– Ненавижу тебя такого! Ты даже своих не жалеешь, когда врагов себе придумываешь.
– Придумываю? Интересно девки пляшут… – присказкой, холодно улыбаясь, ответил Бен. – Чем дальше, тем интересней…
– Макс, что ты молчишь?! – повернулась к нему Лизавета. – Тебя что, всё это устраивает? Я тут что, одна дурочка взбалмошная, ничего не догоняю?
– Успокойся, Лиз, ты не дурочка, – миролюбиво ответил Макс, – ну просто мы же встречались после генсовета, и Бен мне всё рассказал ещё тогда. Извини, но я посчитал, что в этом вопросе я транзитный пассажир и что Лёша должен сам тебе всё сказать.
– Понятно… Понятно, что транзитный пассажир по самым важным вопросам здесь я! – Лиза решительно схватила сумку и уже в дверях обернулась: – Спасибо, мальчики! Выходит так, что вопросы будущего веб-студии теперь только меня одну волнуют, но это всё не очень важно… Девки плясать поехали, а вы дальше развлекайтесь, – зло бросила она Бену и хлопнула дверью.
В кабинете повисла неловкая пауза. Макс достал сигареты, закурил и с укоризной сказал Бену, который сидел, отвернувшись к окну:
– Зря ты, Лёха, так… Наотмашь как-то получилось… Лизка-то тут при чём? Мог бы и поделикатнее с ней, чего удила закусил?
– Да, блин, сам не знаю, что на меня нашло, – раздосадованно вскочил Бен, – разозлился на пустом месте… Но и она тоже хороша, крутит с этим Руморевым… Как думаешь, у них это далеко зашло?
– Дурак ты, Лёшка, – сочувственно ответил Макс, – такая девка рядом с тобой, столько лет, а ты всё забыть не можешь, как она от тебя убежала, всё боишься, что повторится, если навстречу шагнешь… Да хотела бы снова сбежать, давно бы уже не было её тут, а то терпит тебя, дубину бесчувственную…
– Да не лезь ты, куда тебя не просят! Тоже мне, врачеватель нашёлся, только хуже делаешь. «Лядский день», «Лядский день»… – раздражённо передразнил Бен. – Кто тебя за язык тянул? – и он тоже вышел, громко хлопнув дверью.
– Нормальное кино… – Макс последний раз затянулся и затушил сигарету. – Милые бранятся, а у меня притолока ходуном ходит. Ещё и оба на меня обиделись… Любофф, однако…
* * *
Всю следующую неделю Бен и Лиза сторонились друг друга. Рабочие вопросы решали через Макса, который терпеливо выслушивал его или её и сам шёл в соседний кабинет к ней или к нему выяснять ситуацию. Порой доходило до абсурда, но Макс был невозмутим и демонстративно не вмешивался в их отношения (именно потому, что считал это высокими отношениями, а не банальной ссорой), хотя ему, конечно же, было интересно, кто первый сделает шаг навстречу. И его любопытство было удовлетворено к вечеру пятницы, когда его попросили нарисовать схему.
…Уже давно стемнело, когда Лиза съехала с Ярославского шоссе, но до озёрных валов от въезда в Ростов было рукой подать, городок-то маленький, и схему проезда к ростовской даче Бена Макс нарисовал подробную, поэтому Лизавета добралась быстро.
– Привет, Лёшка, это я. Приехала вот… – остановившись перед воротами, она набрала его номер телефона и, поборов секундную неловкость, спросила: – Гостей-то принимаешь?
– О-о-о! Здра-а-авствуйте, дорогая редакция! – протяжно ответил неожиданно весёлым голосом Бен. – Для вас – завсегда. Открываю, заезжай…
Ворота медленно поползли вдоль забора, освобождая проезд, на крыльце загорелся свет, и в дверях появился он, ожидая, пока Лиза припаркуется.
– Что ни говори, Лизка, а машина у тебя смешнючая, настоящий большой красный коллайдер, – широко улыбался Бен, спускаясь ей навстречу. – Смотри, как весь двор перегородила, а ведь тут три машины в удачный день помещаются, – смеялся он.
– Да нет, Лёшка, просто это я неудачно стала. – Лизавета, слегка нервничая, не знала, как начать разговор, поэтому решила начать сразу. – Всю дорогу слова подбирала, а сейчас растерялась что-то. Ты знаешь…
– Не-а, не знаю, – смеясь, перебил её Бен. – Ещё чего не хватало, на пороге с твоим косноязычием бороться, нет уж, уволь. Давай в дом, – потащил он её по ступенькам на крыльцо, – будем тебя лечить. У меня отличнейший 18-летний антидепрессант открыт, и скучно что-то одному кирять.
– Так, выходит, я вовремя? – облегчённо спросила Лизавета.
– Здрасьте, приехали, а когда ты была не вовремя?
– Ну тогда… Совсем о тебе не подумала, каково это было – бледнолицему улыбаться из-за денег и контрактов… Да пропади они пропадом, эта партия, эти руморевы… Столько лет дружно жили, а сейчас чуть не разбежались из-за них.
