А тогда, в три с половиной дня, Катька улыбнулась красивым беззубым ротиком и посмотрела мне в глаза. Я растаяла. И даже забыла на время селедкинские угрозы. Стояла и смотрела на нее, думая – вот можно ли мне ее взять из кроватки или все-таки не надо.
– Это кто у нас тут расхаживает? – строго спросила медсестра, заходя в детскую палату. – Ты зачем сюда пришла?
– Мне сказали, моя дочка не дышит…
– Что? Ой, иди полежи, а! Тебя когда выписывают?
– Не знаю, через пару дней, наверно.
– Ну вот и полежи еще пару дней. Что только у вас в голове… «Не дышит…»! Кто сказал?
– Селедкина… А она может сюда войти?
– Селедкина? Да нет, вообще-то…
– Так я же взяла и вошла.
– А не положено! – повысила голос медсестра. – Вот я и говорю – иди полежи, не надо сюда ходить!
– А можно я водички дочке дам?
– Нельзя, выходи отсюда, я сказала!
– Хорошо, – кивнула я.
В эту ночь я никак не могла заснуть. Все прислушивалась, мне казалось, кто-то крадется в коридоре. Вставала, выходила из палаты, подходила к детской. Решила – не посидеть ли мне в коридоре на столе? Посидела-посидела, стала засыпать сидя, вернулась в палату, легла. Но сон тут же прошел. Я приподнялась на кровати.
– Слушай, ты, – подала голос моя соседка, с которой мы еле-еле перекинулись парой слов с тех пор, как к ней перестали пускать мужа и мамашу. – Хватит ерзать! Мешаешь спать!
Я ничего не ответила, решила не раздувать конфликт.
– Ты что, не слышишь? – резко продолжала соседка.
– Слышу.
– Отвечай тогда!
– Послушайте…
– Да это ты послушай, ты послушай, коза! – Соседка выкричала все, что накопилось за полтора дня, и успокоилась.
Я встала и пошла в комнату медсестер. Там как раз, на мое счастье, была старшая медсестра, та самая, которая позвала врача, чтобы прогнать мамашу моей соседки.
– Можно мне в какую-нибудь другую палату? – спросила я. – И ребенка можно с собой взять? Мне, когда я ложилась, обещали, что ребенок будет со мной в палате…
– Так, давайте по порядку. Что случилось?
– Мы ругаемся с соседкой. И я боюсь за ребенка.
Медсестра вздохнула.
– Нет, в одну палату ребенка с матерью нельзя. Это только в платном, у нас четыре такие палаты.
– А сколько это стоит?
Медсестра назвала сумму, нереальную для меня в то время.
– Нет. Это дорого.
– Вот и я говорю. Но вас перевести, наверно, можно. Сейчас я посмотрю. Да, вот есть место в палате… Там, правда, такой тоже экземпляр лежит… – Она остро взглянула на меня. – Но ничего, с ней, я думаю, ругаться не будете. Она ни с кем не разговаривает.
– А… – я запнулась. Лучше не спрашивать. Здесь много разного, в роддоме. И медсестра больше говорить ничего не стала.
– А ребенка можно куда-то перевести?
– А что случилось-то?
– Да Селедкина обещала ее задушить.
Медсестра тяжело вздохнула.
– Селедкина пока под капельницей лежит. Она же перенашивает, ужас сколько, стимулируем, у нее там все не в порядке, кесарево, наверно, завтра ей будут делать. Никакой родовой деятельности. Все в дурь ушло. Так что не бойтесь. Ничего она ребенку не сделает.
Я подумала про свою соседку. А она не может – пойти задушить?.. Но у нее не так много агрессии. И ребенок у нее здоровый, и рожала она нормально, под наркозом, как и хотела. Молока, правда, нет, но она сильно и не расстраивается, зато можно все есть. Она и ест. Соленые огурцы, жирную колбасу…
– Хорошо, – кивнула я. – Я быстро соберусь.
– И что, прямо сейчас пойдете в другую палату? Может, утречком?
– Сейчас. Почему нет? Лучше, чем ругаться с соседкой. И потом, она так смотрит, когда мне дочку приносят, моя же активно ест, а ее не хочет, отворачивается…
– Ну, а к чему там поворачиваться, если молока нет? Один организм пока, у мамы с ребенком, первый месяц еще не до конца разделились… Так что ребенок все чувствует, и слезы ваши, и всякое…
– Да, понятно, – кивнула я. – Я больше не плачу. Не о чем.
– Вот и молодец, и не плачьте. Вам и правда плакать не о чем. На девочку вашу ходили сегодня врачи из другого корпуса смотреть.
– Правда? – удивилась я.
– Конечно, – улыбнулась медсестра. – Огромная, красавица, вся правильная такая, с ресницами, смотрит, наблюдает за всем… Движения осмысленные… Удивительно.
Я тоже улыбнулась:
– Совершенно новое чувство.
– Вот. Надо еще рожать.
Я кивнула.
– Я пойду, соберусь?
– Да, хорошо. Ночью не положено, конечно, но… Ладно.
