– Да. Она съездит в этот лагерь сама, не волнуйся. Вот чувствую, прилетит скоро. И как догадалась, что я в больнице? Я ж выкручивался, как мог! А она мне «все ты врешь, у тебя что – то случилось». Вот и пойми вас, каким местом вы обо всем догадываетесь?!
– Лялька говорит, что у любой женщины открыт прямой канал общения с космосом.
– А у нас?
– А у вас на этом месте крышка, Беркутов!
Звонок мобильного заставил Галину резко встать с кровати Беркутова.
– Да, Ляля, уже бегу. Маринка проснулась! – Галина торопливо чмокнула Беркутова куда – то рядом с носом и выбежала из палаты.
Беркутов еще долго лежал, бессмысленно рассматривая кипельно белый потолок, и с лица его не сходила глупо – блаженная улыбка.
Валентина Прокофьевна всегда гордилась тем, что могла навести уют даже в гостиничном номере. Маленькие пустячки, всякие там салфетки, небьющиеся статуэтки и вазочки, привезенные из дома в дорожном чемодане, находили свое место на казенных полках. И всегда она с собой везла ее любимую фотографию в старинной рамке: она, Романов и пятилетняя Лера, «сущий ангел», как ее называли буквально все, кто видел в первый раз. Что уж тут говорить про постоянное жилье, понятие для семьи военного условное почти всю его жизнь. Им повезло, считала Валентина Прокофьевна, они уже давно не кочуют из города в город, практически с тех пор, как муж стал служить при штабе, в Куйбышеве. А последние десять лет их пристанищем стала просторная квартира в «генеральском» доме прямо рядом с Домом офицеров. Здесь уж Валентина Прокофьевна развернулась вовсю. Старинные часы, картины отца и его друзей – художников, мебель, восстановленная реставраторами – посторонний человек, впервые попавший к ним в дом, ходил, озираясь по сторонам, словно в музее. Одна только комната дочери выбивалась из общего стиля. Лера, выйдя замуж, тут же устроила настоящую битву за свою территорию. У Валентины Прокофьевны, которая пыталась урезонить бушующую дочь, так ей жалко было годами обустраиваемого гнездышка, даже подскочило давление, скорую вызывали, но и после этого, Лера не уступила ей. Даже муж и зять на этот момент объединились в одну команду, ушли в генеральский кабинет и плотно притворили за собой дверь, предоставив ей самой разбираться с дочерью. Им, как она поняла в тот момент, было все равно, в музее они будут жить, или в современной квартире. Выбежали они оба из своего убежища, перегоняя друг друга только услышав истошный вопль испуганной дочери. Увидев побледневшую жену, муж кинулся к телефону, а ее, пока еще только нравившийся ей зять, накинулся на молодую жену с упреками. Но стоило Валентине Прокофьевне чуть – чуть поправиться, как все началось сначала. В конце концов, она сдалась. Все «старье» дочь распорядилась вынести в другие комнаты, а на следующий день из магазина привезли жуткого вида кровать и полированный трехстворчатый шифоньер с зеркальной дверцей посередине. Эти два монстра, как их сразу же окрестила Валентина Прокофьевна, заняли основную часть немаленькой площади комнаты, на оставшиеся клочки ее неразумная дочь еле втиснула тумбочку и кресло на тонких ножках.
С этих пор она старалась в эту комнату не заходить, только если убраться.
С годами обстановка в комнате дочери менялась не раз. А Валентина Прокофьевна бережно ухаживала за фамильной мебелью, которую так и стояла на своих прежних местах, натирая ее специальным составом, который она готовила по собственному рецепту. Однажды Лера, зайдя в антикварный магазин, пришла оттуда немало удивленная: небольшой комодик, почти такой же, как в родительской спальне, стоил таких денег, на которые можно было сменить интерьер во всей комнате.
Валентина Прокофьевна огляделась по сторонам и тяжело вздохнула. Убиралась она в Лериной спальне давно, с месяц назад, потом дочь почему – то запретила ей трогать у нее что – либо. Но, как можно равнодушно смотреть на этот бардак! «Приберусь слегка. Ну, поругается, Бог с ней! Невозможно же так жить!» – Валентина Прокофьевна решила, что ничего страшного в том, что она пропылесосит ковры и протрет от пыли мебель, не будет.
Щетка пылесоса, насаженная на длинную палку неожиданно за что – то задела, как только она просунула ее глубоко под кровать. «Что еще Лерка туда засунула?», – Валентина Прокофьевна постаралась зацепить это что – то палкой.
– О, Господи! Зачем это? Здесь?! – воскликнула она испуганно. Ноги стали «ватными», а в голове застучали тысячи молоточков. Сквозь выбиваемую ими дробь она услышала звонок телефона. Дойти до аппарата, стоящего на тумбочке возле изголовья кровати она не успела, звонки прекратились.
