– Витя! Я не девушка… не девственница. Тогда, на выпускном, напоил меня… подонок…
Лицо её исказилось гримасой горя, и она зарыдала.
Виктор обнял Олю, прижал её к себе:
– Дурочка ты моя! Любимая дурочка!
– Ну, какие планы, сынок?
После приезда из армии первый раз Николай сидит за столом с отцом на равных. Мать ушла в кухню и застучала там посудой. Вышла и Олька, сестра. Отец стал вроде меньше ростом, ссутулился… Два года разлуки дали себя знать.
– Планы? Всё те же. Хочу учиться. Куда вот только?
– Нам с матерью хотелось бы поближе, но потом рассудили, что лучше тебе ехать в Петербург. Сестра там моя, Евгения, одна в большой квартире. Она и ждёт тебя, пишет.
Бездетная, лет на двенадцать старше отца, тётя. Институт в Питере подходит – железнодорожного транспорта. Решено. Едет в Санкт-Петербург. Документы в сборе, характеристика от командования, золотая медаль отличника… Примут на учёбу, нет сомнения!
Николай помнит тётю Женю, приезжавшую из Ленинграда. Ему лет пять ему было тогда. Красивая, пахнущая духами молодая женщина. Подарила ему игрушечный паровозик с лампочкой внутри, ночничок.
Петербург, град Петра, привлекал Николая со школьных времён красотой дворцов, многочисленными скульптурами, ажурными решётками оград парков на фотографиях и в кинороликах. Побыть там, походить, посмотреть… Жить там долгих пять лет учёбы немного пугает. Здесь, в посёлке на железнодорожной магистрали, всё своё, родное, близкое. Но там его тётя Женя, и это всё решает.
Николай ехал троллейбусом от вокзала по Невскому проспекту, узнавая известное ему по открыткам, по описаниям в романах. Фонтанка с конями Клодта, Катькин сад и сама хозяйка в окружении фаворитов и полководцев её эпохи, красочный Собор Спаса На Крови над водой канала Грибоедова, два крыла колоннад Казанского собора.
А вот и выходящая к Невскому улица Малая Конюшенная, в недалёком советском прошлом улица Софьи Перовской. Старой постройки дом. Массивная входная дверь. Широкие каменные ступени винтовой лестницы. Квартира на втором этаже. Звонок ударный, в виде тяжёлого кольца. На той же площадке вторая дверь, но уже с рядом кнопок сигнализации.
– Николай?
Совсем маленькая старушка в накинутой на плечи пуховой шали.
– Наклонись! Дай тебя поцелую. Проходи. Чемодан свой затаскивай. Сюда проходи. Тут твои апартаменты.
Высокий потолок. Длинный коридор, вдоль которого три двери комнат. Последняя перед кухней дверь его комнаты. Комната узкая, как вагон трамвая, с одним окном, выходящим на улицу.
– Вот тут и будешь жить. Я телеграмму от Саши получила, к приезду твоему приготовилась.
– Это тебе, тётя Женя, подарок с Урала.
Николай достал из чемодана двухлитровую банку с мёдом.
– Узнаю! Лесной, зелёный! Я ведь помню его с тех ещё пор. Помню…
Она задумчиво рассматривает банку, молчит. Поставив банку на стол, прижимает руку к груди, закрывает глаза. Открыв глаза и глубоко вздохнув, улыбается.
– Не обращай на меня внимания, Николай. У меня такое иногда бывает. Иди в ванную, мойся, и в гостиную.
Гостиная. Следы былого благополучия. Блестящее чёрным лаком пианино. Акварельный портрет дамы пушкинской поры под стеклом на стене. Муж тёти Жени коренной питерец. Вместе с родителями пережил блокаду. По окончании военного училища был направлен в Пермь. Здесь пересеклись судьбы лейтенанта Константина Мещерина и выпускницы пединститута Евгении Пинаевой.
Николай рассматривает написанное готическим шрифтом на чашке, и тётя Женя это замечает.
– Чашка – память о нашей оккупации Германии.
– Какой оккупации? Это немцы оккупировали почти половину Союза!
– А советские войска в Восточной Германии после Победы? Как это можно назвать? Я с Константином Васильевичем служила там. Он по своей части, а я машинисткой и переводчицей. Так вот знаю, как немцы нас «любили». Потом как-нибудь расскажу тебе поподробнее. Ты мне скажи, почему решил учиться в железнодорожном институте.
– Наследственное. Отец в СЦБ работал до пенсии.
– Да, там у нас все связаны с железной дорогой. Помню эту станцию. Глушь, от которой хотелось сбежать. И сбежала! А теперь ты сбегаешь?
Николай промолчал. Не сбежал он, всё по-другому. Но тётю не стал разочаровывать.
– Спасибо, тётя Женя! – Николай поднялся из-за стола. – Пойду обживать свою хату.
– Учти, племянник! Ужинать будешь со мной всегда. Моей пенсии на двоих хватит. И никаких возражений! В субботу и воскресенье обед за этим столом.