– Это я был тогда неправ, не объяснил тебе ничего…
– Я с тобой, Лёш. Вчера весь день хотела тебе это сказать, но не решалась. Приехала вот… – тихо ответила она и неожиданно предложила: – Давай покурим на крылечке?
– Хорошо, что вчера уже не существует, Лиза, – улыбнулся он, доставая сигареты, – во всяком случае, сегодня. Давно мы вместе не курили… Ну, значит, и все проблемы на этом крыльце оставим… Подожди, Лиз, не перебивай, это важно, – остановил он её невольное движение. – Понимаешь, я, когда уезжал из Москвы после генсовета, был уверен, что надо выходить из игры как можно быстрее. Испугался, наверное… А вернулся – понял вдруг, что меня всё это уже не торкает совершенно. Партии-шмартии, даже бледнолицый… Я как-то неожиданно это понял. Не стоят они все того, чтобы вестись на их разводки. Не та ситуация, да и мы не те. И это не хорошо и не плохо, это факт. О скалы биться надо, когда знаешь ради чего, когда вопрос жизни и смерти. А если просто некомфортно жить, надо что-то менять в себе… И в тебе, – рассмеявшись, он обнял её за плечи. – Ты не озябла ещё под мои байки? Проходи скорее в дом.
…Они сидели на диване перед камином, который Бен придумал и сделал из старой печи, пили виски, закусывали горьким шоколадом, яблоками и говорили в общем-то ни о чём, смотря на огонь. Лизавета тоже хотела объясниться, но снова не решалась, словно зачарованная ласковыми языками пламени. А когда мысленно было решилась, он вдруг снова перебил её:
– Шоколад с яблоками… Как в детстве… Сто лет не ел… А ты любила так? А я очень любил, но, представляешь, совсем вкус забыл. Тут ведь главное, чтобы шоколад горький был, а яблоки всё равно какие… Только сейчас вкус детства и вспомнил… А ведь такое надо помнить, Лиз. Надо помнить, – повторил он и поднимаясь протянул руку: – Пойдём, покажу кое-что…
Мансарда на втором этаже представляла собой прямоугольную, на весь дом, комнату-студию с двумя большущими «родными» окнами на противоположных стенах и четырьмя окошками прямо в крыше, которые сделал уже Бен. В результате и без того когда-то светлая мастерская превратилась в ещё более светлую спальню, в которой долго спать, например, солнечным утром, было весьма затруднительно. Но сейчас было далеко не утро и за стёклами было темно.
– Там озеро. Красивое очень. Но его сейчас не видно, – подвёл Лизу к большому окну Алексей.
– Жалко, – протянула она, – наверное, это действительно очень красиво. Я помню, ты рассказывал.
– А ты не жалей. Рассказывал всем, а покажу только тебе. Прямо сейчас…
В углу мансарды, у окна, стоял старый деревянный мольберт, накрытый плотной тканью.
– Смотри сюда, – Алексей аккуратно снял чехол и бережно провёл рукой по толстому альбому. – Это моё сокровище… Почти тайна… – смущённо улыбнулся. – Вернее, сокровище-то моё, а тайна чужая. Но я со всем уважением… До тебя это мало кто видел, поверь. Тут когда-то художник один обитал, местные его почти не знали, хотя он семнадцать лет тут прожил, не общался просто ни с кем, а родственники – те вообще его за дурачка держали… Смотри сюда, – повторил он, открывая альбом.
– Это тот самый вид из этого окна? – спросила Лизавета. – Я не большой специалист, но такое ощущение, что здесь чего-то не хватает.
– Да, ты права, тут композиция нарушена. Из-за этого мастера записали не только в бездари, но ещё и в сумасшедшие.
– Как это? – удивилась Лиза.
– Он всё время писал этот вид из этого окна. Одно и то же, из года в год.
– Странно…
– Ну да, и я так подумал, когда мне мастерская его досталась. Семнадцать полотен написал он за семнадцать лет. Я их нашёл здесь же (кому нужны работы сумасшедшего художника). Но ещё я нашёл столько же эскизов. И ты представляешь, эскизы всё рассказали…
Алексей перевернул страницу альбома, сделанную из законченного холста, и Лизавета увидела эскиз этой же работы, только тщательно на нём было прорисовано не окно и вид из него, а человек, вернее, женщина на фоне окна.
– Смотри, везде она! – Алексей листал работы, и под каждой был эскиз с женщиной.
На холсте менялось время года, время суток, не менялась лишь женщина на эскизе под ним. Карандашный рисунок был аскетичен, но на каждом эскизе всё же было несколько капель, несколько мазков краски. Где-то рыжий локон, где-то красные губы, где-то серёжка с каким-то синим камнем, а где-то нежно-розовая кисть женской руки. И было что-то очень интимное в этом прикосновении художника каждый раз к новой детали, которая вдруг оживала ярким пятнышком на фоне графики. И везде тщательно выписанные глаза, и этот словно смеющийся взгляд, и полуоборот головы – они были живыми. Настолько живыми, что становилось ясно: все семнадцать лет художник ждал только её.
