Петя стал задыхаться так же, как та беременная женщина, которая медленно курсировала между группками людей, пытаясь поймать направление ветра, чтобы избежать смога. Но стоило ей отойти в сторону, ветер менялся, и беременную обдавало новой порцией табачного дыма или выхлопами подъезжавшей машины. Петя прижался к старому кондиционеру, который медленно крутил вентилятором, отхаркиваясь вонючим, теплым воздухом, и представил себе дальнейшую жизнь – вот сейчас он отгуляет свадьбу, потом, когда станет толстым, потным, пьяным мужиком с торчащей из штанов рубашкой, отметит юбилей. Рядом будет стоять Ксюша, превратившаяся в тетку, бабищу, в жутком костюме с яркими, аляпистыми цветами по подолу, с кудельками, которые сделаны явно накануне и держатся из последних сил. А потом он умрет, и на его похороны придут такие же посторонние ему люди, какие сидят сейчас в зале, на его свадьбе. И про него, Петю, будет говорить какой-то парень, как тот, что крутится сейчас вокруг Ксюши – то ли коллега, то ли бойфренд подруги, то ли бывший жених, с которым Ксюша решила «остаться друзьями». Или будет другой мужик – троюродный племянник или двоюродный брат племянника. И этот условный мужик будет сидеть за столом, жрать салат оливье, вливать в себя водку и произносить тосты. А Ксюша, как вот эта вдова, вышедшая покурить, не сможет даже заплакать. Не из чего плакать. Одна задача – скрыть радость, что отмучилась, да провести все не хуже, «чем у людей», – как положено, богато. Чтобы никто из родственников не сказал, что не так отметили, пожалели денег, сэкономили. Нет, нужно, чтобы с размахом, с шиком. Накормить и напоить «до усрачки», как говорила баба Дуся, всю дальнюю родню, которая съедется, сбежится, напьется и станет обсуждать, стоит ли вдове теперь снова выходить замуж.
Петя попросил у кого-то сигарету, хотя не курил, и затянулся. Перед глазами поплыло. Он понял, что его свадьба ничем не отличается от похорон и этого сабантуя по случаю пятидесятилетия стоявшего рядом мужика – пузатого, красномордого, пьяного вдрызг уже в начале банкета. Петя смотрел на бегавших кругами детей, игравших в салки, мокрых, как щенята, измученных, задерганных родителями, и до него наконец доходило значение фразы бабы Розы: «Похороны и свадьбы – не место для детей».
Он заметил девочку лет пяти – крошку с очаровательными локонами и очень строгими умными глазами. Она не играла в салки, а стояла и наблюдала за взрослыми. Наверное, она была самой взрослой и разумной из всех присутствующих. И когда на улицу выбегали нанятые фотографы – со свадьбы, с юбилея и даже с поминок, они натыкались на эту красавицу с обложки и начинали подставлять к ней дядей и теть и фотографировать. Девочка стояла смирно, покорно, но не улыбалась. Кадры наверняка получались удачными – фотографы были довольны и таскали девчушку от одной группы гостей к другой. Малышку обнимали полупьяные тетки в леопардовых платьях, прижимала к груди безутешная вдова. И всем было наплевать, притащили девчушку на похороны, на юбилей или на свадьбу. И кем она кому приходится, было совершенно не важно. Петю тоже заставили сфотографироваться с девочкой.
На слабых ногах он зашел в зал, схватил огромный букет из воздушных шаров, принесенный кем-то из гостей, и вынес на улицу. Шаров было штук пятьдесят. Он отдал их девочке, а та раздала другим детям. И теперь дети бегали по улице с шарами, то и дело слышались всхлопы от лопающихся шариков, и Пете стало немного легче.
– Зачем ты отдал шары? – Петя повернулся и увидел разъяренную Ксюшу.
– Не знаю, – улыбнулся он.
– Дурак, – заявила Ксюша и пошла отбирать у детей шары. По всей видимости, и они служили атрибутом для фотосессии.
Нет, Ксюша не могла такое придумать. Наверняка это тетя Люба. Или Елена Ивановна. Ксюша совсем другая. Она ведь должна чувствовать, что ему плохо, думал Петя.
– Иди, там что-то с Евдокией Степановной, – велела Ксюша.
Она была уже женой. И говорила как жена. И смотрела как жена. Пете не пришлось прилагать усилий, чтобы представить ее через тридцать лет на собственном юбилее. Она будет идеальной супругой юбиляра – в костюме, с кудельками, затянутая в корректирующие трусы, строго следящая за тем, чтобы он не выпил лишнего и чтобы за нее, жену, не забыли произнести тост.
Петя вернулся в зал, хотел подойти к бабе Дусе, но его подхватили под руки тамада, Елена Ивановна, тетя Люба и вернули за специально отведенный стол. Тамада должен был отработать очередной номер программы.
Вот кто нашел этого ведущего? Ксюша? Нет, она не могла. Наверняка совершенно точно тетя Люба.
