На этом Голос остановился, чтобы повлечь за собой другой. Тот, «другой» голос, говорил первому:
– Повтори ей все это внятно трижды, а лучше – раз семь. Так она пробудится от прежнего, а если будет не дурой – увидит Чистый Свет в Пустоте, соединится с Дхарма-Кайей и достигнет Освобождения.
…Анфисе стало обидно от человеческого «дура», но она решила не обращать внимания и слушать дальше.
– Анфиса, сосредоточься на своем божестве-хранителе, не отвлекайся: усердно сосредоточь на нем свой ум. Думай о нем так, словно он – отражение луны в воде, видимое и в то же время не существующее само по себе. Думай о нем так, словно он обладает физическим телом, – бормотал Голос, но Анфисе трудно было сосредоточиться, и она почему-то вспомнила Хому Брута, читавшего над панночкой в церкви Псалтырь.
– Ай да Гоголь, ай да сукин сын, – попробовала рассмеяться она, но, вспомнив, что высказывание принадлежит А. С., который «наше всё», и читается с фамилией «Пушкин» после «Руслана…», рассмеяться уже не смогла: – Что-то все в голове перепуталось, – озадачилась она и уснула крепко-крепко. Разбудил ее тот же Голос:
– …ная Анфиса, слушай внимательно, не отвлекайся! Запоминай мои слова. Ты покидаешь этот мир, но ты не одинока: смерть приходит ко всем. Не привязывайся к этой жизни ни из любви к ней, ни по слабости. Даже если слабость вынуждает тебя цепляться за жизнь, у тебя не достанет сил, чтобы остаться здесь, и ты не обретешь ничего, кроме блуждания в Сансаре… – Анфиса подумала: «Плавали, знаем», – но не стала возникать. – Не привязывайся к этому миру; не поддавайся слабости, – разумно советовал Голос-путеводитель.
Еще Голос добавил достаточно уже попсовую мысль, что весь Анфисин страх и трепет – лишь отражение ее собственного ума; Анфисе это можно было и не говорить, но Голос совершал все с методической точностью.
– Тело, которым ты сейчас обладаешь, называется духовным телом склонностей; оно – не из плоти и крови, и потому ни звуки, ни свет, ни видения, ничто не причинит тебе вреда, – будто врезались мысли в Анфисину не-плоть-не-кровь. – Ты более не подвержена смерти. Тебе достаточно знать, что это – твои собственные мысли. Помни, что все это – Бардо. До тебя дошло, Анфиса? – как-то совсем уж по-простецки спросил Голос и Прекрасное Далёко распахнуло перед ней свои ворота, а перед этим самым распахиванием Анфиса почти вслух шептала что-то из Бродского:
…Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность…
«А интересно, – думала Анфиса, – ТАМ сразу забивают рот глиной или постепенно?!»
Ее еще волновал почему-то чисто женский вопрос – как она, вообще-то, выглядит, но, как обещал совсем недавно столик, на котором она теперь лежала, погружаясь в пласты Б. Тёдол, «и это прошло».
…Небо над тем, где она оказалась, показалось Анфисе темно-синим, а еще показалось, что всё сдвинулось со своих мест и пришло в полный беспорядок. Еще она заметила, как перенеслась к кинотеатру «Художественный» и увидела около касс бхагавана Вайрочану, державшего в руках колесо, очень похожее на то, которое продавалось неподалеку на Старом Арбате. Но колесо у Вайрочаны было с восемью спицами, а не так себе, поэтому Анфиса поняла: настоящий, да еще с голубым сиянием чьей-то мудрости. Мудрость так сияла, так сияла, что Анфиса чуть не ослепла, но вовремя отвела глаза, которые сразу же уперлись в тусклый белый цвет мира дэвов.
Анфиса вспомнила, как столик советовал сторониться всего тусклого, и посторонилась: мир дэвов прошел стороной, а Анфиса спустилась в подземный переход. В подземном ей преградил дорогу бхагаван Ратна-Самбава, держащий в руке драгоценный камень желтого цвета. Этот бхагаван сидел на лошади, по бокам которой работала телохранителями пара бодисатв с женами, несущими непопсовые гирлянды и «родные» благовония, а не те дешевки, что продаются в переходе. Все пятеро так светили в глаза желтым, что Анфисе стало нехорошо: «Может, у них у всех гепатит?» – подумала она, но успела остановить поток сознания. Анфиса посмотрела на проходивших мимо людей: те тоже казались желтыми, но тускло-желтыми, и Анфиса снова вспомнила про шпаргалку столика не привязываться к тусклому – так и спаслась.
