– Но у меня же не было в роду этих самых жидов, а только прабабушка-армянка, – оправдывалась Клара, как могла.
«И чего она так оправдывается?» – недоумевал про себя Иван Ильич и думал, что есть в этом какой-то нехороший симптом, когда человек так оправдывается за себя такого, каков он есть, и что какое странное время настало теперь, когда даже красивой женщине говорят такие мерзкие вещи.
– Слушайте, – вдруг однажды ни с того ни с сего воскликнул Паша Клещ, – У нас не Завод, а прямо шляхта какая-то: куда не плюнь, а повсюду Горские, да Соболевские, да Заруцкие с Красовскими!
– Да ты сам-то кто? – спрашивал его электрик Муромский. – У тебя-то фамилия вообще непонятно какая.
– Да я – русский!
– Ага, русский клещ. Не иначе – хохол или бульбон какой-нибудь: рыбак рыбака видит издалека.
Паша очень обижался на такие подозрения – даже, если его обвиняли в стукачестве, подсиживании начальства или прочих подлостях, он и то так не обижался – и начинал спорить с Муромским на тему, кто лучше: осетины или мегрелы.
– А наш Каратаев, морда мордовская, опять повышение получил, – зловеще шипел товарищ Тренькин из Управы во время последнего своего визита на Завод. – Я их за версту вижу, мордву эту! Понаедут чёрт-те откуда и думают, что их никто не узнает. А я вот за версту вижу, кто из их племени!
Иван Ильич тогда только подивился, как так человек наловчился отличать этот небольшой по численности народ с Приволжской возвышенности от прочего разномастного народонаселения.
Иногда случались казусы обратного порядка. В отделе технической учёбы работал некий инженер Хасашвили. Уж каким макаром досталась ему такая фамилия – он и сам не знал, но имел он внешность совершенно негрузинскую и очень походил на певца Стинга, отчего за глаза его иногда даже называли чухонцем. Это часто расстраивало некоторых женщин, которые приезжали на техучёбу из других городов.
– А где здесь инженер Хасашвили? – вопрошали они нетерпеливо, ища глазами некое подобие Вахтанга Кикабидзе или Валерия Меладзе. – Мы приехали из Урюпинска на техучёбу, и нам сказали, что занятия у нас будет вести инженер Хасашвили!..
– Это я, – смущённо признавался Хасашвили.
– Вы?! – не верили ему урюпчанки с выражением лиц «ну нет в жизни счастья!».
– Уг у.
– Девочки, а это правда он? – шёпотом спрашивали они у заводских женщин.
– Он самый!.. А вы на нашего Хасашвили глаз не кладите, а то не успеют приехать и сразу им Хасашвили подавай. До чего же ушлый народ пошёл! – ревновали заводчанки главный дефицит в стране.
А то был ещё такой случай, относительно которого многие до сих пор так и не смогли определиться: плакать или смеяться при вспоминании о нём. Пришёл как-то в один из цехов Завода руководителем такой ярый антисемит, что даже и не скрывал этого. В первый же день своего правления составил список «всех этих Михельсонов да Фрейнбергов с Грандерами» да и уволил безо всяких объяснений: «И не собираюсь перед жидами оправдываться за свою спасительную для Святой Руси политику!». Даже в глаза никого из них ещё не увидел, а только вот по одной фамилии определил: враги. Дальше – больше: остался в цеху начальника-антисемита некий технолог Разин. И вот как-то сказали при начальнике: «Разин у нас сделал то-то, да и то-то», а ему послышалось «Райзен». Национализм – это ведь болезнь такая, которая не только осложняет жизнь тех, кто по мнению больного не ту фамилию носит или не тот цвет лица и прочих всех своих оконечностей имеет. Она ведь и своего носителя со временем начинает терзать очень жестоко, так что ему может и в своём имени послышаться «вражеский корень».
– Какой такой Рай… Рай… зен?! – побагровел страдающий антисемитизмом начальник. – У нас что: они ещё остались?! Я же сказал, чтобы ни одного Михельсона, ни одного Фрейнберга с Грандером!.. А тут ещё какой-то Рай… Рай-зен окопался!.. Притаился, гад!
Чуть не уволил ни в чём не повинного товарища Разина! Только на вторые сутки и смогли до него докричаться, втолковать ему, что никакой он не Райзен, а наш, свой, советский… в смысле, русский… Впрочем, как и Михельсон, и Фрейнберг с Грандером, и все их сыновья, и внуки, которые на Завод ещё мальчишками пришли, ещё до армии, продолжили славные трудовые династии: двадцать лет в общагах в обнимку с отечественными тараканами, в родных сердцу коммуналках с родными же мышами и крысами. В них, надо полагать, и помрут, как и все мы. Какие из них заговорщики против Святой Руси? Свои они, сво-и, наши, евреи «русского розлива», для Вас совершенно не опасные… Ну чего же Вы так трясётесь-то, ну нельзя же так себя взвинчивать-то, ей-Богу! Тс-с, щас валерьяночки накапем, агу, агу…
Хотели водой отливать бедолагу, да хватил его удар. Вот как бывает-то. Ослышался слегка обладающий хоть какой-то властью человек, и вот уже полетели головы. Чего уж после этого удивляться, что из-за национальных расхождений люди способны миллион-другой своих соплеменников на плахе положить?..
