Эту вот особенность – предсказать траекторию непредсказуемую – Марат выявил в себе ещё лет в шесть, наблюдая по телевизору в чёрно-белом изображении какой-то безвестный футбольный матч. В то время ещё не было принято удачные удары повторами показывать в замедленной съёмке, но Марату этого и не надо было: он просто ЗНАЛ, куда полетит мяч. И так как в знании этом не чудилось ему ничего удивительного (он воспринимал его как данность), то он просто поражался глупости и нерасторопности человека в воротах: почему этот идиот бросается в другой угол? Непонятно ему это было. Но, впрочем, мало ли сколько чего непонятного происходит в жизни шестилетнего ребёнка? Он просто решил, что игра эта глупая, и переключился на одно из других важных дел, которых у него было в достатке… Полюбил он футбольные матчи намного позже.
* * *
…Самым трудным оказалось убедить тренера в том, что вратарь имеет право на собственную методику, что вообще существуют хорошие методики, о которых он, тренер, не знает. За всю свою богатую спортивную, а потом тренерскую карьеру, Пал Егорыч убедился только в одном: для хорошей игры нужна железная дисциплина. Но он хороший был мужик, Пал Егорыч, а поэтому эксперимент дозволил. Ребята, правда, посмеивались, но он их быстренько заткнул.
Хотя, признаться честно, потешаться было над чем. Все знают: хороший вратарь в воротах – он как пантера в клетке: собран и к прыжку всегда готов. А тут вдруг вратарь новый – сонный, как кот на солнцепёке, даже глазки прикрыл, расслабился. Стоит этак вольно, как будто зевака. Ухмыльнулся Мишка – капитан команды – зло так ухмыльнулся, поставил мяч на отметку одиннадцатиметровую, разбежался и шмальнул пушечно! И тут же крики, гвалт, гогот! Вратарчик, тот даже пальцем не шевельнул: как стоял, так и стоять остался. Мяч, правда, в ворота не попал: чуть выше перекладины ударил. Но вратарёк-то каков: не шевельнулся даже!
Нахмурился Пал Егорыч, рыкнул люто:
– Гол забей, мазила, а потом гогочи!
Заткнулись все, выстроились в очередь. Каждый норовит по мячу ударить с отметки, каждый норовит нос утереть сопляку в воротах.
…Второй удар вратарь отбил. Лениво как-то, неохотно, но отбил: едва коснулся его кончиками пальцев, изменил траекторию опасную и вновь задремал. Не понравилось это ребятам, и стали они бить так, что смотреть страшно: от ударов таких мяч лопнуть готов и летит он по траектории непредсказуемой… Вот тут-то вратарёк и проснулся: так проснулся, что присвистнули все с уважением – с места, в прыжках едва уловимых, мячи он ловить начал. Ловить – и назад бросать. Ловить и бросать. Опомнились они только от свистка тренерского, от окрика его грозного.
А он констатировал:
– Метода мне эта не нравится, и я ее не одобряю, но зато мне нравится результат. Ты в команде, парень!
Это была уже карьера!
Но настоящий его взлёт был много лет спустя, когда его, второго вратаря сборной России, выставили в матче против чемпионов мира.
Команда не справлялась. Бреши в обороне зияли, как дыры в старом кафтане. Удары сыпались как из рога изобилия. А вратарь вытворял чудеса: он брал мячи верхние и нижние, прямые и кручёные, берущиеся и те, что взять нельзя было даже теоретически. Он зарабатывал себе спортивное бессмертие.
* * *
А Марат в то время сидел на скамейке, неподалеку от тренера, и с его лба градом стекал пот, а пальцы намертво вцепились в колёса инвалидной коляски. Он молил только об одном: выдержать, дожить до конца этого матча, а потом послать всё к чертям собачьим. Блин, ну не подыхать же только из-за того, что братец решил на его горбу сделать себе славу великого вратаря!
