– А все же, поручик, – масляные глазки капитана Петрова с пробором, который влип в череп так, будто его корова языком зализала, – кого из чекистов помните, из баб в Елизаветинской, особо усердствовавших? Напрягитесь, поручик!
– Господин поручик, – с нажимом на слово «господин» неприязненно ответил Арсеньев. Его, Вендта, Иванова и остальных выживших допрашивали уже с утра, то порознь, то сводя вместе и сличая показания. – Потрудитесь обращаться по форме, господин капитан…
– Ну да, ну да, – понимающие заулыбался тот, – как же, герои вы наши…
– Десятый раз вам заявляю, – продолжил Арсеньев, – всех большевиков, что запомнил, вам назвал. С бабами же не воюю.
Капитан выпрямился в кресле и улыбнулся.
– Кстати, господа… Через два часа будем пороть ваших… так сказать… protégé в станице Елизаветинской. Кого установили, конечно, не без вашей помощи. Милости прошу полюбоваться, коляски подадут…
Офицеры переглянулись. Пороть? Баб? Стариков?
– Да вы в своем уме, господин капитан? – не выдержал Вендт, все еще на костылях. – Да у нас же земля под ногами гореть после этого будет, мы же добровольцы!
Капитан картинно улыбнулся и встал.
– Вы, господа, слишком засиделись в плену. Это вы добровольцы и романтики, честь вам и хвала. Но вы, господа, – потрудитесь понять – в некотором роде динозавры, так сказать… Мы же – регулярная армия, власть, а не пионэры, первопроходцы, мы, господа, порем-с, да… и вешаем-с, господа… Да и потом, может вам просто вспоминать неприятно, снова в эти рожи глядеть? Так вы потихоньку нам укажите в толпе, а сами сидите в колясках с поднятым верхом…
Офицеры вышли.
– Поручик… Позвольте папиросу… – Капитан Вендт, прикурив, долго щурился, а потом, взглянув на тех, с кем прошел все круги ада в плену и кто стал ему дороже родни, уронил:
– Запомните, господа… Сегодня мы проиграли нашу войну. Пока нам плевали в лицо, мы для многих были святыми. После порок мы – каратели и жандармы. Это – конец…
В дверях возник допрашивавший их капитан.
– Hy-с, господа романтики, желающих нет?
Он с улыбкой смотрел на первоходников, и было видно, что они для него – мусор, старичье, средневековье, да вот поди же ты, приходится считаться…
– Вы, милостивый государь, – произнес после общего молчания Арсеньев, – мерзавец и подонок. Готов дать вам удовлетворение, когда угодно и где угодно.
Лицо капитана исказилось. Он подошел к Арсеньеву вплотную и, дыша ему в лицо, прошипел:
– Ваше счастье, что вы убогий, калека, к тому же сейчас – в фаворе. Но мы еще встретимся, поручик…
В следующую секунду он уже победно улыбался и, сходя по лестнице, даже напевал.
9 (22) февраля 1918 года, Ростов-на-Дону
Выступление Добровольческой армии в Ледяной поход.
Кадровый состав Добровольческой армии – 3683 человека при 8 орудиях.
Генералов – 36 человек.
Полковников – 190.
Подполковников и войсковых старшин – 50.
Капитанов, ротмистров и есаулов – 215.
Штабс-капитанов, штабс-ротмистров и подъесаулов – 220.
Поручиков и сотников – 409.
Подпоручиков, корнетов и хорунжих – 535.
Прапорщиков – 668.
Морских офицеров – 12.
Вольноопределяющихся, юнкеров, кадетов и добровольцев – 437.
Гардемаринов – 2.
Унтер-офицеров – 364.
Солдат – 235.
Матросов – 2
Кроме того – 21 врач, 25 фельдшеров и санитаров, 66 чиновников, 3 священника, 14 гражданских лиц.
Женщин – 165 человек, из них: 15 прапорщиков, 17 добровольцев, 5 врачей и фельдшеров, 122 сестры милосердия, 6 гражданских лиц.
Возраст: старше 40 лет – 600 человек, около 3000 – моложе.
Садовая, центральная улица Ростова-на-Дону. Одиннадцать вечера. Горят фонари, движутся трамваи, тротуары заполнены праздношатающимися, большинство из которых в золотых погонах и с дамами. Из дверей и окон всех ресторанов гремит бравурная музыка. Обстановка флирта и беззаботности, но что-то в глазах многих гуляющих дает понять, что это – агония.
– Кэк стоишь, скотина! Я кому гэворю, э? Кэ-эк стоишь перед офицером, кэнэлья! – Седой полковник в огромной, «штабной», явно не полевого покроя фуражке распекает не отдавшего ему честь солдата с Георгиевским крестиком на шинели. Глаза солдата из-под папахи горят черным огнем, но он молчит.
