– Обязательно. А можно вопрос?
Он молча кивнул.
– Ваш заказчик действительно не хочет покупать мой дом?
Он снова кивнул.
– А почему?
Он посмотрел на меня глазами больной собаки, и я почувствовала себя садисткой.
– Вы, действительно, хотите разъяснений именно сейчас?
– Извините, вопрос не к месту.
Я вполне мирно попрощалась с обоими мужчинами, и мы с Артемьевым остались наедине. Он выглядел удивленным той легкостью, с которой разрешилась ситуация.
– Ты думаешь, Яшка все-таки нашел его? Хотя… Я же назвал, кажется, тогда адрес.
– И что же он сделал с этим маленьким негодяем? Закопал его живьем?
Зачем я это сказала? Мне сразу вспомнились звуки, которые я слышала в подвале у бабы Биры.
– Откуда такие жуткие предположения? У твоего приятеля наблюдались садистские замашки?
– Нет. Но если он хотя бы раз еще покажется мне на глаза, ему придется многое мне объяснить.
– Ему нужно сообщить о болезни мальчика.
– К сожалению, он исчез в голубой дали, и не оставил своих координат. Как я уже упоминала, нас связывал только дом.
– Да, кстати, ты продаешь дом?
– Возможно, придется. Хотите приобрести?
– Нет, не хочу. А почему ты его продаешь?
– А Вы не догадываетесь?
Он посмотрел на меня и покачал головой.
– Ты продолжаешь обвинять меня в грехах, которые я еще не совершил.
– По-моему, Вы в процессе. И этот процесс доставляет Вам удовольствие.
– Послушай, – наконец, потерял терпение мой собеседник – Я вовсе не Фредди Крюгер, каковым представляет меня твой начальник. А сейчас, мне кажется, достаточно обмениваться уколами. Давай лучше займемся делом. Где нам удобнее расположиться с бумагами?
Я провела его в главную комнату и усадила за стол Клеопатры Ильиничны. Он выложил из своего дипломата какие-то папки и посмотрел на меня.
– А твоя часть документов?
Я удивленно подняла на него глаза.
– Не старайся казаться глупее, чем ты есть. Те документы, которые тебе передала Татьяна Дмитриевна.
Я решила не реагировать на очередной шовинистический выпад Артемьева и принесла необходимые бумаги. В конце концов, хотя бы часть загадок, в которых я безнадежно трепыхалась, как муха в паутине, будут сегодня решены. Не знаю, откуда во мне возникла эта уверенность, но ощущение было приятным.
– … Как видите, после местных революционных экспроприаций, все прямые потомки Макантона, развеялись в пространстве и потерялись во времени.
– Ты очень романтична, но не совсем права.
Мы окончили изучать мою часть документов, и Артемьев жестом фокусника достал из своего дипломата следующую кипу ксерокопий.
– То, что передала тебе Татьяна Дмитриевна, всего лишь часть информации. Иначе, как бы Клеопатра Ильинична нашла тебя?
– Думаю, что я потомок какой-нибудь ее троюродной внучатой племянницы четвероюродного дедушки шурина дяди и т. д.
Артемьев засмеялся.
– Давай поищем с другой стороны.
Он разложил на столе две пачки ксерокопий.
– Посмотри. Это выписки того времени из книги регистрации крещения новорожденных в местной католической церкви. А это – он указал на второй листок – то же самое – в православной.
– Ого! Где Вы это достали?
– В католической церкви все книги сохранялись весь советский период. Им некуда было их эвакуировать. Они просто спрятали их в тайниках. Если ты знаешь, в советское время в Вашем костеле располагалась местная городская филармония, – он покачал головой, удивляясь изобретательности местных партийных чиновников, – в то время, когда в бывшей городской филармонии обустроили клуб культуры. А вот с православной церковью дела оказались более запутанными. Церковь, в которой крестили детей первые поселенцы города, после революции была снесена.
– А как же…?
– Священники сохранили книги в подвалах кладбищенской церкви.
– Остроумно. Но здесь очень много записей. За какой они период?
– Не догадываешься? Период из девяти месяцев после отъезда Павла Жонеса в Санкт-Петербург.
– Вы все еще считаете, что старый адмирал оставил здесь своего будущего наследника и намеревался его забрать.
– Эта гипотеза ничем не лучше и не хуже остальных. Кстати, у тебя есть какие-то другие соображения?
Догадок у меня не было. Я слишком плохо ориентировалась в событиях того времени. Да и думать мне об этом было некогда.