Я быстро собралась, не обращая внимания на матюки соседки, подошла к старшей медсестре, попыталась вручить ей остававшиеся у меня «благодарные деньги». Она покачала головой:
– Не надо. Отдайте лучше девочкам, которые с ребенком возятся.
– Я давала уже.
– Так у них четыре смены. Другой отдайте. Ну что, пойдемте на новое место.
Новая палата располагалась в соседнем коридоре, в закутке. Оттуда было гораздо дальше до детской. Но мне оставалось два или три дня в роддоме, я решила, что как-нибудь дотерплю.
Палата оказалась маленькой, меньше, чем моя первая. На кровати ближе к окну лежала женщина. Свет из коридора упал на ее лицо: глаза были открыты.
– Не спите? – спросила медсестра. – Мы включим свет на минутку, чтобы расположиться, да?
Женщина ничего не ответила, закрыла глаза. Я вопросительно взглянула на медсестру. Та развела руками и лишь вздохнула.
Я быстро разобрала свои немудреные вещи, выключила свет и легла. Я слышала, что соседка тоже не спит. Так мы и лежали. Я считала розовых слонов, овечек, думала о дочке, вспоминала все хорошее, что только могла вспомнить, но сон не шел. Женщина тем временем включила небольшую, но довольно яркую лампу над кроватью, взяла книгу и стала читать. Лет… тридцать. Подумала я. Может, чуть меньше, не поймешь. Бескровное лицо, тонкие, плотно сжатые губы, глаз не вижу. Я все хотела что-то сказать, познакомиться хотя бы, но так и не смогла встроиться в ее замкнутое молчание. Я все-таки кое-как уснула, а в шесть утра встала, чтобы умыться, почистить зубы и причесаться, перед тем как мне принесут Катьку на первое кормление.
– А я думаю – где ты… – улыбнулась медсестра Таня, протягивая мне Катьку. – Принесла твою богатыршу, а кровать пустая, даже испугалась. Все хорошо теперь, да?
– Да, спасибо, – я взяла Катьку, теплую, розовую со сна.
– Ну, давайте, девочки… – неопределенно сказала медсестра, и я не поняла, обращалась ли она к нам с Катькой или к моей новой соседке тоже. – Я попозже приду.
Моей соседке ребенка не принесли.
Я стала кормить Катьку и услышала странный звук. Сначала я не поняла, что это такое. Резкий, неприятный. Я подняла глаза. Соседка расстелила на кровати оранжевую резиновую пеленку. Я давно таких не видела, с детства, наверное. Такие пеленки стелили в нашей детской поликлинике. И под подбородок – когда промывали нос, и под попу, когда укладывали на уколы да на банки на топчанчик… Соседка положила себе эту пеленку и сцеживала на нее грудь. Этот звук я и услышала, монотонный, равномерный, равнодушный. Струя молока падала на резиновую поверхность. У меня даже заныли зубы от этого звука. Как странно. Значит, ее ребенку не нужно молоко. Может быть, он болен? Лежит в барокамере? Или… может, что-то еще хуже?
Сцедив молоко, соседка взяла пеленку, одним движением вылила молоко в раковину, сполоснула пеленку, легла обратно. Надела наушники, взяла книгу. Английский. Я увидела, что она учит английский. Я тоже взяла с собой какую-то книгу в роддом. Но как-то не могла читать. Полистала на второй день после родов. А потом открыла книгу на случайной странице, прочла «Тася утонула». А я как раз хотела Катьку назвать либо Таисией – в честь одной из бабушек, либо Татьяной. Оба имени теперь отпали. И я стала с того дня звать ее Катей. Так и осталось – мягкое, теплое, звучное имя. И книгу ту больше в руки я не брала.
Ясно, значит, моя соседка что-то преодолевает. Рассказывать не хочет. Мое кормление ей неприятно, но что делать? Я тоже ничего не буду рассказывать. И тем более приставать с расспросами.
Прошел день. Соседка вела себя так, как будто меня в палате нет. Не познакомилась, не взглянула ни разу, ничего не сказала. Я один раз спросила ее (в палате было довольно прохладно):
– Вам не холодно?
– Нет, – ответила соседка, не поворачиваясь.
И я поняла – не стоит лезть. У нее что-то такое, что ей лучше преодолевать в одиночку. Соседка ела, и свое, – у нее была целая тумбочка еды, – и то, что нам полагалось. Я попросила нянечку, мне теперь давали еды больше, но через час после обеда я снова хотела есть. Время между кормлениями проходило быстро. Катьку приносили раз пять в день. Покормила, отдохнула, сама поела. И вот, можно снова считать минутки, ждать, когда увижу мою дочку.
Вечером, перед последним кормлением, я решила выпить чаю. Вскипятила крошечный чайничек. В этой палате розетки были расположены очень неудобно, высоко. У моего чайничка, который я купила, собираясь в роддом, оказался очень короткий шнур. В старой палате он дотягивался с тумбочки, а тут розетка была почему-то прямо над моей кроватью. Скорей всего, палата эта была одноместная, просто в нее поставили еще одну кровать. Я потянулась за чайником и… перевернула его. Весь кипяток, только что бурливший, вылился мне на руку. Мгновенно побурела и закипела на глазах кожа. Я ахнула, побежала к раковине.