– Фу, Вольдемар, какой страшный мужик!! – слышится голосок молоденькой дамочки с прапорщиком с правого боку, – потом… фи… cette ambre, vous comprenez? (Этот запах, вы понимаете? – франц.)
Вольдемар, в новенькой форме, явно только что выпущенный из училища, галантно отвечает:
– Ну что вы, Кати… Вот как эти скоты смердят в окопах, вы бы слышали!
И они, торопясь, огибают солдата и исчезают в дверях «Варшавского» кафе, тревожная физиономия хозяина которого, выглядывающего из дверей, выдает явное иудейское, а не шляхетское происхождение.
– Кэкой номер части, я тэбэ спрашиваю, червь, или нет?! – продолжает раздаваться голос полковника.
Прямо посреди Садовой, между трамваями, движется взвод. Все в походной форме, холщовые мешки и винтовки за плечами. Это третья рота офицерского полка. Мелькают знакомые лица – капитан Зейме, Ратьков-Рожнов, Валуев, полковник Моллер, поручик Елагин и рядом с ним – два мальчика, еще неуверенно ступающих в больших, не по размеру, сапогах по булыжной мостовой.
– Валуев! Капитан Валуев! – доносится крик из толпы. – Как освободитесь, подтягивайтесь к Лялечке, сегодня именины!
И двое офицеров с шампанским и цветами в руках хохочут.
Капитан Валуев не реагирует. Взвод идет молча, лавируя между трамваями и экипажами, на лицах офицеров – та обреченность, что отличает людей, принявших тяжелое решение, от еще не определившихся.
Под Ростовом – бои. Еще пока полковник Кутепов с 500 офицерами защищает город. Еще три сотни кадетов, юнкеров и офицеров – у генерала Маркова, из последних сил удерживающего Батайск.
Батайск – за рекой. Гремит канонада. В город прискакал посыльный с отчаянным требованием во что бы то ни стало выслать подкрепление.
И вот оно, это подкрепление. Из Проскуровских казарм на помощь Маркову вышли 50 человек. Они идут молча через 500-тысячный город, через толпу из 17 тысяч праздных офицеров, отрешенные от всего земного.
Шум, гам, смех, звон шпор и дамские взвизги. 50 человек идут на Батайск. 800 человек защищают Ростов. 3683 человека идут защищать Россию.
Через несколько дней большевики поставят к стенке абсолютное большинство из ныне беззаботно фланирующих по Садовой. Финансовые отцы города, со скрипом выдавшие генералу Алексееву 300 тысяч рублей на организацию армии, добровольно преподнесут большевикам 17 миллионов, но это не спасет их от расстрела. Те, кто уцелеет, стребуют с Русской армии 300 тысяч с процентами назад.
Та Россия погибла навсегда в эту ночь пополам с дождем, когда на город навалилась оттепель… Но осколки ее, навсегда погибшей, унесли, как снег и грязь, на своих сапогах 3683 человека, из которых половина были мальчики и девочки, еще не знавшие ни любви, ни войны.
Они погибнут почти все. Из Ледяного похода вернутся 400 человек, большинство будет ранено. Многие из уцелевших тогда на Дону и Кубани навсегда исчезнут в адском пламени Гражданской войны, и лишь несколько десятков переживут лихолетье, уйдя в эмиграцию.
Они не примут гражданства приютивших их стран, считая себя гражданами России. Значок первопоходника на последующих аукционах будет стоить целые состояния как необыкновенная редкость.
Ни один из них, как бы они ни нищенствовали за рубежом, знак не продаст.
Продадут потомки.
Но Русь жива, пока хоть кому-нибудь, хоть одному человеку, здесь или где угодно, по-настоящему, до душевного спазма и всхлипа, небезразлично это великое слово – Россия.
Но если и тогда, в 1918 году, их нашлось всего 3683 человека, то сколько бы их набралось сейчас?
25 июля 1919 года, Украина, Киев
С утра «Известия ВЦИК» вышли с объявлением, что «по всей Украине организуются комиссии красного террора», и предупреждением, что «пролетариат произведет организованное истребление буржуазии».
– Нуте-с, господин хороший, может, вы теперь заговорите? – Голос, доносившийся из-за источника света, лампы, бившей в глаза, казалось, не мог принадлежать человеку.
Поручик Арсеньев медленно разлепил веки. В круге света на столе следователя стояла банка со спиртом, а в ней – голова какого-то мужчины лет тридцати, необыкновенно красивого и после смерти.
Щелкнул выключатель. Поручик огляделся, не веря своим глазам. Испытанное им тогда, в первом плену, выглядело детской шалостью.
Посреди большой комнаты был устроен в полу бассейн, в котором, видимо, когда-то плавали золотые рыбки. Теперь этот бассейн был наполнен густой человеческой кровью. В стены комнаты повсюду были вбиты крюки, и на этих крюках, как в мясных лавках, висели человеческие трупы. На плечах были вырезаны погоны, на груди – кресты, на ногах – лампасы.
