловко приседать. Нога скользнула. Она вцепилась в мою футболку.
– Где… Лара?..
– Сказала, что едет! – бодро ответил я. – Сейчас будет, ты, главное, не нервничай! Что тебе сделать?
– Воду погорячее… боже, за что мне это!!!
Я проверил воду, из крана лилась ледяная. Чертов кран – или кипяток, или ледяная.
* * *
Мы давно мечтали о ребенке. Маша решила рожать дома. Чтобы в личико новорожденному первым делом не светили яркие лампы больницы, чтобы не хватали его железные пальцы врачей, не отрывали от матери, чтоб он не надрывал глотку в общем с другими младенцами зале и не вырос в результате психом.
