До гениталий дотрагиваться было запрещено, поэтому именно рядом с мужским достоинством многие зэки и выносили из столовки еду, а также переносили по зоне полузапрещенные ценности.
На «посошок» – легкое скольжение по ногам вниз и приказ снять обувь.
Можно сказать, что на этот раз я отделался «легким испугом».
На самом деле унижения меня абсолютно не напрягали – я начисто выключил чувство стыда, неудобства и стеснения на время своей «тюремной командировки».
Тем временем другой полицай готовил мне самую настоящую сбрую: «тройной тулуп» из наручников, кандалов и тяжелого металлического пояса, соединенных между собой в единый агрегат.
Окольцованный и запряженный, я гусиным шагом поковылял в сторону автозака. Водитель, одетый в стандартную форму тюремной охраны со связкой блестящих и звонких ключей на поясе, принимал и усаживал живой улов.
Я занял последнее вакантное место: остальные зэки остались ждать второй ходки. Вместе с нами в душном фургоне уселось трое усатых охранников. Они явно были не в духе, хотя насильно на эту весьма специфическую работу их никто не тянул.
Что толкало человека поступить на службу в тюремное ведомство в России, Америке или в какой-нибудь забитой Монголии, для меня навсегда осталось тайной Мальчиша-Кибальчиша.
Одно я понимал хорошо: за выбором профессии вертухая, по всей видимости, стояли детские обиды и подростковые комплексы.
Стань профессиональным надсмотрщиком – забудь о всяких там психотерапевтах и всякой глупой неполноценности! Теперь ты вершитель судеб, начальник из начальников, Бог и Дьявол в одном лице!
Исправительный офицер, нах…
Микроавтобус тронулся и выехал из вновь открывшегося шлюза. Мы медленно миновали бетонный забор, заграждения из сетки рабица, колючки и внешние «противотанковых ежей».
Тюрьма осталась позади, а законспирированный вэн уже ехал по охраняемой территории авиабазы ВВС США.
Как в другой детской игре «Попробуй, убеги!»
К вящему сожалению этнографа Трахтенберга и к радости зэка с аналогичной фамилией, наша поездка оказалась крайне недолгой. С въездами-выездами, выкрутасами у ворот и мудреными разворотами – на все про все ушло минут пятнадцать.
Я и мои товарищи по переселению не успели еще вволю покрутить головами, как наш автозак подъехал к тюремным воротам «Южного» Форт-Фикса.
Охрана сообщила по рации о прибытии очередного мини-этапа с рабами Федерального бюро по тюрьмам.
Створки открылись, за ними оказались шлагбаум и еще одна гигантская калитка. «Приехали, вылезайте!», – объявил нам начальник конвоя. Дверь автозака распахнулась, и мы вновь очутились в «дьюти-фри» зоне.
На нас опять смотрели заряженные дула автоматов, а вокруг лаяли «южные» овчарки.
Вслед за микроавтобусом в ворота въехал белый пикап «Додж»[116]. В его кузове высились горой наши пластиковые мусорные мешки и рюкзаки с тюремным барахлом.
Процедура падения «тяжких оков» прошла значительно шустрее – всем хотелось побыстрее разойтись по отрядам и начать новую жизнь в новой тюрьме.
Я взвалил на плечи неудобный рюкзак и потащил по бетонке мешок с постелью и зимней одеждой. Как и три недели назад – под многочисленными любопытными взглядами южан.
Некоторых черных переселенцев встречали местные друзья-товарищи с тележками для мусора, в которые они с удовольствием засунули свои манатки. Меня же никто не ожидал – «маляву» или гонцов вперед выслать не получилось.
Я плыл во влажном мареве, приволакивая правую ногу, поскольку это же плечо оттягивал безразмерный вещмешок. По бесконечной дороге жалко плелся взмокший дервиш-побирушка с котомкой и переметной сумой на спине…
…Мой новый корпус носил загадочное четырехзначное имя – «36/38» с совсем уж непонятной литерой «E». Типичная трехэтажная казарма с зарешеченными окнами – такая же, как и все бараки на Северной и Южной сторонах.
Я ввалился в душный холл, и у комнаты дежурного ИО[117] сбросил свою ненавистную поклажу. Впереди предстояли «разборки» с моим новым и теперь уже постоянным ведущим мистером Робсоном.
В отличие от своего известного чернокожего однофамильца и почитателя Страны Советов Поля Робсона мой тюремный начальник был белолиц и относительно строен.
На стенах его прохладного офиса висела пара десятков почетных грамот, свидетельств и благодарностей Стэнли Робсону от тюремного начальства.
Отличник боевой и политической подготовки в прямом смысле этого слова.