Прошло совсем немного времени, как вернувшаяся после московской олимпиады известная в посёлке бегунья Ленка поняла, что она станет матерью. Посёлок маленький, и скоро если не все, то многие узнали, что у Ленки появится «дитя многих народов». И оно родилось, это дитя – смугленькая черноглазая девочка, не похожая на свою родню, русоволосую, сероглазую. Виноват в этом был красавец-спортсмен, то ли кубинец, то ли испанец. Назвали девочку Людмилой. Милой. Она и вправду была очень милой смуглянкой, только в первом классе школы понявшей, что она не такая, как все. И она добилась от матери признания, что её отсутствующий отец не космонавт, не полярник, и не геолог, надолго покинувший её с матерью, а мужчина другой южной страны. Этот факт поднял Людмилу в собственных глазах. Она решила быть первой. Во всём! Она училась только на «отлично», бегала быстрее мальчишек, прыгала в воду с верхней площадки вышки. Взгляда её чёрных глазищ не выдерживали взрослые. А своих сверстников она за людей не считала. О Петербурге подробно узнала от приезжавшего в посёлок к соседской старушке Вадима, внука, тоже девятиклассника, на каникулы.
Василий, женившись на Елене, удочерил Милу и любил её, как родную, как и своего сына Мишу, тоже смуглого и темноглазого. Работал он трактористом, выпивал, как и все мужики в посёлке, но был добрым и покладистым. Решение Людмилы уехать одобрил сразу. «Тебе, дочка, там и жить, не в нашем отстойнике. Красавица ты… Помогать будем, сколько сможем».
И Людмила уехала в Петербург, поступила в технологический институт, стала учиться… По-другому и не могло быть с дочерью испанского идальго. Она перечитала все доступные книги об острове Свободы, об Испании. Знала наизусть стихи Федерико Лорки. Её испанские гены давали ей уверенность в собственной исключительности и твёрдости. Учиться в Петербурге – это ещё не всё! Главное – стать полноправной горожанкой, питерской – вот такую задачу Люда поставила перед собой. Она была совсем не глупа, и отлично понимала, что в большом городе, в людском потоке, трудно выделиться. Даже такую внешне яркую личность, как она, не сразу заметит принц на бело-золотом Мерседесе. Если стать в вызывающей позе у подъезда ресторана или кафе, то найдутся, конечно, желающие прокатить с ветерком. Но Людка Опенкина такого не хочет! В Питере несколько знакомых женщин проживает. Работает, например, в какой-то сауне Карина, почти её ровесница. На такую работу Людка тоже не пойдёт. Ей надо осмотреться. Институт, в каком она учится, не весьма престижный, студенты в основном приезжие, питерцев нет. Людка живёт в двухместной комнате с девушкой из Сибири, с третьего курса. Неплохая девчонка. Одевается проще некуда – свитерок, джинсы родного производства, в две косички заплетённые волосы. Вся устремлена на учёбу, о другом и не говорит. Закончит учёбу, уедет в свой городок, за Урал. Там у неё парень работает. Ждёт. На каникулах встречается с ним – и вся любовь! В свои планы Людка Валентину не посвящает.
В городской молодёжной газетке Людка натолкнулась на приглашение посетить открытие выставки, какого-то художника. Выяснив по телефону, что мероприятие это бесплатное, Людка через весь город поехала в клуб, где был развернут вернисаж. Несмотря на невысокий разряд клуба, она убедилась, что и не очень значительное мероприятие культуры собирает массу интересного народа. Во-первых, сами художники, богема. Потом разноцветные девицы – почитатели и посетители. Ну и случайные потребители бесплатного зрелища… Был показ не столько картин, сколько самих себя. Тусовка, одним словом.
Людка до этого была знакома только с одним художником, Валентином, или Валиком, как его в посёлке все звали, рекламистом и декоратором Дома культуры. Его яркие произведения были очень вольными ремейками с рисунков на коробках кинолент или голливудских дисков и потешали зрителя.
Эта выставка не впечатлила Людку картинами. Блеклые тона, уродливые лица и фигуры. А публика была занятной. Людка с жадностью рассматривала одежды женщин, их дорогие (а может быть и дешёвые) украшения. Но и сама она, в своём весьма скромном прикиде, была замечена мужской половиной посетителей.
Газетку Людка стала просматривать регулярно, от и до. Так она попала на открытие выставки фотохудожника Виктора. Довольно молодой, обросший неопрятной бородёнкой, в грубом свитере и в джинсах с заплатами, он скромно прогуливался по залу выставки, а красавец-мужчина в чёрной паре с галстуком-бабочка, как оказалось, известный искусствовед, вешал на уши собравшейся публике истины об искусстве изображения светом и тенью того, что простые грешные разглядеть сами не могут. Фотограф подошёл к Людке спереди, чуть не вплотную, разглядывал без стеснения. Смотрел сбоку, снизу. Она делала вид, что не замечает. Когда ей надоела, спросила в упор, что ему нужно.