Тамада, которого звали Леонид, был закреплен за этим заведением. От его костюма пахло вчерашними похоронами, как от скатерти – блевотиной, которая не вытравляется ни дешевым порошком, ни ополаскивателем. Мужчина лет сорока с гаком, густо покрытый театральным гримом. Настолько густо, что мог соперничать с тетей Любой, которая не пожалела пудры и пошла пятнами. Петя смотрел на него с интересом – силился понять, подкрашены у него глаза или это естественная окантовка? И поймал себя на мысли, что все происходящее, включая его собственные мысли, напоминает если не сумасшедший дом, то сборище людей с легкими психическими расстройствами. Наверное, сейчас он, жених, должен думать о Ксюше, а не гадать – накрашены ли глаза у тамады. И подойти к бабуле, которая так и не притронулась ни к еде, ни к напиткам, а утирает глаза большим мужским платком. Петя видел, что та почетная дама так и стоит около стены, полыхая от гнева, поскольку баба Дуся отгородила свободный стул ходунками, как баррикадой, а другого места, видимо, не нашлось. «Минус один стул», – заметил про себя Петя.
Тамада тем временем продолжал вести программу, медленно подбираясь к конкурсу.
– Я ведущий-интеллектуал, – говорил он, – поэтому готовился к нашему следующему конкурсу по энциклопедии Бог’гауза и Еф’она.
– По какой энциклопедии? – спросил Петя у Ксюши, которая сидела с такой улыбкой, что были видны коренные зубы.
– Тихо, – цыкнула на него его милая, добрая, ласковая Ксюша, которая теперь официально стала его женой. Петя даже вздрогнул, только сейчас осознав всю значимость произошедшего, можно сказать, весь «ужас». И только сейчас понял, о чем его предупреждали баба Дуся, консьержка в его доме и парикмахерша из салона: туда-то шагнуть легко, а вот назад…
– Я понял – это Брокгауз и Ефрон! Лучше бы он в Википедии смотрел, Википедия – проще выговорить, да? – пошутил Петя, но Ксюша посмотрела на него строго и с неодобрением. – А других тамадов или тамадей не было? – все еще шутил Петя.
– Тебе не нравится? – Ксюша наконец прекратила демонстрировать коренные зубы. – Сам бы и выбирал! Он очень профессиональный ведущий!
– Хорошо, я верю… просто смешно… тамада и букву «эр» не выговаривает. Спасибо, что не заикается.
– Он заикается. То есть заикался! – Ксюша наклонилась к Пете и шептала ему на ухо, чтобы не обижать тамаду, который в данный момент рассказывал про свадебные приметы, о которых прочитал у «Бог’гауза и Еф’она». – Я с ним разговаривала, и он признался, что долго лечился от заикания. И только пару лет назад справился. Но не совсем. Когда устает или нервничает, начинает заикаться. Бедный. Поэтому его театральная карьера и не сложилась.
– Слава богу, – хохотнул Петя.
– Чего ты злой такой? Человека пожалеть надо, а ты издеваешься! – Ксюша, видимо, в знак поддержки, снова принялась демонстрировать отбеленные несколько дней назад специально к свадьбе зубы.
– А вот еще есть такая примета. Что принесет счастье невесте, если у нее на платье окажется «йоза, чейтополох, епейник или…»
Окончания Петя не дождался. Чтобы не расхохотаться в голос, он глотнул шампанского и закашлялся – как говорила баба Дуся в таких случаях, «не в то горло попало», и Петя в детстве верил в то, что у человека есть несколько горл. Два как минимум, а то и больше.
– Теперь я буду звать его «епейник», – прошептал Петя Ксюше, которая совершенно не собиралась стучать его по спине, чтобы он мог откашляться.
– Прекрати, ты портишь мне свадьбу! – сказала Ксюша совершенно серьезно.
– Слушай, но ведь это смешно – чейтополох! – Петя не узнавал свою невесту.
– Вообще не смешно! – Ксюша обиделась. – Тетя Люба с мамой так старались, а тебе все не нравится. Ты всем недоволен. Может, ты уже жалеешь, что женился на мне?
Петя не успел ей ответить. Он сам, да и все вмиг притихшие гости услышали, как баба Дуся со скрежетом пододвигает к себе ходунки, тяжело поднимается и сбрасывает со стола несколько тарелок. Ей нужно было место, чтобы опереться, но мешали тарелки, поставленные в два слоя. Видимо, это тоже было ноу-хау ресторана. Во всяком случае, нигде больше Петя такого не видел. Тарелки с закусками, которые не поместились на столе, были выставлены вторым рядом. Сверху. Получалась маленькая пирамидка из тарелок, где склизкая картошка соседствовала с зажаренным до черноты стейком семги. Так вот баба Дуся опрокинула этот тарелочный бутерброд, осыпавшийся с грохотом, и гости тут же замолчали. Даже тамада замолчал, но выкрутился:
