– Здесь можно, – ответил Бархатов, угадав мысль Адмиралова. – Здесь кладбище.
– Петр Никифорович, это тайное кладбище, нелегальное.
– Где же тайное, где же нелегальное, когда плитки лежат, когда столбики вкопаны?! – искренне недоумевал Бархатов.
– Я просто к тому, что по возможности желательно не светиться, – пробормотал, копая, Адмиралов, сам не совсем понимая, как можно не светиться в солнечный день в данных условиях: стволы деревьев мало защищали от взглядов пускай и редких прохожих, а для проезжающих в машинах они и вовсе были на виду.
Закопали, помолчали.
– Ну вот, – сказал Адмиралов.
Он надеялся, что они теперь поспешат сойти на тротуар, но Бархатову хотелось побыть. Достал «беломорину», но не закурил сразу, потому что загрохотала электричка, а Бархатову отчего-то было важно ее переждать. Когда она прошла, чиркнул спичкой.
– Черт, – вспомнил Бархатов, – забыл твою кость ей положить.
Адмиралову не надо было спрашивать, про какую кость говорит Петр Никифорович, – конечно, про ту пластиковую кость для грызения, которую он не так давно подарил Бархатову, а точнее, его покойной собаке.
– Вот такой человек я нехороший. Сам наказываю, чтобы «Беломор» мне в гроб положить не забыли, а любимой собаке ее любимую кость – забыл!
Адмиралов хотел и не сумел найти слова утешения. Он только сказал:
– Идемте.
– Это я во всем виноват, – продолжал каяться Бархатов, не слыша Адмиралова. – Это я убил ее.
– Не говорите глупости.
– Да-да, я много курил, а она не переносила табачного дыма. Это все мой «Беломор». Мой эгоизм. Уморил я ее, уморил…
– Не терзайте себя, Петр Никифорович, уходим отсюда.
– Вы не верите, что я ее дымом уморил, «Беломором»?
– Охотно верю. Мои знакомые пылесос купили, а через месяц у них кот умер от стресса, не смог с пылесосом в одной квартире жить. С животными так.
Адмиралов хотел дать понять – всякое, мол, бывает, а Петр Никифорович его слова воспринял болезненно.
– Пылесос в себя всасывает, – недовольно пробормотал Бархатов, – а у меня наоборот, из себя. При чем тут пылесос?..
Сошли на асфальт.
– Андрей, зайдите ко мне, пожалуйста, на Заозерную. Надо выпить… немножко. У меня есть.
Через полчаса Адмиралов и Бархатов сидели за столом на кухне.
Бархатов рассказывал:
– Была у меня одна Франсуаза. То есть место она в моей жизни занимала наиничтожнейшее, если по совокупности все это рассматривать, ну никакое место, а помню ее лучше многих. Жен своих плохо помню, по крайней мере первых двух, а эту как сейчас вижу. Притом что у меня с ней ничегошеньки не было, ну совсем ничегошеньки! А вот потому и помню, что ничего не образовалось такого. Мы с ней и виделись-то несколько раз. И каждый раз она со мной какие-то странные игры затевала. Тогда слова «сексапильная» не было у нас в обороте, мы другими словечками пользовались, не помню уже какими. Но она еще та была, и когда входила в комнату, да хоть в шубу одетая… вру! Я зимой с ней не был знаком, но неважно, так у всех мужиков, сами потом говорили, так и вскакивали елдаки. Не поверишь, а вот клянусь, такая была. И не скажу, чтобы совсем уж красавица, это ж все относительно… может, она феромоны какие природные выделяла… не те, что в рекламе духов показывают, а природные, ну как бабочки, что ли, или самки жуков… И вот она меня, значит, обольщает самым наиоткровеннейшим образом, а что меня обольщать?.. Я всегда готов. Я только губу раскатаю, а она раз – и дистанцию обозначит… как бы нет ничего, как бы я неправильно понял… В общем, она надо мной издевалась, если прямо тебе сказать. Просто до издевательства дело дошло. Я уж думал, может, она сумасшедшая. Так она парашютным спортом еще занималась, тогда мода была. А туда вроде бы не берут сумасшедших. С другой стороны, может, она головой об землю стукнулась. Ну нельзя ведь так над людьми издеваться. У меня ни с одной женщиной ничего подобного не было. То есть с кем только чего ни было, а такого ничего не было!.. Представь. Нам с ней по дороге идти из Новых Скуделиц до Первомайска, это десять километров примерно, был такой случай у нас, ну мы идем, и идем, и идем. До сих пор не понимаю, что ж это было такое. Середина лета, жара. Разговоры у нас такие с подковырочкой, она рубашку свою в полосочку, такая у нее мужская была, расстегнула, говорю, на все пуговицы, лифчик она не носит, лифчика нет, все так, знаешь ли, свободно и непосредственно, я всегда готов, и ушки на макушке, сигнал понят… ан нет, ан что-то не так… ведет себя, как будто я и не мужик вовсе!.. Озеро. Купаться захотела. Раздевается, представь, при мне догола – и в воду. Ну, понятно, и я тем же манером. И что? А ничего! Абсолютно ничего! Я уж и так, и так, и лаской, и как бы силой… ну не насильник же я по-настоящему… Хотя на берегу уже, когда она одеваться стала, я говорю: что ты хочешь от меня?.. Чего добиваешься?.. Может, чтобы я тебя изнасиловал?.. Или что?.. Скажи наконец. Она говорит: не будь козлом. Это мне такое сказать!.. Я говорю: идиотка! Проваливай отсюда, чтобы я тебя близко не видел!.. Она пошла, обернулась и – мне: сам идиот!.. И ушла, а я нарочно остался, чтобы потом без нее пойти! А? Как тебе нравится? Так взрослого мужика извести, чтобы он потом рукоблудствовал!.. На лоне природы!.. Сорок лет прошло, даже больше чем сорок… А как перед глазами все… И главное – не понять!.. Что это было? Зачем? Почему?
