– А мама с папой, – они же вроде по любви женились.
– О, еще по какой любви! Все им завидовали: любовь красивая, пара красивая, условия для жизни были. Но только это в жизни не главное – такое начало.
– Бабуль, а что – главное? – Ника внимательно смотрела на бабушку.
– Главное, Нико, – Тамара сделала ударение на последнем слоге, – так она частенько называла Нику в детстве, на грузинский манер, в моменты особых откровений, – главное, это суметь эту любовь сохранить. Или как у нас с дедом покойным – сначала в себе воспитать, потом удержать. Это, знаешь, труд. Нам тяжело было, не скрою. Он много старше, совершенно чужой мне человек, я для него – просто девочка из интеллигентной семьи, с хорошим образованием. – Тамара Георгиевна задумалась. – Я очень и очень благодарна Резо. Он проявил необыкновенную чуткость, терпение. И, в конце концов, я его полюбила. Он с самого начала относился ко мне немножко как к дочери. Так до конца и осталось. Да, у меня не было в жизни страсти; знаешь, про которую сейчас все так много говорят. Но у меня был покой в душе. И уверенность в своей семье. Знала, Резо не предаст, не обманет. А вот теперь покой потеряла: Нина, Борис да ты еще.
– Тамрико, ладно уж про меня-то.
Тамара улыбнулась, слезы блеснули в глазах, – так называл ее Резо и маленькая Ника, подражая деду.
– Ты счастье мое, кровиночка моя, и похожа ты на деда. Он красавец в молодости был, и брови эти сросшиеся на переносице – это все его. Разве могу я на тебя обижаться, Нико? Все это пустое.
– А Нина с Борисом? Что же будет?
– А вот этого я не знаю. Может, и будет все плохо, – предчувствие у меня какое-то нехорошее есть. Только давай не будем ни гадать, ни каркать. А может, нам с тобой все кажется.
– Это у нас как будто с тобой галлюцинации? Дома битва идет, а мы себя уговариваем, нам вроде кажется. Ну ты, баб, даешь.
– Ника, не наше дело, сами разберутся.
– Хорошо, ну а Никита, как думаешь, напишет он мне? Только не говори, что мне нужно про учебу думать.
– И не скажу! Какой же дурак в шестнадцать лет про учебу думает? Это было бы даже странно! Нет. Нужно мечтать. Это здорово, Нико! Ты знаешь, мне твой Никита очень понравился. Он – хороший парень, знаешь, настоящий такой. Как он нам сразу на помощь ринулся, а? – Ника покраснела. – Да ладно, забыли! А напишет ли? Может, и не напишет. Будь к этому тоже готова. Но это не главное. Главное, что он уже есть в твоих мыслях.
– Тоже скажешь, на кой мне одни только мысли. Лучше уж пусть напишет.
– Это конечно, – согласилась бабушка.
– О чем тут сплетничаете? – В дом вбежала Нина, вся запыхавшаяся. – Все, нужно худеть! Невозможно. Ну посмотрите, на улице уж и жары такой нет, а я вся мокрая. – Последнюю фразу Нина пропела.
– Нин, а мне кажется, ты здесь немного похудела, или загар тебя стройнит?
– Ой, Никушка, спасибо тебе. Правда, да? – Нина подбежала к зеркалу. – Так про что разговоры? – крикнула она из спальни.
– Вот, обсуждаем новую шаль для Елизаветы Карловны, – Тамара подмигнула Нике. – Твоя дочь утверждает, что в возрасте Елизаветы нарядные платья уже пригодиться не могут.
– Ой, мам, честно говоря, я тоже так считаю, – произнесла Нина, открывая холодильник. – У нас есть что-нибудь перекусить? Так есть хочется. И потом, этой Карловне уже лет сто!
Все трое дружно рассмеялись.
– Нина, немедленно закрой холодильник, ты же худеть собралась!
– Да? И вправду. А я уже забыла!
Вдруг Нина заговорщицки оглянулась на Тамару.
– Мам?! – и неожиданно для всех, подняв обе руки вверх, вдруг тихо затянула: – Там-тарара-там, там-тара-там!
Тамара Георгиевна мгновенно поняла дочь и подхватила в терцию, раскачиваясь в такт и хлопая в ладоши:
– Там-тара-там.
Нежная грузинская мелодия полилась по комнате. Ника не могла усидеть на месте. Так же, как Нина, подняв руки, она гордо поплыла в танце навстречу матери. Такого голоса дочь не слышала у Нины давно. Кармен? Тоска? Нет. Мама. В танце кружились мать и дочь.
Письмо действительно пришло. Только оно было не от Никиты, а от Бориса. Оно лежало незапечатанное на круглом обеденном столе. На конверте было написано «НИНЕ».
Нина подошла к столу, быстро выдернула из конверта листок бумаги, прочитала и положила письмо обратно на стол.