Но больше всего пострадал в этой этнической параноидальной неразберихе, которой Иван Ильич так и не смог дать более определённого названия, слесарь Новиков, который имел внешность настоящего сына гор, тем более что носил бороду, так как не мог бриться каждый день из-за крайне чувствительной кожи лица. Когда началась первая война на Кавказе, и последовали первые теракты, Новикова на каждом шагу стала останавливать милиция для проверки документов. Он даже начал брить бороду, но это не помогло, а ещё больше «обнажило» его огненный взгляд настоящего джигита, который он унаследовал от прабабушки-молдаванки, матери деда по линии отца. В конце концов он начал дерзить стражам правопорядка, что, мол, террористы могут иметь и славянскую внешность, за что его несколько раз даже забирали в кутузку.
– Новиков, а Новиков, давай мы сделаем тебе транспарант «Я – Новиков!», и ты будешь его всегда над головой носить, чтобы тебя милиция больше не беспокоила. Ха-ха-ха! – давились смехом заводские остряки.
– Сволочи! У меня же просто прабабушка по линии отца матери… то есть по линии матери отца… тьфу ты!.. была молдаванкой, а это было в прошлом веке. Ну кто же мог знать, что такое бл…во начнётся? – страдал Новиков, с ненавистью разглядывая себя в зеркало. – Вот правильно американцы истребили всех индейцев при завоевании Нового Света и горя теперь не знают, а мы с этими чурками валандаемся столько веков.
Такие вот начались непонимания между людьми у подножия Вавилонской башни, какую всегда представляла собой Россия. Все её народы за несколько столетий переплелись между собой настолько тесно, что стали представлять собой единое неделимое целое, так что она, как детская пирамидка не сразу и развалилась, даже когда из неё резко выдернули внутренний стержень. Но непонимание стало резать скальпелем этот живой организм на части без обезболивания. Где-то это непонимание выражалось анекдотами и спорами о том, какая нация больше всего имеет прав на существование, а где-то – искренней ненавистью и мордобоем, и всё это напоминало затяжную болезнь с последующими осложнениями, какие бывают после хирургического иссечения кусков единой живой материи. Кто-то во всех своих бедах винил евреев, кто-то – таджиков или американцев, а были и такие, кто сильно обижался на древних славян и поминал нехорошим словом самих римлян. Говорить о дружбе и взаимопонимании народов стало немодно и даже где-то глупо.
А может, и не было никакой дружбы народов? Может, всё это было самым обычным лицемерием, когда советские граждане напряжённо слушали сводки о положении дел на Кубе, распевали какую-то глупость типа «Иордания – наша сестра», а в жизни грызлись со своими соседями по переполненным коммуналкам, лаялись с родными сёстрами из-за дележа старой швейной машинки, годами не разговаривали с родными братьями из-за очереди на покупку мотоцикла? Потому-то страна так легко и распалась.
Но кто там знает, какой народ лучше или хуже, и что вообще такое это самое «лучше» и «хуже» в условиях, когда всё продаётся и покупается? Что за сорт людей вообще берёт на себя право сортировать народы по качеству? Это в русских анекдотах чукчи – глупые объекты насмешек. А вот Семён Дежнёв так и не смог подчинить их воинственные и сильные племена России. Они оказались умным и смелым противником. Может быть, именно поэтому нам теперь и приятно слушать, как чукча говорит по телефону: «Телефона-телефона, цукца кусять хоцет». Но, как говорил гоголевский персонаж: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!».
Поначалу Иван Ильич посмеивался над анекдотами и идеями о мировом заговоре сионистов, а потом заметил в себе временами накатывающую непонятно откуда ненависть непонятно к кому, которая сменялась чувством преследования со стороны опять же непонятно кого. И вот эти ненависть и страх не позволяли ему понять, что же на самом деле с ним происходит. Это напоминало ему анекдот про то, почему так ненавидят друг друга рыжие и чёрные муравьи: людям-то это без разницы, а муравьи бьются насмерть. Ему иногда казалось, что кто-то тоже может наблюдать за таким муравьиным поведением людей из космоса, и недоумевать, чего это людям так неймётся, так как всё же он тогда ещё прекрасно понимал, что это – блажь и глупость. Более того, сыновья его жили за границей, и он знал, что в Европе русских считают азиатами, а в Азии – европейцами; что иностранцы вообще всех россиян – и татар, и чувашей, и удмуртов, и многих других – считают русскими, так как не различают всех этих «антропологических тонкостев». Да что там иностранцы – самим россиянам до недавнего времени тоже казалось, что Кавказ населяют только грузины! Многие и не задумывались даже, кто там чеченец, кто – ингуш, и чем они друг от друга отличаются… А Кавказ взял, да и превратился в огромную незаживающую рану на много-много лет: маленький, но очень гордый народ потребовал к себе уважения. А то, ишь, не уважили: свободы дали, да мало, денег тоже вроде как дали, но тоже мало – едва на оружие против российских войск хватило! Тех не приголубили, этих не добили. На какой бывший братский народ теперь не глянешь, а все обижены на русских: то не додали, это не учли, там не доглядели, сям не досмотрели. Не уважили, короче говоря, по очень многим пунктам! Русские же на положении старшего брата всей этой бесчисленной мелюзги не имеют права ни на кого обижаться, сразу одёргивающие взгляды: «Да как же вам не стыдно осуждать братьев наших меньш… тьфу ты!.. в смысле, братские наши народы? Да как вы смеете не любить их средневековые обычаи под своими окнами?! Что это за национализм вы тут разводите! Братские народы не уважашь, падла, да?!».
