Казалось, сам воздух в институте и общежитии был напоен жаром любви, а Изу бросало попеременно то в жар, то в холод совсем по другой причине. Приглашенные парторгом товарищи из общества «Знание» читали лекции на факультативных занятиях. Борис Владимирович называл их конференциями: лекторы отвечали на заготовленные заранее вопросы. Политучеба была малоприятна и сама по себе, и потому, что на ней обязательно присутствовал Блохин. Он обычно сидел сбоку, лицом к аудитории, и рассматривал студентов изучающе, будто ставил им про себя какие-то отметки. Останавливаясь на Изе чаще, чем на остальных, пристальный взор пронизывал ее насквозь. Холодный ветер.
Будь у Бориса Владимировича внешность невзрачного человека из толпы, он бы мог стать разведчиком, но бесцветность в пестром мире приметна. Когда студенты после занятий высыпали в коридор, парторг выделялся в толпе, как крупная моль в стайке луговых бабочек. Изе и тут мерещились ледяные глаза, приценивающиеся издалека: «Тепло ли тебе, девица?» Содрогаясь, Иза отгоняла глупые мысли о том, что Борис Владимирович смотрит на нее просто по-мужски. Как пишут в книгах, «раздевает взглядом». Допустим, так, но отчего же с ненавистью?.. Становилось жутко, и затылок мерз, а щеки горели.
Пусть парторг и не ходил за ней по пятам, Изе чудилось, что он ее преследует. Порывалась рассказать об этом Ксюше и не решилась. А той было не до чьих-то домыслов, из-за нехватки времени, едва выдавался свободный час, спала как убитая. Причем ни хроническое недосыпание, ни катастрофическая занятость не отражались на ней. После репетиций Патрик провожал Ксюшу до общежития. Из окна комнаты хорошо просматривалась часть пятачка под фонарем, где они стояли.
– Опять не поцеловались… Молодцы, держатся! – констатировала Лариса. Следя за ними в окно, она занималась важным делом: блюла Ксюшину комсомольскую честь. Ведь целоваться, например, с однокурсником – одно, а с иностранцем – другое. Но в голосе наблюдательницы Иза вместе с удовлетворением угадывала разочарование. Лариса состояла из двойственных чувств. Душа ее была скроена по разным лекалам: в одной половине обитали птицы, в другой – змеи. Иногда эти соколы и ужи с горьковским пафосом отрицали жизненные позиции друг друга, а бывало, даже сражались между собой, как добро и зло в книге. Впрочем, Лариса при любом своем военном исходе была совершенно уверена в личном праве осуждать интернациональные поцелуи – несла заблудшим добро.
К сожалению, несмотря на договор о неразглашении тайн своего закрытого города, секреты в ней плохо сохранялись. Лариса страдала недержанием слов, как иные страдают недержанием мочи. Показательная комсомолка часто сама мучилась из-за последствий собственной болтливости, но почему-то это ничему ее не научило. Ларисин «невтерпеж» очень скоро пустил теплую водичку слухов о Ксюше, и любознательные начали донимать Изу вопросами:
– А правда, что Степанцова будет участвовать в джазовом фестивале?
– Правда, что Степанцова дружит с кубинцем?
И даже так:
– Правда, что Степанцова выходит замуж за негра?
Догадываясь об авторстве сплетен, Иза приперла ближайшую соседку к стене.
– Хиба народ не бачил, або ослеп? – выкрутилась Лариса. – А я… ну да, сказала, что они дружат. Люди же сами спрашивали. Мне врать надо было?
Сказать – не соврать… Поди докажи, сколько процентов правды в Ларисиных словах и кто подлил к ручейку грязь домыслов. Одна Ксюша ни о чем дурном не думала, ходила со своей песней без слов, радуясь жизни, а на Изины вопросы о джазе загадочно отвечала:
– Погоди, послушаешь.
Андрей с Патриком предложили девушкам покататься в воскресенье на коньках в парке. Навязалась и Ниночка Песковская, влюбленная в Андрея, по словам Ларисы, «до мозга костей». Вообще-то, полный текст был такой: «Песковской бы найти мужа среди торгпредов и атташе и устраивать ему веселую жизнь с домашними восстаниями где-нибудь в парижах, а ей не повезло до мозга костей втрескаться в Гусева». Наверное, Лариса была права. Ниночка, дочь какого-то крупного начальства, приходилась племянницей декану и считалась на курсе безусловно блатной.
За день до катка сходили без парней на фильм «Я – Куба», снятый Михаилом Калатозовым и кубинскими режиссерами. Лариса после кино озадачилась, полностью ли истреблена на Кубе проституция.
– А ты у Патрика спроси, – усмехнулась Ксюша.
– Ну вот еще! – фыркнула Лариса. – Кто-кто, а я-то знаю, что бывает за разглашение политических тайн!
