– Нет, ну в кого ты у нас такая уродилась? Уж точно не в нашу родню. Еще и слуха нет! Ну ничего, может, зато умная будешь, как отец!
Слух у Ники был, только она это скрывала. Она с детства поняла, что на сцене, кроме музыкального дарования, еще нужна выразительная внешность. Как у Нины, например.
– Если даже чувствую, что могу в ноту не попасть, не страшно! Возьму паузу, взлет бровей, взмах руки и царственный взгляд. Все, уже отдышалась. И продолжаем петь.
Где Нике взять этот взлет бровей? Да и руки у нее тонкие, длинные непомерно. Нет, ей на сцену никак. Значит, будет, как отец.
А ведь Борис любил Нину, даже дочь в честь жены назвал. Просто Нине было смешно находиться рядом со своим вторым «я» у себя дома, поэтому придумали Нику. На самом деле, так должны были назвать ребенка: ждали мальчика, и он должен был быть Николаем, Нико на грузинский лад. А родилась девочка, Нина.
Из Ники второго «я» и не получилось. Получилось что-то совсем своеобразное, непонятное: ни в отца, ни в мать. Как же сложно, когда ребенок изначально должен родиться гениальным, а получается обычным. И вот он это постоянное разочарование видит на лицах родителей каждый день. Но вот и они пусть видят свое чадо таким, каким его видеть уж совсем не хочется. А пусть! Так им и надо! А Нике все равно. Она уже привыкла быть другой, не такой, как все. Ходила в широченных штанах, в просторных рубахах с вышивкой. Ко всему этому антуражу теперь прибавится еще и новая прическа. Она открыла шкаф и, вывалив все на пол, нашла в закромах смешную тюбетейку. Напялила ее на лысую голову и довольно улыбнулась. «А вот теперь вы мне все вообще не указ, – ни инженеры, ни певцы, ни дирижеры».
Разочарования не было, было определенное чувство освобождения. Освобождения от родительской власти.
– Ника, может, ты зайдешь в купе? Ты уже целый час так стоишь, – Нина выглянула в открытую дверь.
– Это кому-то мешает?
– Бабушка хочет попить чаю.
– Сейчас я ей принесу.
– А ты? Хочется же попить всем вместе, – Нина старалась запахнуть поплотнее халат на полной груди.
– Нина, нельзя делать все, что только хочется, ты меня сама так всегда учила.
– Боже, – Нина застонала, – ну не придирайся ты к словам! Что за манера не отвечать на вопросы, а демонстрировать свой странный юмор, причем тебе одной понятный. Выражения эти твои странные. Ника, ну есть же русский язык, неужели ты не можешь употреблять простые советские слова.
– Могу: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!».
– Мама, – Нина схватилась за голову, – ты понимаешь, о чем здесь идет речь? – она повернулась к матери.
– Бабуль, не обращай внимания, – крикнула Ника, обращаясь к бабушке, – Нина сегодня в роли Мими из «Богемы». Сейчас я тебе чаю принесу. Нина, тебе тоже. Иди в купе, береги связки!
– Неси, – устало произнесла мать.
– Нет, ну что я ей сказала, мама? Она вытягивает из меня все жилы. Какая после этого Мими из «Богемы»? Теперь только комиссар из «Оптимистической трагедии» из меня и получится.
– Не волнуйся, Ниночка, она вырастет и поумнеет, а про комиссара не думай. Все равно тебе в военный мундир никогда не влезть, с твоими-то формами.
Тамара Георгиева заняла самую мудрую позицию. Она не воспринимала Никины выпады всерьез. В глубине души она сочувствовала внучке и знала, что это – непростой возраст, и та должна пережить взросление сама. Бабушка будет от нее недалеко. Но что делать, если девочке достались такие родители? Их не переделаешь. Ради чего живут вместе, ради кого? А Ника мучается и все старается как-то их объединить своими дурацкими выходками. Главное, чтобы силенок у нее хватило. Но Тамара верила в силу грузинской крови. Женщины в их роду многое пережили и выстояли, несмотря ни на что. И хоть Нина не замечала в дочери своих черточек, Тамара знала: рано или поздно они проявятся.
Ника стояла в очереди за чаем и рассматривала карту маршрута. Так, ехать еще больше суток. Хорошо. Нику страшно тянуло на море. Вот в этом, она не сомневалась, южные корни давали себя знать. Уж как ненавистны ей были эти совместные поездки с матерью и бабушкой, но пересиливало желание увидеть море, поесть фруктов вдоволь. Шататься по берегу, босые ноги обжигая о горячие камни, торговаться на базаре с торговками. Этой поездки Ника ждала каждый год. Хотя опять будет театральная тусовка, опять будет жеманничать Нина, которую Ника в эти моменты ненавидела. Она уже не представляла мать вне роли. Та постоянно кого-нибудь изображала. Хорошо хоть бабка была рядом. Тоже артистка, конечно. Но она ж всю жизнь сидела со своей виолончелью и по большей части в пол глядела, поэтому таких ярких театральных ужимок за ней не водилось. И потом, Нике порой казалось, что Тамара все про нее понимает. Только вид делает, что раздражается, а на самом деле по ее глубокому мудрому взгляду Ника догадывалась, что бабке многое о ней известно. И про то, что переживает, и про комплексы ее, и про то, как ранят ее своею руганью родители. Бабка умная, это точно. Но все равно, она тоже на стороне взрослых и не очень, по большому счету, от них отличается.