С первой минуты нашего знакомства контакта между нами не случилось, и отношения начали развиваться по принципу «лед и пламень». И немудрено – Робсон популярностью у зэков не пользовался.
Наоборот, к его имени почти всегда добавляли американскую ненормативную лексику, а самой эмоционально легкой приставкой служило словосочетание «ass hole»[118].
«И этот х…й должен будет курировать мою жизнь на зоне все четыре года», – мысленно сокрушался я.
Тем не менее я вежливо представился весьма деликатно положил на стол чиновника-вертухая конверт с волшебным пропуском на нижнюю койку.
Робсон залез в компьютер и занялся какими-то рокировками. Я видел, как он стер чье-то имя и впечатал мое.
– Пойдешь в 315-ю камеру на третьем этаже. Твоя койка «3 Low»[119]. Покажешь вот этот пропуск Марио Санчесу, он там сейчас спит. Пусть перейдет на «6 Upper»[120]… Завтра зайдешь ко мне сразу после обеда, оформлю все бумаги. До пятницы трех часов ты обязан трудоустроиться. Если не найдешь работу сам, с понедельника выйдешь туда, куда я тебя поставлю. Вопросы есть?
– Все понятно, – устало и без особого энтузиазма ответил я.
Мне предстояло во второй раз отстаивать свое место под солнцем. «Сам Господь Бог опять выделил мне нижнюю койку у окна, – думал я. – Там был доминиканец, здесь – какой-то Марио. Наверное, тоже из тех краев будет. Опять начнутся разборки…»
С этими грустными мыслями я и вышел из кабинета надзирателя.
В лицо сразу ударила смесь из душной влаги и человеческого пота.
Около моего скарба стоял какой-то дедок с прокуренной коричневой бородой и седыми волосами до плеч. Тюремный Санта-Клаус.
– Эй, парень, это твои вещи? – начал он.
– Да, только что переехал с той стороны. Сейчас все соберу и пойду в свою 315-ю, – машинально отчитался я перед незнакомцем.
Через пару минут мне еще раз предстояло разыграть шоу «Прибытие капитана Кука к злым людоедам из Полинезии», и поэтому было совсем не до Деда Мороза.
– Ты что, из Европы? Польша, Германия, Югославия? – продолжал доставать меня он.
– Не угадал. Вообще-то я из России, но последние 13 лет прожил в Нью-Йорке. Так что, вроде бы и местный тоже.
– Понял тебя, Раша! Кстати, в нашем корпусе еще пара русских живет. Два Алекса и один, кажется, Роман, – неплохие ребята! – ударение в последнем имени он поставил на первый слог.
Имя Алекс я не переносил на дух. Выходцы из Союза и России – гордые Александры и милые Саши – в Америке в одну минуту превращались в безликих Алексов. В эту кучу-малу добавлялось еще немного Алексеев, Антонов, Аркаш и Артуров.
«Имя тебе – легион!» – это о русскоязычных Алексах в США.
Тем не менее я искренне обрадовался, что нарвался на «земляков» в своем же «юните» и попытался вспомнить, что мне говорили об этой троице русские «тюремные инструкторы» с той стороны.
Как часто со мной бывает, в голове все смешалось в самый неподходящий момент. Информация об Алексах полностью забылась, зато сразу же вспомнил про Рому.
Роман Занавески был братом эстонской поп-дивы 80-х и жил в Штатах уже лет пятнадцать. Сорокалетний арестант сидел за торговлю прибалтийскими женщинами у себя в Бостоне. О его деле я читал еще на свободе, шаря в Интернете страницы с ключевыми словами «современная работорговля».
Вот уже три с половиной года, как меня самого активно волновала эта тема.
– Слушай, русский, – по-тюремному обратился ко мне доброжелательный старичок-лесовичок, подхватывая один из моих мешков. – Я тебя, конечно, не учу, но не забывай, что мы находимся в тюрьме. Вокруг тебя сплошные гребаные преступники и еще черт знает кто. Зачем оставил свои вещи без присмотра? Ты бы видел, сколько черных и испанцев я отогнал от твоего рюкзака. Теперь ты мне должен!
Я готов был расцеловать своего нового добродетеля.
«Все-таки мир не без добрых людей», – тихо радовался я, двигаясь по тюремным коридорам за добрым дедушкой.
Как и на улице, на меня вовсю пялились многочисленные карие глаза из открытых дверей камер.
Я толкнул вперед незапертую задрипанную дверь в свое новое жилище с металлическим номерком «315». «Звонить 12 раз», – мрачно пошутил я над собой и вынужденным коммунальным житьем-бытьем.
Вместе со мной нас стала ровно дюжина.
Глава 14
Тюремный интернационал
«Дети разных народов, мы мечтою о мире живем!»[121] Это о моих новых друзьях-товарищах и обо мне.