Снег в парке сверкал, точно присыпанный стеклянным новогодним блеском. Миниатюрная Ниночка едва доставала Андрею до плеча, а Патрик и его, долговязого, превосходил ростом. В толстом зеленом свитере, желтой лыжной шапке и перчатках, кубинец напоминал ожившую банановую пальму и притягивал взоры людей, как редкое явление природы.
Он любил русскую зиму, сугробы и деревья в инее. Увидев каток, воскликнул:
– Так много мородьеной воды! Пятый год, йа до этих пор удивльяться!
Ксюша учила Патрика держаться на коньках прямо. Застыли как монумент, устремившись вперед рука в руке. Патрик боялся поскользнуться, уронить наставницу и не двигался с места.
– Рабочий и колхозница! – воскликнула Лариса.
– Похоже, – согласился Андрей. – А что, вариант в международном духе. Пролетарии всех стран, соединяйтесь.
– Колхоз? – скосил глаза Патрик. – Крестьянин? О-о, Пушкин! – Он артистично откинул незанятую руку. – Зима! Крестьянин, тордьествуйя, на дровньях обновльяет путь!..
Последнее Патрик выкрикнул на лету. Падая, Ксюша инстинктивно схватилась за полу Ниночкиной шубки, и все повалились на лед. Потом с визгом и хохотом барахтались в куче-мале; гудя, бегали «прицепом» за Андреем; восхищались изобретателем на широких лыжах, с тарахтящим мотором на спине. Он носился по парку, как гигантский шмель, а за ним радостно мчалась собака и помахивала флажком языка. На катке нет взрослых, все дети, даже большой Патрик превратился в забавного негритянского мальчишку и с самозабвением пулял снежками…
Зима стала настоящей, совсем снежной, без слякоти. Ночами кто-то неустанно стриг овечью шерсть с облаков. Днем лучи проклевывали в сугробах рафинадные лунки. Иза нагнулась над лункой – с краев она была слюдяной и синей изголуба, а на донце нежно-лиловой, будто пробивался к свету подснежниковый бутон.
Было весело и хорошо, но скоро холод собрался в коленях, и захотелось к теплу. Лариса тоже продрогла, сморщилась лицом, и у Ниночки носик покраснел, несмотря на шубку и шерстяные трико. А Ксюша не мерзла, ее грел ультрафиолет кубинского солнца. Он лился из лучезарных глаз Патрика щедро – для нее одной. Глаза без всякой утайки сияли о том, что его счастье замкнулось на Ксюше с полной потерей ключей.
Засобирались домой, но тут Патрик рискнул прокатиться с Ксюшей по краю катка, и они заскользили как-то сразу легко и быстро. Издалека их гармоничные фигуры, удлиненные «цыпочками» коньков, казались выточенными из темного дерева. Все залюбовались: это было очень красиво – ожившие статуэтки на белом снегу.
По дороге из парка Патрик рассказал, как советские специалисты помогли кубинцам нарисовать геологическую карту страны и как он с поисковыми группами исследовал месторождения меди, никеля и участки, где Америка прежде безнадзорно и нагло качала нефть. Когда при новом Министерстве промышленности был создан Институт сырьевых ресурсов, министр Че Гевара решил отправить молодых людей на учебу в Москву для укрепления кадров. Здесь Патрик вначале окончил факультет по изучению русского языка для иностранных студентов и теперь, считая, что вполне сносно владеет разговорным языком, собирался научиться читать в подлинниках толстые романы русских писателей.
– Гавана – большой город, но не такой большой, как Москва, – охотно отвечал Патрик на вопросы. – Очьень красивый. Зданий с колоньиального время, есть соборы семнадцатый век.
– Я думала, Гавана – отдельное государство где-то возле Кубы, – удивилась Лариса. – Помните, у Маяковского в «Блэк энд уайт»: «Если Гавану окинуть мигом – рай-страна, страна что надо…»
– Маяковский имел в виду не государство, – объяснил Андрей. – Здесь «страна» вместо «сторона», такая фигура речи.
Выяснилось, что Куба развивается хорошо, крепко держит бананово-кокосовую марку и поставляет в страны советского содружества тростниковый сахар. По-прежнему идут на экспорт прославленные кубинские сигары, ром, кофе и цитрусовые. Перечисляя фрукты-овощи, Патрик назвал неведомый плод агуакатэ.
– Авокадо, – поправила Ниночка. – Походит на грушу, по вкусу чем-то напоминает грецкий орех. В знойном климате все растет.
– Зимой не сильно знойно, а весной додьи.
– Что такое додьи?
– Додь – вода с небо. Йанварь – плюс двадцать градус по Цельсий.
– Тепло…
– Первый день йанварь – шестой год револьюций, праздник Освободьений. Парад, потом – гульять! Весь февраль гульять, карнавал. Большие чучьела маньеконес, танцы, музыка, тейатр. Лето – море синий-синий на Тропикоко, голубой на Варадеро, бьелый песок, красивый плядьи…
