Толпа удивленно бухтела. Многие в раздражении шли уже прочь, сплевывая на ходу и посылая всех к черту. Кто-то от нечего делать пинал тлеющие доски, разоряя костер. Другие, не желавшие верить, что дело окончилось пшиком, бестолково стояли возле крыльца и бездумно прислушивались к обрывкам высокой беседы, принимавшей все более задушевный характер. Желающих обыскать здание не нашлось, уходили восвояси священники, каждый – в сопровождении небольшой группки людей, и продолжали что-то говорить, а преданное стадо внимательно слушало. Тем, кто слишком разгорелся от собственной удали, пришлось очнуться от дурмана, и теперь они мерзли вдвойне. Улица пустела на глазах, погасли прожекторы, захлопнулись двери. Далекое монотонное гудение слилось с неподвижной стужей, сковавшей город.
7
«Этого не может быть», – медленно проговорил отец Борис, глядя в землю. Они притаились в темном закоулке, за телефонной будкой и наблюдали за притихшим телецентром.
Гриша Ф. согласно кивнул.
«Нас проверяют, – сказал отец Борис. – Господи, о чем я. Какая самоуверенность, будь она неладна».
Гриша сверлил глазами темный прямоугольник двери.
Отец Борис сорвал перчатки и принялся дышать на застывшие кулаки. Налетел ветер, начали слезиться глаза. Он поднес руки горстями ко рту, и от горячего пара растаяли на миг мелкие льдинки в бороде и усах.
Гриша крадучись двинулся вперед. Он не оглядывался на отца Бориса, словно потеряв уже всякий интерес к другу и не волнуясь, идет ли тот следом или задал стрекача. Отец Борис догнал его и зашагал рядом.
«Как ты думаешь, что там внутри?» – спросил Гриша. Это были первые слова, произнесенные им с минуты появления у телецентра.
«Неправомочный вопрос», – возразил отец Борис, отдуваясь, хотя шли они медленно.
«Ну а все-таки? – настаивал Гриша. – Ты же сам рассказывал про склонность. Только верой и тому подобное?»
Отец Борис ничего на это не ответил.
Они замешкались у двери, не смея сделать последний шаг. Вдалеке с воем раскрутилась спираль сирены и быстро угасла, спеша кому-то на помощь или на погибель. Взглянув друг на друга, они вдруг – оба одинаково криво – усмехнулись и положили пальцы на дверную ручку.
Дверь отворилась бесшумно.
В вестибюле было сумрачно. Никем не остановленные, они, посовещавшись шепотом, отправились в правое крыло. Вытертая ковровая дорожка гасила и без того чуть слышный звук их шагов. Людей не было; Гриша толкнул одну из дверей, но та оказалась запертой. Создавалось впечатление, что в здании не просто пусто, в нем никогда никого больше не будет. Тускло отсвечивали застекленные стенды, сквозь стекла слепо глядели неразличимые, почерневшие групповые портреты. В конце коридора обнаружился узкий проход налево. Темнота не позволяла рассмотреть, что там делается, в этом проходе. Гриша и отец Борис продолжили путь на цыпочках и шли удивительно долго, держа руки вытянутыми вперед. Когда вспыхнул свет, Гриша чуть не упал, споткнувшись о крепившую дорожку стальную скобу. Отец Борис налетел на него, отпрянул, жмурясь и прикрывая глаза ладонью.
Они дошли до самого конца длинного коридорчика, коридорчик заканчивался слепо, тупиком. В тупике стоял неказистый стол со сложенной вчетверо и подсунутой под одну из ножек бумажкой. За столом сидел плотник, сосед Гриши, необычно трезвый и сосредоточенный.
«Не просто плотник», – подумал Гриша зачем-то.
«Все-таки пришли, – сказал плотник, вставая. – Добре. Александр!» – позвал он.
Сбоку распахнулась дверь, на которую они поначалу не обратили внимания. Вышел молодой человек Александр, подтянутый и серьезный. Он был одет в спортивный костюм и кроссовки. Живот исчез. Краем уха Гриша уловил, что откуда-то издалека еле слышно доносится детское мяуканье.
«Я, признаться, этого ждал, – сказал Александр приветливо. – Позвольте вас поздравить. Прошу минутку подождать, – он снова ненадолго скрылся в комнате, а когда вернулся, в руках у него были две конторские тетради. Гриша успел заметить, что на обложке одной из них синим фломастером было выведено слово „действие“. – Распишитесь тут скоренько», – предложил Александр, разворачивая сперва одну, а потом вторую тетрадь на чистой странице.
