Джемма резко встала, почти отшвырнув от себя тяжелый стул. Ее лицо заострилось от злости, и даже веснушки на нем стали бледнее.
– Можно? Тебя? – Не дожидаясь ответа Оливера, она покинула гостиную, и в спальне за ней хлопнула дверь.
В этот вечер Оливер высказал ей все.
– Ты носишься с ним все время! Даже когда его нет рядом, ты все равно там же, где и он, Джемма! Может, тебе психиатру показаться? Это ненормально!
– Оливер, ты не понимаешь, что говоришь.
– Я-то отлично понимаю. Я знаю, что ты даже не слушаешь, что я говорю, не знаешь, что я делаю. Я, понимаешь? Я – твой муж. После того как ты его родила…
– Оливер, – голос Джеммы понизился до шипения. – Я его родила, но ведь это твой сын. Наш сын. Как ты можешь быть таким несправедливым?
– Я ненавижу его, – выдохнул Оливер и тут же пожалел о своих словах. В почерневших глазах Джеммы он видел, что летит вниз, в пропасть, из которой никогда не выберется – по крайней мере, для нее. В это мгновение он понял, что все потеряно и больше ему терять уже нечего. – Он забрал тебя! А ты была моей. Ты думаешь, как он, говоришь, как он, смеешься, как он. А где МОЯ Джемма?
– А ты не задумывался, что твоей Джеммы никогда не существовало? Что ты ее придумал?
Это было жестоко. Внутри все у Джеммы клокотало, но она полностью отдавала себе отчет в словах. И она хотела, чтобы Оливеру было сейчас больно. Потому что ей от его слов было в миллион раз больнее. Он только что сказал, что не любит их сына, более того, ненавидит его. И пусть это было сказано в пылу ссоры, что-то подсказывало Джемме, что в этих словах было больше правды, чем казалось.
А в углу столовой Карлайл, честно уткнувшись в светлые выгоревшие обои, кусал губы. Он не понимал, чем вызвал гнев отца, но не это его волновало. Гораздо более сильным было чувство тоски, змеей свивавшееся в тугой узел где-то в груди. Тоска эта принадлежала не ему – ее испытывала мама там, за захлопнувшейся дверью, откуда доносились только приглушенные гневные голоса. И мамина тоска была куда сильнее его собственной обиды.
После ссоры в доме было тихо и тяжело. Кэтрин быстро уложила в кровать внука и стала хлопотать вокруг престарелых родителей. Она была так напугана странной вспышкой Оливера, что, помогая Джеральдине раздеться, украдкой глотала слезы.
– Кэти, дочка, – поймала мать ее руку своими подрагивающими пальцами. – Не переживай. Милые бранятся… Сама знаешь. Помирятся.
– Я знаю, мама, – вздохнула Кэтрин.
Джеральдина кивнула и покачала головой, переглянувшись с дедушкой Уильямом. Кэтрин помогла ему перебраться из инвалидного кресла в кровать и поцеловала пергаментные щеки родителей.
– Спокойной ночи.
Ссора в спальне Джеммы и Оливера затихла, но Кэтрин, проходя мимо их двери, замерла, чтобы убедиться в этом еще раз. Тишина…
Она заглянула и в комнату Карлайла. Тот посапывал, до носа укрытый лоскутным одеялом, когда-то сшитым Джеммой. Только после того, как его бабушка прикрыла дверь, он осмелился сесть на кровати.
В доме снова было спокойно. Засыпая, Кэтрин надеялась, что спокойствие больше не нарушится.
А Джемма и Оливер, лежа рядом, не смыкали глаз. Оливер чувствовал, что между ними не только слой покрывала и несколько дюймов незанятой постели – между ними сотни миль и сотни веков.
– Ну Джемма, – взмолился он, находя ее руку и впиваясь в нее безнадежным поцелуем. – Прости меня, милая. Прости. Сам не знаю, что на меня нашло.
– Все в порядке, Оливер.
– Прости меня, я не хотел так говорить. Само вырвалось. Ты же знаешь, что это неправда.
– Знаю.
Оливер приблизился к ней и обнял. Джемма не шелохнулась.
– Ну же, Джемма… Поцелуй меня, скажи, что не обижаешься.
– Я не обижаюсь, – произнесла Джемма. Но так и не поцеловала. Мягко отстранилась и нащупала ногами туфли на холодном полу. – Знаешь… Я все равно не засну. Пойду подышу воздухом в саду… Ты спи, я скоро вернусь. Спокойной ночи.
Для убедительности она погладила мужа по голове. Оливер тяжко вздохнул и снова поцеловал ее руку.
Джемма выскользнула в сад. Она умела держать себя в руках, но с каждой минутой, проведенной рядом с Оливером, это становилось все труднее. Только тут она могла почувствовать себя освобожденной из его клетки.
