Ника неуклюже пыталась сползти вниз.
– Ба, не расстраивайся, он, наверное, что-то не понял, видишь, думает, что я мальчик.
– Ника, по-моему, твои фантазии заходят слишком далеко. Это уже не смешно. Ты только подумай, что ты говоришь! Накаркать же, в конце концов, можешь. И потом – про родных людей! – Тамара говорила совершенно серьезно.
– Мам, ты думаешь, это она все про нас с тобой?! – очнулась Нина.
– Я ничего не думаю, я констатирую.
– Вот, бабуль, и не думай, думать вообще вредно! Пойду этого горе-строителя успокою.
– А нас? Кто будет нас успокаивать?
Нахлобучивая в дверях тюбетейку, Ника оглянулась:
– Вот друг друга и будете успокаивать. На то вас и двое.
– А авоську-то свою зачем взяла? Что у тебя там, сигареты? – уже вдогонку крикнула Нина.
– Нина, я не курю, ты же знаешь! – И Ника побежала искать Никиту.
Будущий строитель курил в соседнем тамбуре. Ника встала рядом. Было прохладно. «Хорошо, что тюбетейку надела», – подумала она. У ее экстравагантной прически был один конкретный недостаток: мерзла голова.
– Обиделся, да? Обиделся! Вот люди. Это ж – аллегория.
– Я слов таких не знаю, в институтах не обучался.
– И мы не обучались, – радостно заметила Ника. Больше всего она боялась, что Кит просто промолчит, сделает вид, что ее вообще не существует. – Аллегория – это сравнение такое. Как будто бы. Вот ты пришел, посмотрел, и видишь – сидят две абсолютно здоровые женщины, только упитанные очень. Ну согласись, про сто килограммов я же не наврала! – Никита повернул голову и молча посмотрел на Нику. Ника вздохнула с облегчением: значит, первый шок прошел, – и вдохновенно продолжила: – Вот ты знаешь, кто они? Они обе – артистки Большого театра, и обе народные. Та, что все время носки вяжет – она виолончелистка; правда, уже на пенсии. Привыкла смычком-то водить, вот и вяжет теперь, по привычке, чтобы руки чем-то занять. Не будешь же смычком махать без дела. А та, что помоложе, но потолще – она певица, все ведущие партии в Большом театре поет. Вот. Ну и скажи ты мне теперь, где я тебе наврала? Они в душе инвалиды. Представляешь, всю жизнь на сцене, это ж рехнуться можно. Вот они и… Сам понимаешь. Немного того… Нет, с виду, конечно не скажешь.
Кит смотрел на Нику с любопытством, и та совершенно спокойно продолжила дальше:
– А вообще-то, «инвалид» про них – это я говорю тебе серьезно, без дураков. Когда две артистки в доме, это, доложу я тебе, мрак.
– А отец?
– Не, он инженер, на заводе работает, да они плохо между собой ладят, ругаются по поводу и без повода.
– Ну, ладно, – примирительно вздохнув, произнес Кит, – считай, что мы – квиты. А ты, Ника, интересная девчонка. Пойдем в вагон, а то уже продрогла вся.
Целый день Ника проговорила с Китом. Она даже не ожидала, что вот так может все про себя выболтать первому встречному пареньку. Сколько всего накопилось в ее детской душе, было не пересказать. И ни с кем и никогда она этим сокровенным не делилась. Отец постоянно в обиде на мать, ему не до Ники, нужно было выяснять отношения, подозревать жену, выводить ее на чистую воду. Нина была человеком творческим и, по большому счету, действительно давно уже не принадлежала ни себе, ни семье. Нике было обидно, ужасно обидно; ей очень хотелось быть с мамой и именно с ней поговорить перед сном, рассказать, как на нее посмотрел Валерка из 8 Б, и какой эта Светка с лестничной площадки оказалась интриганкой. Только рассказывать приходилось не маме, а Дездемоне или Виолетте.
Ну что делать? А когда давали «Травиату», Нина с утра начинала подкашливать. Ясное дело, ей же вечером от чахотки умирать. Ника понимала, что мать – талант. И талантов в доме вокруг девочки было много, а матери – не было. Оставалась еще бабушка. Но бабушка есть бабушка. Она не мама. Хотя Ника и видела, что Тамара Георгиевна ее понимает, иногда даже поддерживает молча или какими-то жестами, только это – все равно не мама.
Обо всех своих переживаниях Ника без остановки рассказывала Киту. Он, в свою очередь, говорил про себя, про сестренку, про маму-медсестру, тихую и работящую. И про отношения в семье. Мама воспитывала их одна, и, конечно, было непросто, но всегда в семье царило хорошее настроение; ощущались чувство локтя, поддержка. Поэтому Кит и в училище пошел, – нужно было профессию получать, матери помогать.
– Так тебя же в армию заберут?
– Конечно, заберут. Отслужу как положено. И матери легче будет, все-таки им вдвоем с Аленкой меньше надо. Ну, а уж я вернусь, заживут они, ни в чем себе не отказывая, уж я постараюсь.