Гриша Ф. медленно приблизился к столу, поискал глазами ручку. «Надеюсь, не кровью?» – оскалился он тоскливо. «Чушь какая», – поморщился Александр и вручил ему карандаш. Гриша неуклюже расписался. Отец Борис последовал его примеру, сжимая другой, вспотевшей рукой нагревшийся крест.
«Все, порядок, – довольно сказал Александр. – Можете идти. Хотя постойте. Сувенир на память», – он порылся за пазухой, достал какую-то бумагу и подал Грише. Гриша расправил листок, прочел. Патент на право торговли пивом. Трехмесячный.
«Продолжайте ваше путешествие, – Александр ступил вперед и сделал приглашающий жест. – Я вас провожу».
Они покорно прошли за ним в помещение, оказавшееся проходным, перебрались в незнакомый коридор.
«И долго нам путешествовать?» – осведомился отец Борис.
«Ну не знаю, – удивленно вскинул брови Александр, продолжая идти. – Может быть, сорок лет. Может – сорок дней».
Они остановились. Перед ними была очередная – последняя на их пути – запертая дверь.
«Вы – Бог?» – спросил отец Борис.
Александр ответил:
«Ага. А ты – дурак».
«Что там, за дверью?» – подал голос Гриша.
«О! – закатил глаза Александр. – Реки – вот такой ширины! Горы – вот такой глубины! Крокодилы, бегемоты. Обезьяны, кашалоты. Библейские пустыни с барханами, верблюдами и бедуинами. Выметайтесь».
Он наподдал дверь. Гриша и отец Борис очутились снаружи, и дверь глухо стукнула позади.
Они стояли по другую сторону здания. Пустынная улица лежала перед ними, наполненная ледяной ночью. Слева – замороженный садик, правее – светофор, бредивший желтым светом. Короче – город как город.
(с) март-май 1993
Посвящается Марку Хьюзу,
Дику Маркони, Дэвиду Катцину,
Исраэлю Кляйну, бабушке Мими
и Валерию Гаврилихину
От автора
Публикуемое ниже произведение не подлежит прочтению дистрибьюторами компании «Гербалайф». Ввиду своей потенциальной опасности для компании оно также не рекомендуется лицам, которые в компании «Гербалайф» не числятся, так как может повлиять на их выбор и удержать от подписания контракта. Поскольку население земного шара делится на тех, кто сотрудничает с «Гербалайф», и тех, кто этого еще не делает, круг возможных читателей резко сужается. Если учесть, что сам автор неизбежно должен находиться в одной из этих групп, то и написание подобной вещи как таковое является поступком предосудительным.
1
Тим опаздывал, но удержаться не мог и остановился: страсти на набережной бушевали вовсю. Несколько православных священников с оскорбленным видом о чем-то переговаривались, их окружала небольшая толпа, там и сям торчали знамена, хоругви, штандарты, а то и просто шесты с фанерными щитами, наподобие дворницких лопат. Преобладали черные и желтые краски. Верховодил невзрачный мужичок с черепашьим лицом, в очках. Прохожие, ставшие свидетелями его святого гнева, невольно замедляли шаг и в недоумении останавливались. Он буквально бросался на тяжелую безразличную цепь, словно она и только она мешала ему пуститься вплавь, сипел в мегафон, сорвав уже голос совершенно, проклятья и угрозы. В любую секунду он рисковал умереть. Толпа напряженно шумела, иногда кто-то взлаивал, и силы мужичка умножались. В общем, большому, чистенькому теплоходу крупно повезло. Ему нечасто оказывали подобный прием, и пассажиры наслаждались экзотикой. «Евангелисты прибыли, – сообразил Тим. – Миссионеры». Мужичка душили ругательства. Нечистая сила выползла на палубу и, ощущая себя в полной безопасности, с интересом следила за бесплатным спектаклем. Вдруг самый матерый из попов вострубил что-то грозное, и бесновавшуюся моську утянули за рукав в толпу, где она сгинула без следа. Началась служба. «Наш бронепоезд, – пробормотал Тим себе под нос. – Демонстрация мощи, растудыть». На палубе оживленно щебетали, кое-кто прицелился в матушку-Русь объективами фото и видеокамер. Тим очнулся и поспешил прочь, ибо консерваторы уже бросали косые взгляды на его гербалайфный значок. Он не подозревал, что в доме, куда он направлялся, ему приготовили сюрприз.
Теплая компания, поджидавшая Тима, тоже не упустила случая поглазеть на хлеб-соль в честь вражеского десанта. Все, как ни были пьяны, прильнули к окнам, выходившим на набережную. Впрочем, зрелище быстро наскучило, и возобновились разговоры.
– Как вши какие-то, ей-богу! – негодовал Румянцев. – И лезут, и лезут… медом тут намазано, что ли?