– А дальше что? – спросил Адмиралов, заметив, как быстро стали стекленеть глаза умолкнувшего Петра Никифоровича.
– А ничего. Больше мы не виделись. Ничего о ней не знаю. Ничего не знаю и знать не хочу.
– Странно, что звали ее Франсуаза.
– Это кличка была, погоняло. Не знаю откуда. Наверно, потому что на француженку была похожа. На Мирей Матье. На самом деле ее Машей звали. Маша, Машенька, Машуток… Мачо, бам!
Он посмотрел на пол. Но никто не прыгнул и не сделал сальто.
Адмиралов испугался и встал из-за стола. Потому что старик Бархатов неожиданно громко и как-то тягуче заплакал.
У нее не пристегнут ремень безопасности, но его, за рулем, звуки пищалки не бесят. Это она взбешена.
– Я что-то не совсем поняла, ты меня украл? Как мило! Тебе не кажется, что ты идиот?
– Еще посмотрим, кто останется в идиотах…
– Я была о тебе лучшего мнения. Я думала, у тебя есть хоть какие-то мозги. А у тебя психология романтического дебила!
Он отводит взгляд от дороги и глядит на нее – он не пожирает ее глазами, он откусывает два куска: большой лоб и большие губы.
– Ты мент… – начинает Алина.
– Уже не мент, – с хищной веселостью отвечает Артем.
– Ты мент и должен знать, что это уголовщина. Да я тебя засажу. Возьму и засажу. Ты мне, между прочим, чуть руку не вывихнул!
– Радуйся, что не свернул шею.
Чуть было не припомнила ему отца – тот застрелился из его ж пистолета, но воли хватило (или ума) закричать не об этом:
– Господи, какая я дура! Я называла его Артосом, и он вообразил, что он хер знает кто!.. Артем, ты не Артос. Ты мудак!
Губы Артема раздвигаются в улыбке, больше похожей на зловещую гримасу: он показал зубы.
– Ничего, ничего, – как бы успокаивая, говорит ей Артем. – Яйца твоего Жмыхова, яйца твоего Квазара, твоего Жмыхова-Квазара… вот увидишь, я тебе на день рождения подарю. Все впереди!
– Ты меня хочешь напугать?.. Ты? – меня? – хочешь напугать? Идиот.
Артем смеется. Артос! Нет Артоса и не было никогда. Только в ее мозгу мог образоваться Артос. Нелепый гибрид Атоса, Портоса и Арамиса в милицейских погонах, или о чем-то другом она думала, когда ворковала: Артос, Артос?..
В жопу Артоса!
– Высади меня! Немедленно высади!
– Если тебе нравится музыка, не застегивайся, хороший ритм, – произносит Артем со зловещим спокойствием.
Это он о ремне безопасности. Сигнализация предупреждает омерзительными гудками.
– Остановись немедленно! Слышишь?!
Из-за встречных не получается обогнать фуру, впереди еще две, ему бы сейчас взвинтить за сто сорок по этой долбано-раздолбанной дороге, пусть знает! Но он плетется в потоке, немногим более девяноста, – сзади пристроился КамАЗ, а за ним тянется хвост легковушек.
– Слушай меня, рыжая сучка. Погони не будет! Я тебя единственный кто любит на этой земле. И никому не отдам. Поняла, идиотка?
Наконец идет на обгон.
Она забыла слово «дежавю».
– Кретин!
Резким движением пристегнула ремень – пищалка умолкла.
Обогнав, он занял свой ряд.
– Кре…
И –
перехватило дыхание.
Ибо вот кто кретин: безумная встречная «ауди» выходит на обгон и без малейшего шанса возвратиться на свою полосу идет навстречу по их полосе. Тот баран с перепугу забыл о существовании тормоза, есть такая педаль. Это смертушка, это лоб в лоб. И все же за долю секунды до неминуемого Артем перестает тормозить и подает вправо, на обочину. О том, что главное – не оказаться на встречной, он думает, когда колеса уже отрываются от земли, когда и остается-то времени только подумать о главном.
