– Что случилось? – спросил я, настраиваясь на рассказ и прикуривая очередную сигарету.
Лук курил ароматизированные самокрутки «Бьюгалз», я подсел на безналоговые «Мальборо», которые на федеральной территории Форта-Фикс стоили в два-три раза дешевле, чем «на воле».
Помимо тюрем такой же неслыханный демпинг творился в американских индейских резервациях и в магазинах «duty free».
Похожими льготами пользовались и сотрудники аппарата ООН с 42-й улицы в Нью-Йорке, а также посетители буфета в Российской дипмиссии в Ривердейле[131]. «Наши» дипломаты, не стесняясь, снабжали недорогим табачком своих вольных друзей – «предателей Родины».
…Лук продолжал:
– Ты заметил напротив нашей камеры пустую комнату со столом? Ну, там еще один испанец гладил форму? Это «тихая» комната[132], так и называется. Для учебы, молитвы и всяких там нешумных занятий… Так вот, по ночам там собирались доминиканцы и играли в карты. А они вообще всегда орут! Они и еще эти, с Ямайки… Спать по ночам в нашей камере стало невозможно.
Тут я вспомнил свой печальный опыт пребывания в первых следственных изоляторах и в «карантине» Форта-Фикс. Крики обезьян и уханье каких-то громогласных филинов не могли даже сравниться с ночными воплями арестантов.
По ночам в тюрьмах стоял непрекращающийся ор, и мне это жутко мешало.
Наверное, доминиканские картежники были не менее шумными и, вполне вероятно, могли «достать» любого.
– Мы с Марио решили разобраться с этими ребятами по-хорошему, но Зорро, как ты его называешь, не выдержал. Он влетел в «тихую» комнату и отделал троих картежников как следует. А их главного он повалил на пол и придавил ему голову своими тяжелыми бутсами. Тот, конечно, заорал, а Марио им всем прочитал лекцию, что шуметь нельзя! Он вернулся в камеру, а на рев раненого доминиканца сбежались его земляки. Что тут началось, Лио! Человек шесть ворвались к нам в камеру и хотели порезать Марио – уже даже заточки достали… Флако – мощный парень из Филадельфии, тот, который спит у самых дверей, перекрыл им ход назад и задвинул дверь железным шкафом. Как только мы отрезали доминиканцев от поддержки, вперед выступили я, Марио, Джон и все, кто был в камере.
Мы их так отдубасили, что они готовы были выпрыгнуть из окна третьего этажа, если бы там не было решеток! В дверь вовсю барабанили, а они в это время просили у нас прощения и извинялись за нарушение тишины. В тюрьме максимального режима, где я просидел пять лет, их бы сразу порезали за такое неуважение к ребятам! Это они здесь расслабились… Короче, двое все равно плевались кровью, и, слава богу, полиция ничего не успела услышать и заметить – иначе всю камеру отправили бы в карцер…. Марио, увидев кровь, стал настоящим «loco»,[133] так что мне самому пришлось его успокаивать. Мы так их отделали, что они еле живыми вылезли на карачках из нашей комнаты. Еще бы немного – и до встречи на небесах! Ты меня еще не знаешь, Лио! Это я с виду расслабленный и добрый, а на самом деле – всегда начеку и готов постоять за себя и своих друзей… Так вот, после того случая мы еще пару недель разбирались с доминиканцами из других отрядов и выясняли с ними отношения. До карцера и больших разборок было очень близко – приходили поболтать их самые крутые мужики из других «юнитов»… Зато теперь нашу 315-ю все уважают! – закончил свой рассказ мой кровожадный, но справедливый друг.
Я постарался проникнуться сознанием своего счастья от удачного попадания в штаб блюстителей тюремного «респекта» и цитадель борьбы за лагерные понятия.
Несмотря на тюремную мудрость «не верь, не бойся, не проси», я почему-то безоговорочно верил Луку с первого дня нашего знакомства.
Верил как надежному и близкому другу.
Лук Франсуа Дюверне родился на Гаити в семье дипломата и архитектора; детство провел во Франции, юность – в Мексике и Европе, потом учился в Чикагском университете, там же работал программистом в IBM, а параллельно сочинял музыку и играл на гитаре в ночных клубах города. Как и положено в добрых сказках, группу Лука заметили, музыканты записали два диска и через год сотрудничества с продюсером из Гамбурга отправились на гастроли в Европу.
«Жизнь на сцене» занимала все больше и больше времени, но денег пока что не приносила. К тому же Лук женился на красавице-креолке, и у них родились сын и дочь. Срочно потребовались финансовые вливания. Забыв о карьере программиста, Лук вспомнил о своих товарищах-земляках из родного Порт-о-Пренса.