Над садом качался узенький народившийся месяц. Света он почти не давал, и все вокруг тонуло в глубокой ватной тьме, наполненной шорохами. Пел дрозд, в палисаднике кто-то шуршал кустами. Джемма прикрыла бесполезные глаза, чтобы еще сильнее слышать шевеление жизни вокруг.
Было безветренно, и все звуки раздавались отчетливее. Какая-то птица вспорхнула с ближайшей вишни, хрипло, отрывисто крикнула и полетела прочь, хлопая крыльями. На дорожке хрустнул гравий – пробежал какой-то зверек, хорек или полевка.
Чуть слышно скрипнула оконная рама. Сердце Джеммы радостно подпрыгнуло. По траве едва различимо шелестели быстрые легкие шаги. «Раньше мой ангел не издавал таких звуков», – улыбнулась Джемма. Маленькие, но удивительно крепкие ручонки обвили ее бедра, зашуршав тканью подола.
– А я знал, что ты не спишь. – Карлайл не видел ее, но нашел безошибочно. Они опустились на скамейку в дальней части сада.
– Это неудивительно. Ты знаешь все обо мне.
– Как это? Я ведь маленький, а ты большая… – Они разговаривали с темнотой, не видя ни глаз, ни лиц друг друга.
– Да, верно, ты маленький…
Карлайл забрался на скамейку с ногами и лег, положив голову матери на колени. Он любил так лежать и принюхиваться к ее аромату. Джемма пахла духами с жасмином, совсем как куст, усыпанный белыми цветами в конце мая. Но к этому неизменному запаху примешивались непостоянные – выпечки с ванилью, если она недавно пекла булочки, жареного мяса, или укропа и розмарина, или стирального порошка. Карлайлу нравилось узнавать такие мелочи о ней. И больше всего ему нравилось осознавать, что даже папа, наверное, не знает, чем пахнет мама сегодня, чем пахла вчера или три дня назад – а он знает.
– Помнишь, ты мне рассказывала сказку про Тристана и Изольду? – вспомнил вдруг Карлайл. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Джемма кивнула. Помедлив, все-таки спросил:
– А папа – это наш с тобой король Марк?
Джемма вздрогнула и рассмеялась:
– Ну что ты, милый. Он нас любит.
– Король Марк тоже любил Изольду. И Тристана – он же был его лучшим рыцарем. Но он их разлучил. Мама, милая, любимая мамочка, а мы же с тобой не разлучимся? Ты никогда не уйдешь?
– Конечно, нет, мой ангел. – Джемма погладила лоб сына, словно желая пальцами прогнать гнетущие эту маленькую головку мысли.
– Спой мне, – попросил Карлайл едва слышно.
И Джемма запела колыбельную, которая принадлежала только им двоим.
Время шло, и Карлайл взрослел. За следующие несколько лет в доме Вейлмартов-Донованов-Хорни многое изменилось.
Однажды весной, когда холмы только начинали покрываться зеленой дымкой, тихо, во сне скончалась бабушка Джеральдина. Не прошло и месяца, как за ней последовал и дедушка – Уильям.
Глядя на его умиротворенное лицо во время заупокойной службы в локерстоунской церкви, Джемма думала, что смерть иногда может быть и избавлением. После ухода Джеральдины Уильям стал только бледным подобием самого себя. Его тяготило земное существование без той, что на протяжении десятков лет скрашивала каждый прожитый день, растила вместе с ним их детей, содержала в порядке их дом. Теперь они снова были вместе – по крайней мере, Джемма очень на это надеялась.
Она всегда верила, что там, за смертью, что-то существует. Не может не существовать – ведь иначе все это, жизнь, заботы, теряло бы всякий смысл. Может, там не райские кущи с пением соловьев, и не ад с котлами и огненным жаром – но что-то должно быть обязательно!
На кладбище, когда комья земли сыпались на деревянную крышку со звонким стуком, она не чувствовала горя, только грусть и уважение к тому, как были прожиты жизни двух людей, покоящихся теперь с миром. Временами она поглядывала на Карлайла с тревогой: ведь он только ребенок и впервые переживает уход близких людей. Но его лицо было спокойным и не по-детски серьезным.
Летом в город приехало множество туристов, начался настоящий бум. Прогулочные лодки и яхты сновали по заливу яркими пятнышками, на улицах и в магазинчиках было не протолкнуться. Самые смелые совершали заплывы в холодной воде – местные купались редко, только если лето выдавалось жарким. В «Гарпуне» Мюриэл делала чуть не годовую выручку, закармливая приезжих жареной камбалой, лососем, макрелью, морским окунем, крабовыми супами и салатами, лобстерами и гребешками. Все это без устали вытаскивал из щедрого моря ее нестареющий Джон. Во дворе таверны коптилось мясо с травами, и постепенно им пропах весь город. Предприимчивый Оливер, открывший по соседству с хозяйственными товарами сувенирную лавку, потирал руки – дела шли великолепно, и он снова стал тем же красивым и уверенным в себе мужчиной, каким когда-то приехал в Локерстоун.