Он заснул. Измучившись ждать, изозлившись на докторицу, так подло бросившую его именно тогда, когда он готов был отдаться ей во власть, засунув свой гонор куда подальше. Последняя не вполне здравая мысль мелькнула уже тогда, когда он начал засыпать: его опять кинула женщина.
Во сне он стонал и крутил головой, словно пытаясь отогнать от себя кого – то очень назойливого. Опять злился, что немощен, звал на помощь, четко осознавая, что он один. Вдруг откуда – то к нему потянулись руки. Одна была с тонкой, почти прозрачной кистью, аккуратные ногти коротко пострижены. Вторая рука принадлежала мужчине. И он успокоился. Они все – таки пришли. Дыхание стало ровным, веки больше не дрожали, бессильные в своей бесполезности слезы высохли.
Антонина открыла дверь палаты и посмотрела на спящего Дубенко. «Чисто младенец», – подумала она, глядя на его разгладившееся во сне лицо.
– Матвей, заходите.
Роговцев в нерешительности топтался на пороге. Ох, как он не любил больницы! Будучи человеком здоровым, он испытывал некую благоговейную оторопь при виде лежащих на койках людей. Не пугался он только в полевом госпитале: причиной, по которой там оказывались солдаты, была война. А здесь? Кто наказывал человека тяжкой болезнью? И что такое нужно было совершить в жизни, чтобы вот так, будучи нестарым, здравомыслящим мужиком, оказаться неподвижным пленником больничной койки?
Дубенко открыл глаза и в упор уставился на Антонину.
– Явилась? Могла бы еще подождать, зачем так торопилась? – сарказм в его голосе обрадовал Антонину: ждал, факт, что ждал!
– И вам доброго дня, Иван Иванович! Вижу, вы, как всегда, полны сил и здоровой злости. Это хорошо.
– Опять издеваешься? Чего веселишься, не видишь – как лежал бревном, так и лежу.
– Вы хотите слишком быстрых результатов, я уже говорила, что вам придется набраться терпения. А сейчас познакомьтесь – Матвей Роговцев, журналист. Он к вам по делу, – с этими словами Антонина вышла из палаты.
Дубенко настороженно смотрел на синюю папку в руках Роговцева. Такие папочки лежали в его сейфе, в служебном кабинете.
– Иван Иванович, постарайтесь меня выслушать, не перебивая. Я не буду ходить вокруг темы, скажу сразу – в папке копии известных вам документов.
– Как они к вам попали? Стрельцов, гаденыш, продал, так?!
– Я позже вам все объясню. Вы сами понимаете, насколько взрывная здесь информация. И сколько людей могут пострадать из – за этих документов. Вы тоже не вполне в безопасности.
– Это угрозы, шантаж? Вы что, пришли бабок на мне подзаработать?
Роговцев поморщился. «Как же трудно с такими людьми! Хам и жмот. Но ведь в конечном итоге, устраивая Лильку к нему, я и рассчитывал, что когда – нибудь получу через него интересную информацию. Просто я недооценил его возможностей!»
– Я бы мог вообще не приходить к вам, если бы не были задеты интересы генерала Трофимова.
– Он в курсе?
– Пока нет. Я сначала решил поговорить с вами. Давайте вместе думать, что делать дальше. Ну, уберете вы его с должности, вам легче станет?
– Да я и не собирался.
– А зачем вам эти материалы? Как вы хотели их использовать?
– Да никак. Лежали б и лежали.
Роговцев в недоумении посмотрел на Дубенко. «Какую игру он затеял? Я что, должен поверить в его благородство? Нет, увольте. Наслышан о его делах, что называется, из первых уст. Хлынова он растоптал, не задумываясь. И деньги за это получил. А Игорь чуть ли не единственным честным чиновником был в мэрии. Сломал его Дубенко, банальным шантажом сломал! И что теперь, раскаялся? От такого дождешься! Ладно, подыграем ему», – решил он.
– Тогда вы согласны уничтожить эти документы?
– Да делайте вы с ними, что хотите! И с остальными тоже, – Иван посмотрел куда – то поверх головы Роговцева. Еще пару дней назад он так боялся, что найдут эти бумажки. Клял Стрельцова последними словами. Даже сейчас, когда узнал, что сейф вскрыли, и то разозлился, все на того же Стрельцова. Вдруг одна мысль заставила его похолодеть. Если бы он не вернулся в свой кабинет, то сейф открыли бы в присутствии Трофимова. И что? А то, что тот никогда не простил бы его за то, что он у него за спиной собирал на него компромат. И на других тоже. На его друга мэра, например. Как и сколько его племянничек берет. Или на его же друга, первого зама Прошкина. Любовь его единственного сына к спортивным тачкам очень дорого папе обходится. Так что получается, что ситуация ему на руку. Стрельцов, передав бумаги Роговцеву, отвел проблемы от себя, да и от него тоже. Так что он должен ему еще за это благодарность вынести. А Роговцев порядочный мужик, Дубенко много о нем слышал. С ним можно договориться.