Гаити, Доминикана, Ямайка издавна служили складом, перевалочным пунктом и трамплином на великом кокаиновом пути из колумбийских «варяг» в американские «греки».
Скоро из столицы Гаити Порт-о-Пренс через Майами в Чикаго пошли поставки дорогого товара. Принимали его Лук и его самый близкий друг Роберт, с которым он дружил с детства.
Через пару лет партнеры решили расширить свой бизнес и перенесли свои операции в Майами, став «региональными дистрибьютерами» кокаина.
Лук развелся, женился во второй раз, завел еще двоих детей. В свободное от «работы» время он записывал музыку и много выступал – его песни попали в какой-то серьезный хит-парад, и диски успешно продавались.
В какой-то момент Лук «завязал». Но через четыре с половиной года с момента получения последней посылки Лука и Роберта арестовали.
В деле отсутствовали какие-либо видео— или аудиодоказательства, у прокуроров были только свидетельские показания.
По драконовскому закону о «преступном сговоре» никаких вещдоков и не требовалось – достаточно заявлений свидетелей обвинения. Прокуроры, верные заветам своих советских коллег конца 30-х годов, хорошенько испугали младшего партнера и лучшего друга.
Испугали, пообещали – и тот заговорил.
Рассчитывая на победу и отсутствие против него каких-либо серьезных доказательств, Лук пошел на суд присяжных, который с треском проиграл. Он никак не ожидал появления своего лучшего друга на стенде для свидетелей, а не на скамье подсудимых.
Предательство полное, окончательное и бесповоротное!
При помощи «звездного свидетеля» Лук Франсуа Дюверне получил 24 года федеральной тюрьмы. О скандальном процессе писали и говорили все.
Роберт получил полтора года специальной тюрьмы и позже бесследно растворился в бескрайних американских прериях и лесах по программе защиты свидетелей.
Ему и его жене с сыном поменяли имена, биографию, переселили, устроили на работу и дали денег. Роберт не имел права общаться даже с собственными родителями, хотя в этом не было большой необходимости: его мать, гаитянка, так никогда и не американизировавшаяся, прокляла своего сына за предательство друга.
На момент нашей встречи Лук уже отсидел 11 лет и с тоской думал о предстоящей второй декаде в федеральном заточении. Его спасали «пламенный мотор» вместо сердца, утренняя физкультура, бешеное жизнелюбие и ежедневная – по несколько часов – игра на гитаре.
Лук заведовал «музыкальной комнатой» Форта-Фикс – американским подобием тюремного клуба.
В «мьюзик рум» с утра до вечера репетировали наши местные вокально-инструментальные ансамбли. Мой друг был главной заводной пружиной этого механизма – он сочинял песни, аранжировал мелодии, «выставлял» звук, учил игре на гитаре, консультировал начинающих «артистов» как заправский выпускник института культуры.
И конечно, Лук собрал свою собственную рок-группу, играющую классику всех музыкальных жанров.
Любой праздничный концерт, проходивший зимой в спортивном зале или летом на баскетбольной площадке, заканчивался выступлением лучшего тюремного коллектива художественной самодеятельности – группой «Fusion».
Впереди на боевом коне и с гитарой наперевес в лучах заслуженной славы купался Лук Франсуа Дюверне – мой близкий тюремный друг. В такие моменты я по-детски радовался за него, и вместе со всеми выбивал ладонями дробь.
Чувствуя мои флюиды, он всегда посвящал одну из своих песен «своему русскому другу» – Лук находил меня взглядом в толпе зэков, махал рукой и объявлял в микрофон: «For my Russian friend Leo!» Я смущался и радовался одновременно, вспоминая позабытые на время гастроли, которые провел в Союзе и США.
…По вечерам перед отбоем Лук доставал из шкафа свою гитару и устраивал мини-концерты для своих сокамерников.
Он виртуозно исполнял классику, не говоря уже о своих собственных песнях-балладах. По моей просьбе мой креольский друг всегда пел песни «Битлз» и лучшее из Шарля Азнавура и Эдит Пиаф, которых, кроме нас двоих, никто в камере не знал.
Лук не позволял себе распускаться и в картинках представлял, как он выбросит в Атлантический океан свой американский паспорт. Он мечтал переехать на виллу на берегу Карибского моря недалеко от Порт-о-Пренсо и зажить там припеваючи.
В американскую мечту он уже наигрался.
– Лио, представляешь, мы с тобой сидим в креслах у моего бассейна, слушаем музыку, отдыхаем. Ты пьешь свой любимый Long Island Ice Tea[134], я – местный ром. Нам делают массаж, а мы с тобой вспоминаем Форт-Фикс. Фантастика!