– Мальчик, ты за чаем последний?
Ника поняла, что обращение адресовано ей. Она оглянулась. За спиной стоял симпатичный паренек лет восемнадцати и приветливо улыбался.
– Нет, я за лимонадом.
– А что, теперь в поездах лимонад вместо чая дают? – опешил парень.
– Дают. Но только мальчикам. А девочкам и дяденькам, как и раньше, чай. Или вы, может, тетенька?
Парень окончательно был сбит с толку.
– Почему я тетенька? – И, приглядевшись внимательно, расхохотался: – Так ты девочка! Прости меня, не сообразил. Никогда не видел лысых девочек.
– А мальчиков видели?
– И мальчиков не видел!
– Ну и зачем же вы тогда сказали, что я – мальчик?
– Послушай, ты меня запутала вконец.
– Я вас не путала. Вы ведь за чаем? Вот и стойте себе молча, аппетиту набирайтесь и думайте о пищеварительном процессе, а не угадывайте, кто тут – кошка, кто – собака! – Ника отвернулась.
– Ладно, не обижайся. Меня Никита зовут, можно просто Кит и на ты. А тебя?
– А меня тоже из этой серии, можешь догадаться, если не хочешь про кошку с собакой.
Парень опять засмеялся.
– Нет, про кошку с собакой больше не хочу, ты всю охоту отбила. Давай погадаю. Из той же серии. Хм. Не соображу.
– Это я уже поняла. Бедный ты, Кит, и не сообразительный. И девочку от мальчика не отличаешь, и имен не знаешь. Ты, наверное, в спецшколе учишься. Ну, для таких специальных детей.
– Эй-эй, ты давай, не зарывайся! Я училище строительное в Воронеже закончил. Да брось ты дуться. Ну, ошибся! Сама посуди: все-таки внешность у тебя не очень стандартная. – Ника открыла было рот, но Кит не дал ей вставить слово, понимая, что опять может получить по мозгам. – Сейчас угадаю, значит, имя похоже на мое. Хорошо. Если на Кита, то, может, ты Кира? Или Никанора? Есть такое имя?
– Нет такого имени. Ну ладно, ты не расстраивайся, я же не знала, что ты на строителя учишься, я думала, на писателя, к примеру, или психиатра. А так тебе, конечно, не угадать. – Ника помолчала немного для важности. – Меня Ника зовут.
– Ника? Какое красивое имя! Никогда не слышал, и действительно, наши имена похожи, интересно. А ты с кем едешь?
– Я – с двумя инвалидами, вот чай сейчас им несу. Я у них сиделкой работаю.
Никита опешил.
– Надо же, тяжело, наверное.
– Тяжело, знаешь, они обе здоровые какие, обе под сто килограммов.
– Как же ты справляешься? Ты ж худая какая. Может, помощь нужна, ты только скажи! Еще сутки ехать, до нужника их довести. Говори, не стесняйся, я помогу.
Ника прыснула.
– Ладно, вон чай уже готов. Давай, строитель, развивай кругозор по части анатомии человеческой. Думаю, еще встретимся, – и Ника, схватив два стакана с чаем, побежала к своему купе.
Утром в дверь купе постучали. Ника на верхней полке читала Булгакова, Тамара Георгиевна вязала очередной замысловатый шарф, Нина пыталась наложить на лицо огуречную маску.
– Войдите, – привычным контральто пропела она.
– И что зазря петь, наверняка проводник, – с верхней полки прокомментировала Ника.
В дверях стоял Никита, в руках он держал две скрученные и завязанные узлом простыни. На какой-то миг в купе воцарилась тишина.
– Молодой человек, вы кого-то ищите? – нашлась Тамара.
Никите все стало ясно.
– Да мальчика одного, он тут санитаром при инвалидах подрабатывает, – сказал Кит, обращаясь к свесившей с верхней полки голову Нике.
Сказал, развернулся и ушел, с силой закрыв за собой дверь.
– Ника, я ничего не поняла. – Тамара Георгиева сняла очки и отложила вязание. – То есть инвалиды – это мы с Ниной, что ли?
Ника неуклюже пыталась сползти вниз.
– Ба, не расстраивайся, он, наверное, что-то не понял, видишь, думает, что я мальчик.
– Ника, по-моему, твои фантазии заходят слишком далеко. Это уже не смешно. Ты только подумай, что ты говоришь! Накаркать же, в конце концов, можешь. И потом – про родных людей! – Тамара говорила совершенно серьезно.
