Но мне хочется, чтобы снова приснился тот красивый сон про город у тёплого моря, только без утонувшего Петербурга. Счастье без несчастья, прекрасный сон без травматизма и трагизма хочу увидеть я. А где его взять? Для таких снов нужна прекрасная реальность, но она нынче в большом дефиците.
Хотя чего же это я вру? Парк пока не тронули, так что есть какая-то надежда. Парк не тронули, зато вырубили тополиную аллею у детского сада – кому-то показалось, что они сильно качаются при ветре. Попутно спилили ещё пару берёз перед входом. Деревья свалили на территорию сего учреждения дошкольного воспитания.
И тополя уходят,
Но след их озёрный светел.
И тополя уходят,
Но нам оставляют ветер…[8]
Лет двадцать тому назад мы, будучи пионерами, сажали эти деревья под руководством нашего бессменного Арнольда Тимофеевича. И зачем он только додумался посадить такие высокие деревья рядом с детсадом? Посадили бы акацию или ещё какой невысокий кустарник, и не было бы нынче мороки. А вообще не удивлюсь, если завтра объявят посадку деревьев на месте спиленных, чтобы через несколько лет их опять валить, создавая новую свалку.
Заведующая детским садом Варвара была вне себя от гнева! Если к её мягкому характеру вообще употребимо такое выражение. Она ходила за мэром и пыталась скандалить, что у неё плохо получалось. Ей никак не удавалось донести до государственного ума простую мысль, что у детей нет нормальной детской площадки с качельками и карусельками. Мало того, что уже несколько лет у детсада нет даже элементарного забора, а тут ещё навалили на его территорию несколько кубометров древесины.
Забор, правда, был. Если это, конечно, можно назвать забором. Его предшественник сгнил ещё лет десять тому назад. Потом он благополучно рухнул и догнивал уже на земле. Лежал лет пять, а то и больше. Девчонки-воспитательницы прошлой весной собственноручно наколотили каких-то колышков в землю по периметру, и натянули самую дешёвую капроновую сетку. Вскоре её местами порезали хулиганы, где-то она оплавилась от поджогов травы. Да и сами детсадовские дети воспринимали её как аттракцион за неимением ничего другого на площадке. Раскачивались в ней, как в гамаке, отчего местами она порвалась, вытянулась и стала похожа на что угодно, но не на ограждение. Когда на неё рухнули высокие тополя, колышки упали, и со стороны это напоминало сеть, в которой запутались гигантские рыбы.
Из построек на площадке детсада можно было отметить только каркасы давно сорванных качелей да огромную деревянную катушку от кабеля, которую оставили связисты, когда прокладывали телефон. Воспитательницы сделали подобие горки, настелив на неё доски. Ещё было несколько старых покрышек разного диаметра, в которых разместились клумбы и песочницы. А те, что поменьше, дети надевали на себя и играли в черепашек-ниндзя.
– Арнольд Тимофеевич, – не давала мэру прохода Варвара. – Нам нужны мужики! Но только нормальные…
– Что-о?! – пугался мэр и бормотал: – Господи, как вам ещё детей-то воспитывать доверяют с такими наклонностями?
– Хотя бы парочку мужичков, чтобы всё это безобразие разгрести, – переходила Варя на скороговорку, пока Арнольд Тимофеевич не скрылся из виду. – Сами посудите: детский сад есть, древесины – бери не хочу, а забора нет. Нам бы парочку хозяйственных мужиков с руками, чтобы они распилили хотя бы несколько деревьев на дощечки. Мы бы сами сделали, но тут мужчина нужен. Только с руками. Мы как кура лапой натыкали колышки, а надо, чтобы настоящий мужик обстоятельно всё сделал.
– Ах, вот оно что? – мэр сделал усталое лицо, оттого что их представления о настоящих мужиках не совпали. – Где ж я вам найду таких обстоятельных и хозяйственных? Из-за границы, что ли, выпишу?
– Найдите! – заканючили и другие воспитатели. – Вы же всё можете!
– С чего это вы взяли, что я всё могу? – мэр распушил хвост от такого комплимента и обречённо согласился: – Ла-адно, найду я вам кого-нибудь… с руками. Парочку.
* * *
«Парочка с руками» объявилась через пару дней. Варькиной радости не было предела! Она даже свои инструменты принесла из сарая: пилы, два топора, какие-то ножовки, отвёртки и прочие детали «мужского маникюрного набора».
– Нас Тимофеич прислал, – хором доложили два мужика из бывшего леспромхоза.
– Ой, радость-то какая! – Варвара аж прослезилась.
– Только вот что, хозяйка, – сказал один из них. – Нам бы покушать, а то мы со вчерашнего дня не жрамши.
– Конечно-конечно, я вас сейчас на кухню отведу, там у нас каша есть…
– Да нет, хозяйка, – остановил её другой. – Какая каша? Зачем мы станем детишек объедать? Ты нам червонец-другой дай, а там мы уж сами сообразим.
Внезапная радость лишила Варвару способности соображать, и это мужское «сообразим» не насторожило. Она, правда, удивилась, как можно нормально поесть на двадцать рублей по ценам того времени, но всё-таки вынула из своего кошелёчка последний полтинник и протянула мужикам с руками:
– Нате.