На маленьких полустанках Кит с Никой выскакивали на перрон немного пройтись, подышать свежим, уже почти морским воздухом. Мимо сновали торговки, предлагающие кто – горячую картошечку, кто – соленые огурчики. Ника с Китом видели только друг друга и огромные южные звезды.
– Ника, хорошая ты девчонка, настоящая.
Кит взял Нику за руку.
– И ты настоящий, Кит, я таких еще в своей жизни не встречала. Хочешь, я тебя из армии ждать буду? Письма тебе писать. Хочешь? Я знаешь, какие сочинения пишу, у меня и по русскому, и по литературе одни пятерки.
– Глупенькая ты еще и маленькая. Тебе десятый класс надо заканчивать, в институт поступать. Столько всего еще впереди. Сама не знаешь. – Никита не выпускал Никину руку, теребил ее пальцы и все говорил, говорил: – Я тебе сам напишу. Ты же мне адрес дашь? А через два года обязательно встретимся. Там и посмотрим. Знаешь, ты мне всю душу разбередила. Только не стригись наголо больше. Ты на самом деле очень красивая, не уродуй себя. А то, что в семье неприятности, так это у кого их не бывает.
– А у тебя?
– Э-э, не сравнивай. Я без отца вырос; этого, знаешь, никому не пожелаешь. У меня все совсем другое. Не думай, что ты одна несчастная, а у других все замечательно. Это как посмотреть. Все от человека зависит. Взгляд на жизнь измени. И домашних перестань расстраивать. Сама ж говоришь, мать – достояние страны. Ну так страну пожалей!
Все три недели в Коктебеле Ника была счастлива. Нина с Тамарой ее не узнавали. Отрос ежик, Ника наконец сняла холщовые штаны, надела сарафан. К концу отдыха она превратилась в миловидную девушку. Правда, немного романтически задумчивую. Она все время думала о Никите, вспоминала их прогулки по ночному перрону, разговоры под южными звездами и ничего не находила прекраснее этого. Жизнь приобрела смысл.
В конце концов, Ника начала рваться домой: а вдруг он уже написал, вдруг ждет ее ответа. Хотя она понимала, что он тоже не добрался еще до дома, да и где гарантия, что он напишет вот так сразу. Образ Никиты потихоньку стирался из памяти, остались только лучшие черты, и то, что сначала смущало (например, достаточно сильный налет провинциальности), она из своей головы выбросила.
– Бабуль, я смотрю, ты уже тоже домой собралась. И как это ты всегда шерсть умеешь просчитать? Как довяжешь последний носок, значит, на поезд пора.
– Ника, я вяжу шарфы, ты же знаешь. Смотри, какое чудо сотворилось. Это для Елизаветы Карловны.
– Ты же ей уже вязала.
– Я теплый вязала! А этот – под вечернее платье. Ну что делать, если день рождения празднуют люди каждый год. Иди, посиди со мной. – Тамара отложила спицы и обняла за плечи подошедшую Нику.
– Твоей Елизавете Карловне скоро будет сто лет, какие еще вечерние платья? – Ника прижалась к бабушке.
– Э, дорогая, женщина и в сто лет должна оставаться женщиной. Расскажи лучше про Никиту. Он будет писать?
– Обещал.
– Значит, напишет, по-моему, он хороший мальчик.
Ника подняла на Тамару удивленные глаза.
– Ты думаешь?
– А ты нет?
– А я теперь вообще только про него думаю.
Тамара улыбнулась.
– Это замечательно, это прекрасное чувство. Учись чувства беречь. Неважно, как сложатся отношения, главное, чтобы сердце не зачерствело. Вот так.
– Бабуль, а ведь мы с тобой об этом никогда еще не говорили.
– Потому что не было повода.
– А сейчас, думаешь, есть?
– Думаю, что пока тоже нет, но у тебя появилась потребность это обсуждать.
– А расскажи мне о том, как ты влюбилась в первый раз, это был дедушка?
– Нет, что ты. Дедушку мне родители привели. Показали и сказали: «Он будет твоим мужем!» Тогда все за нас родители решали.
– Ну ты, баб, даешь! Ты ж с высшим образованием была! Консерваторию закончила. И без любви замуж вышла.
– Я вышла замуж по уважению. И ни разу об этом не пожалела, слышишь, ни разу! Из уважения родилась любовь, большая и на всю жизнь. А первая любовь была совсем другой. Мальчик жил в нашем дворе. С огромными глазами, вот как ты, и в тюбетейке ходил. Только он меня не замечал. Я маленькая была некрасивая: с огромным носом, волосы в разные стороны. Не ангел, это точно, – Тамара улыбнулась своим воспоминаниям. – Он потом с очень красивой девочкой встречаться начал. Я плакала, переживала, мама моя, твоя прабабушка, меня успокаивала. Но мне было не объяснить. Такое горе! Так что первая любовь была печальная.