– Тогда начнем с того, что есть, – и он придвинул мне одну из стопок. – У меня слишком много времени ушло на поиски всего этого. В вашем городишке слишком мало людей интересуются историей своей малой родины. Я не успел просмотреть документы. Так что, у тебя есть возможность поучаствовать в историческом событии.
– Что Вы называете историческими событием?
– Установление идентичности потомка великого человека, вершившего историю четырех великих держав.
– Как выспренно! И в этом ворохе бумаги мы его найдем?
– Надеюсь. Вот фамилии тех аристократок, с которыми Жонес мог общаться до отъезда в Санкт-Петербург.
Я просмотрела фамилии и с облегчением вздохнула.
– Какое счастье, что не все офицеры флота возили за собой своих жен. Кстати, а почему Вы так уверены, что он не снизошел до простых горожанок?
Артемьев засмеялся.
– Горожанок? Весь город состоял из парочки улиц! А вокруг этого островка цивилизации находились, в основном татарские села.
– А прислуга?
– Думаю, если бы он соблазнил прислугу, он не поинтересовался бы ее беременностью. Это были всего лишь рабы.
– Понятно.
Мне достались записи католических церковнослужителей. Я вздохнула и углубилась в перечень имен и фамилий написанный латинским шрифтом, корявым почерком, гусиным пером и, как я подозревала, со множеством ошибок. Где-то через пол года после отъезда Жонеса я почувствовала, что в глазах у меня рябит. Тоскливо потерев глаза руками, я обратилась к Артемьеву.
– А что случилось с Павлом Жонесом после его отъезда в Санкт-Петербург?
Артемьев улыбнулся.
– Ты не помнишь? Я же рассказывал это тебе. И ты утверждала, что слушала с удовольствием и вниманием.
Я вспомнила, как досадно заснула в его машине и почувствовала, как краска привычно заливает мне лицо.
– Замечательно! Как мне нравится, как ты краснеешь!
– Вы нарочно это сказали!
– Угадала. Тем не менее. Я готов закончить повесть о старом пирате. Вернее, то, что можно было о нем узнать из официальных источников.
В Санкт-Петербурге Пол Джонс прожил около трех лет. Екатерина не принимала его. Ей не хотелось раздражать англичан, живших в столице. Американский моряк разрабатывал различные военно-политические проекты, но никто не удостаивал его вниманием. Суворов, не знавший об этом, писал эпиграммы по поводу праздной жизни Джонса. В 1791 году контр-адмирал вынужденно покинул Россию и направился в Лондон. Но и там он оказался неугодным. Англичане не забыли его корсарства. Толпа ненавидела его.
Ему пришлось спешно переехать в Париж, где его еще помнили. Однако там прожил он недолго и в бедности. В возрасте сорока пяти лет корсар-адмирал умер. Это случилось в 1972 году. Национальное собрание Франции почтило его память – , французы подчеркнуто равнодушно относились к мнению Британской империи. Но американский посланник проигнорировал его похороны.
– Но Вы же говорили, что Американцы его почитают как национального героя?
– Да. Спустя почти шестьдесят лет, когда международная обстановка вновь изменилась, Конгресс США направил во Францию построенный им фрегат «Америку» за останками основателя американского флота. Сейчас в Бостоне стоит его надгробный памятник.
– Вот, собственно и все, что мне известно.
– Значит, он умер в нищете?
– Именно так.
– Почему же Вы так хотите найти его потомков?
– Ты считаешь, что интерес может быть только к материальным ценностям?
– Вы хотите сказать, что найдете потомка старого адмирала, поставите его на пьедестал и будете им гордиться?
Артемьев засмеялся.
– Что-то вроде того.
– Пока, единственной женщиной из списка, зарегистрировавшей новорожденного, была сама мадам Мак Энтони. Да и то, написано, что ребенок был мертворожденный.
– Когда была сделана запись?
– Через полгода после отъезда адмирала. Вы хотите сказать, что он согрешил с женой собственного офицера? Я же вам уже говорила, судя по тем документам, которые оставила Клеопатра Ильинична, к 1921 году у Макантона не осталось наследников.
Вы все еще считаете, что во мне течет кровь благородного шотландца?
Артемьев засмеялся.
– Судя по белизне твоей кожи и ее способности краснеть, вполне возможно, – произнес он, с явным удовольствием наблюдая, как я заливаюсь краской.
– Тем не менее, в этих бумагах доказывается обратное.
– Согласен, – он поднял руки вверх в знак капитуляции. – У меня, кстати, тоже ничего.