– Ой, хозяйка, вот спасибо! Щас мы скоренько, щас! Одна нога здесь, а другая – там. Щас мы вернёмся и всё тут перелопатим за полчаса! Работа-то плёвая!..
Приползли они только к вечеру, что называется никакие: на полтинник в подпольной точке розлива им налили дешёвого пойла неизвестного происхождения. Хорошо налили. Варвара выбежала и оторопела: мужики сидели на поваленном тополе и спорили про политику Буша-младшего на Ближнем Востоке. Она в свои сорок лет знала, что нашего мужика от такого «сурьёзного» разговора отвлекать бесполезно. Сначала очень расстроилась, а потом выловила Арнольда Тимофеевича, когда он навещал свою Викторию Васильевну.
– Арнольд Тимофеевич, кого же Вы мне прислали? Я только замешкалась, а они уже… никакие!
– Что значит «никакие»?
Мэр был в хорошем расположении, поэтому позволил Варваре отвести себя за рукав к месту дискуссии несостоявшихся столяров-плотников. Один из них уже крепко спал на куске натянувшейся между двумя упавшими деревьями капроновой сетки, как в гамаке. Другой при этом втолковывал какому-то невидимому собеседнику причину прорыва линии Маннергейма.
– Уже надрались, мастера? – покачал головой мэр.
– Мы-ы? Не-ет! – мужик был не согласен с такими обвинениями. – Мы то-только для создания душевного рав-рав-равновесия, для сти-сти-мула к-к-к ра-бо-те, так сскзть.
– Да мне ваще пить нельзя! – вдруг икнул спящий и открыл один глаз. – У меня же эта… ик, как её… ал-лер-ги-я на алкоголь, ик. Сыпь по всему телу и дышать не могу. Этта вота она нама дала зачем-та полтинник! Мы десятку просили, а она нам полтинник, – он открыл другой глаз, указал перстом на Варвару и снова вырубился.
– Да, – подтвердил другой и тоже закемерил.
– Тут уж ты сама виновата! – обрушил гнев Арнольд Тимофеевич на Варю. – Зачем ты им деньги дала до начала работы?! Ничего нельзя доверить, шагу без меня не могут ступить, всему учить надо! Как ты будешь жить, если вдруг замуж выйдешь? У тебя мужик так и будет день-деньской валяться вдрызг! Жди теперь, когда они проспятся. А я могу только тебе сказать, что это будет не скоро.
– Так я же… Они же сказали, что кушать хотят, со вчерашнего дня не ели, – у Варвары закапали слёзы из глаз.
– А ты уши и развесила, да? Ты посмотри на их рожи! Не ели они… Когда вы уясните себе, что мужиков вообще слушать нельзя?.. В смысле, вот таких слушать нельзя, – и он щёлкнул себя пальцами по горлу.
Мэр удалился, а Варвара разревелась. Так ей стало обидно, что её чистая и наивная вера в людей опять оборвалась столь пошлым образом. А она-то уж размечталась, какую краску купить для нового забора, какую красивую калитку можно будет сделать напротив входа! Хотела, как лучше, а получилось, как всегда.
Но слёзы имеют свойство заканчиваться. После полезной процедуры плача, которая очищает организм от углекислого газа и насыщает мозг кислородом, в Варваре закономерно проснулась активность и решительность. Она сама себя отругала за сопли и бабью слабость и не сразу заметила, как решила обратиться за помощью к своей бывшей подруге, которая много лет тому назад работала с ней в этом самом детском саду. А потом вышла замуж и посвятила себя семье, так как муж сразу сказал, что теперь он – её главная работа. Муж её был человеком, мало сказать, что влиятельным, а был он тем самым ужасным Авторитетом, которого боялся сам Арнольд Тимофеевич. Боялся, но за помощью к нему всё-таки тоже обращался.
Я помню жену Авторитета, когда она работала воспитательницей в нашей группе. Была она высокая и стройная как колосок, хотя детям все взрослые кажутся великанами. А ещё у неё была длинная пушистая коса. И нам, малявкам, почему-то казалось, что коса эта приделана специально для нас, чтобы по ней мы могли залезать на шею к нашей обожаемой Елене Георгиевне. В таких случаях она мило ахала и закалывала косу на затылке, отчего становилась старше и ещё краше, потому что выглядеть старше – это большой плюс в глазах карапузов, мечтающих поскорее вырасти. Воспитательницы все казались нам взрослыми тётями, хотя это были девчонки, только что окончившие школу или училище. Мы их обожали! Наша Елена Прекрасная знала, наверно, миллион всевозможных игр, шарад, считалок, загадок, сказок. Владела в совершенстве искусством сочетания труда и забавы, и ходила на работу каждый день как на праздник. Так обычно и бывает, если человек в выборе профессии попадает в самое яблочко, то есть выбирает ту деятельность, для которой он и был рождён. Хотя некоторым мрачным невеждам и покажется, что воспитатель детсада – это не работа, а пустые и неразумные игры. А настоящая работа – это когда люди камни ворочают или совершают ещё что-нибудь более натужное и рвущее жилы. Они никогда не согласятся с тем, что одинаковой славой осенён и тот, чьей доблестью и силой сохранены и приумножены материальные владения человечества, и тот, кто проник во владения духовные и улучшил их.