– Тут для всех, можете прочитать, – и молча ушла в свою комнату, тихо прикрыв за собой дверь.
Тамара Георгиевна прислонилась к косяку двери.
– Нико, прочти, я что-то устала.
– Ба, ты сядь, – Ника придвинула к Тамаре стул и схватила листок со стола. – «Нина, прости, я очень виноват. Я ухожу не от тебя, и не ушел бы никогда, но так случилось. Я ухожу к Егорке, вчера ему исполнился месяц», – Ника оторвала взгляд от письма. – Бабуль, Егорка, это кто?
– Больше ничего нет?
– Есть! А про Егорку?!
– Читай до конца, – Тамара говорила твердым властным голосом.
– Так, «…исполнился месяц. Я позвоню на днях. Постарайся все объяснить Нике. Я ее всегда любил и буду любить. Тамару тоже. Борис». – Ника посмотрела на бабушку. И опять поднесла письмо к глазам. – «Вчера исполнился месяц… объяснить Нике… Тамару тоже»… – Ника подняла глаза. – Смотри, и про тебя написал. Ба, что делать будем?
Тамара молча смотрела на Нику. Враз постаревшая, она пыталась собраться с мыслями.
– Мать спасать. А там видно будет. – Тамара Георгиевна встала со стула и решительно прошла в спальню к дочери. Ника, все так же с письмом в руках, двинулась следом.
Нина стояла у окна и смотрела вдаль. Не плакала. Со стороны она казалась абсолютно спокойной.
– Вот так! Всей стране нужна, а мужу своему, выходит, нет. Мужика проворонила. Что, мам, скажешь, сама виновата, ты же всегда это говорила. – Нина оглянулась на мать.
– Нет, не скажу. Потому что Борис поступил не по-мужски. Он тебя сейчас обидел, как женщину обидел. А я своего ребенка в обиду никому не дам.
– Мама… – К Нине подошла Ника и взяла ее за руку.
От этого «мама» у Нины сразу перехватило горло.
– Ну, мам, ну ты чего? Ну давай. Татьяна Ларина, действие первое, третья картина. Думай про это, ты же можешь, ты же сильная!
– Никушка моя, все непросто, но папа тебя очень любит…
– Мама, – жестко отстранилась Ника, – он ушел к другой женщине, я его больше знать не желаю. Я всегда с тобой буду, ты не думай. – И неожиданно для себя самой заплакала.
Так же, как месяц назад, смеялись и пели от души три близких женщины, сейчас они плакали. Как быстро может измениться жизнь. Что их ждет впереди, выдержат ли они?
Следующее письмо пришло глубокой осенью, и опять оно было не от Никиты. Веселый расписанный конверт: «Лети с приветом, вернись с ответом».
– Ника, из Воронежа, это тебе!
– Как-то по-детски, ба, ты не находишь?
Ника не ошиблась, письмо было от Аленки, младшей сестры Никиты. Коряво, с массой грамматических ошибок, Аленка просила прислать набор фломастеров. 6 штук, а лучше 12.
– Ба, ну ты только погляди! Вот детская непосредственность или провинциальность. А про Кита ни слова.
– Считай, перевернутая страница. Хотя мы ему, этому мальчику, все благодарны должны быть. Вовремя он тебе на пути попался, всем нам. Иногда это очень важно. Такой попутчик может целую жизнь изменить. Мысли по-другому направить. Мы эти три месяца не выдержали бы просто, если бы врозь были. Как будто он специально нам встретился. Не знаю, есть там Бог где-то или нет, а только Никита нам специально послан был. Вот для того, чтобы мы эту историю пережить смогли. Как считаешь?
– Наверное. Я про это не думала.
– А про Никиту? Переживаешь?
– Да ну, бабуль. Ты что? Не до него теперь. Главное, мать в себя пришла. И голос наконец-то вернулся. Правда, она вчера хороша была? Но я весь спектакль в напряжении сидела. Шутка ли, три месяца не пела.
– Да, Нико, маме сейчас тяжело, но вместе мы это переживем. И ты ее очень поддержала!
– А этот, дирижер-то? Видела, какой ей букетище подарил?
– Это да, только ей, конечно, еще опомниться надо. Не все сразу. Но по большому счету ей всего-то сорок!
– Всего-то?! Целых сорок.
– Эх, Нико, моя Нико, маленькая ты моя. А смотри, как волосы у тебя выросли. Поступать-то куда будем? Ты-то кем будешь? Решила?
– Да ладно, ба, времени впереди много. Придумаем.
– Времени-то много, да бежит оно быстро.
Тамара Георгиевна притянула Нику к себе и потрепала ее по голове.
«Жизнь, она сложная штука, – подумала она про себя. – Только все у меня опять хорошо. Было и будет».
Все эпиграфы в книге – из лирики Евгения Евтушенко.