Подойдя к концу перехода, Анфиса заметила еще одного бхагавана – Амитабу. Он был весь красный, как свареный живьем (по соображениям гуманности) рак, а в руке держал лотос, к тому же сидел на троне павлина. С ним рядом были бодисатвы Авалокитешвара, постоянно опускающий глаза вниз, и Маньчжушри с женами. Одна из них, Гирдхима, понравилась Анфисе больше, и они даже разговорились:
– На самом деле меня зовут Гита, – сказала Гирдхима. – Я пишу музыку и стихи, – и покрутила в руках лиру.
Анфиса чуть было не попросила послушать диск, но посчитала это бестактным и не стала, тем более, красный цвет Гиты и всей красной свиты ослепил ее; заметив же тусклое, грязновато-розовое свечение где-то справа, Анфиса развернулась и гордо вышла из перехода на дорогу.
…Улица оказалась зеленой. На зеленой улице появился очередной бхагаван – Амога-Сидхи. Он сидел на антикварном троне типа трона Шан-Шан, на котором любили посидеть в Греции гарпии с головогрудью женщины и птичьим тазом, косящим под пернатский. Амога-Сидхи держал в руках что-то непонятное с четырьмя зубцами, а за этими зубцами методично проглядывались трое Бодисатв с женами, изображавшими мудрость. Зеленый цвет ослеплял; Анфиса опустила глаза и, будучи подкованной, сразу отвернулась от тусклого зеленого и пошла по направлению к ресторану «Прага», где никогда не была.
А в «Праге» в это время тусовались 42 божества, которые предлагали познать Анфисе Очень Внутренний Голос.
– Что значит познать 42 божества? – спросила Анфиса, и ей не очень захотелось идти в ресторан, где все пили и закусывали в невероятных количествах. Но Голос был, и Анфиса решила не трусить.
«Все равно они мне уже ничего не смогут сделать, раз я ни жива, ни мертва», – резонно заметила она, а, хлопнув три раза в ладоши, чудесным образом поменяла одежду и с удовольствием посмотрела в витрину: роскошный финикийский костюм из пурпурной ткани с красновато-фиолетовым оттенком шел Анфисе гораздо больше инкубаторского облегающего сарафана, в которых ходило пол-Москвы. На голове у Анфисы появился чепец, вокруг которого шла лента, спадающая на затылок обоими концами. Плечевой воротник был совершенно прозрачен, и Анфиса вспомнила о том, что давно забыла о своих хрупких плечах…Миновав дорогу и швейцара, она поднялась в зал, где для нее уже был заказан столик.
– Кофе со льдом, – попросила она официанта и принялась рассматривать присутствующих. Оказалось, что за соседним столиком сидит жена бодисатвы Маньчжушри. Гита скучающе перебирала струны лиры. Анфиса подошла к ней; на ее столике лежала маленькая книжечка Псапфы.
– Нравится? – Спросила Гита Анфису.
– Да, ее слова такие же нежные, как лепестки хризантемы. Помнишь?
Я не знаю, как быть:
У меня два решения.
– Помнишь, – улыбнулась Гита и прочитала:
Лира, Лира священная!
Ты подай мне свой Голос!
При слове «голос» на Анфису как будто повеяло холодом, но, помня, что это всего лишь проекция ее мыслей, она перестала проецировать, и холод исчез.
– Расскажи, как вы живете. Или не живете… Просто не знаю, как это назвать, – замялась Анфиса. – Да и на свой счет уже давно непонятно: то ли живу, то ли умираю.
– Ты существуешь, – серьезно сказала Гита, пристально глядя в глаза Анфисе. – Решай сама, как быть тебе дальше. А мы… – она обвела рукой зал, полный божеств в экзотических костюмах, что напоминало выставку одежды земного шара, – мы тоже сами. Ты туда не лезь. Давай кофе пить.
– Давай, – согласилась Анфиса. Ей понравилась Гита – может, именно тем, что у нее была лира, или тем, что она могла наизусть прочитать что-нибудь из Псапфы, кто знает. – А как там Эвтерпа поживает?
– Да сочиняет все, мечтательница, – вздохнула Гита. – Диск выпустила, сейчас вот хочет с Терпсихорой клип снять, а Мельпомена говорит, что это – трагедия: клип. Что раньше без клипов обходились.
– Теперь интеграция, – сказала Анфиса, поправляя чепец. – Послушай, все-таки у меня ощущение, будто я сплю. Ну не может, чтобы это все на самом деле… – Анфиса посмотрела вокруг.
– Не бери в голову, – сказала Гита. – И рот на всякий случай тоже не разевай, а то Аполлон на подхвате, а неизвестно, здоров он или болен.
– А что, у вас тоже болеют? – поинтересовалась Анфиса.
– Где это у вас? – возмутилась Гита. – А ты, по-твоему, где сейчас?
– В полной жопе я сейчас, – выдавила Анфиса.
– Нет, ты сейчас в Москве, в дорогущем ресторане «Прага», ты молода и небезынтересна, – сосредоточила ее Гита. – Поэтому с Аполлоном никакого орального, поняла?