Всё так, но матч этот болельщики потом будут вспоминать ещё долгие годы.
На моей коляске – лейбл с надписью «Свободное движение». Улыбающийся во весь рот человечек куда-то летит, вращая колеса. Только вот у меня свободное движение получается… не очень: двери у нас в квартире узкие, коляска в них пролазит еле-еле… А поэтому я почти всё время провожу в своей комнате.
Вообще-то живу я неплохо. У меня балкон, на который я умею выкатываться. Ещё совсем недавно с этого балкона был чудесный вид: большой двор, где всегда играли детишки, и за ним – вдалеке – кусочек леса. Но недавно всё изменилось: на месте двора сначала появилась стройка, а потом – бетонный угол нового многоэтажного дома. И тогда я попросил маму купить мне фотообои – во всю стену. Это ведь не компьютер, на обои у мамы денег хватит…
Когда мы наклеили их на стену, я сразу понял: это то, о чём я мечтал. Словно в моей комнатке появилось огромное окно, за которым лесная опушка и река с небольшим водопадом. Утро летнего дня. А у водопада, в задумчивой позе (ко мне спиной вполоборота), обхватив колени в длинном – до щиколоток – платье, сидит задумчивая девушка, наблюдая текущий поток. Я оказался даже в более выгодном положении, чем эта девушка: мог видеть не только поток, но и её. Один раз я даже тихонечко попытался окликнуть… Но она не услышала…
Потом я стал каждый день пытаться привлечь внимание этой девушки: сначала несмело, потом всё настойчивее – ведь ей там скучно одной. И мне одному тоже… Но она не отвечала, отчего я всегда очень расстраивался.
И тогда я решил сам подойти к ней ближе. Подойти и познакомиться. Поверьте: самое сложное было решиться.* * *
Гроб заказали самый простой – некрашеный: в семье никогда не было накоплений на чёрный день. Мать оплакивала сына, а соседки перешептывались: «Отмучился, горемычный».
В его комнате мать оставила всё по-прежнему: только вот коляска с весёлым лейблом «Свободное движение» стояла в углу как-то сиротливо.
Впрочем, нет. Было небольшое отличие. Мать его заметила не сразу, другие не заметили вовсе. А так как мать никогда и никому о своем открытии не рассказывала, то можно сказать, что совсем ничего и не изменилось.
А заметила она вот что: на берегу реки, у небольшого водопада, теперь сидели двое – задумчивая девушка в длинном – до щиколоток – платье, и юноша, обнимающий её за плечи. Они вместе смотрят на поток и даже со спины видно, что эти двое очень любят друг друга.
Иногда мать тихонечко заходит в комнату и смотрит на них. И ей кажется, что она даже чуть в более выгодном положении, чем они: потому что наблюдает не только поток, но и их.
Один раз она даже тихонечко попыталась окликнуть сидящих, но они её не услышали…
Ангелочки не должны знать страданий
1
Что-то подсказало Елене рожать не в Ленинграде, где она жила в общаге пединститута, а уехать к бабушке, которая жила под Череповцом в совсем небольшой деревушке. Бабка у неё, правда, была повитуха известная, но всё равно: видано ли, чтоб комсомолка рожать собралась к повитухе – пусть даже бабке родной, а не в советский роддом?
Как оказалось – не зря, не подвела её интуиция. Девочка у неё родилась не простая, а с маленькими серебряными крылышками.
– Вот чудо-то какое! – изумилась бабка её, Лизавета Петровна. – Сколь сотен ребятёнок я приняла, а такого отродясь не видала. Ангелочек, а не девочка! Агнессой назовём!
Елена, хоть и слабая после родов, характер показала. Сказала голосом хоть и тихим, но твёрдым:
– Сама назову. Наташкой она будет. А про крылышки не скажем никому.
Так дак так, бабка с этим не спорила. Только сказала:
– Агнесса, Ангелина или Наташка – не важно. Всё одно она ангел. Богом отмеченная.
А вот с этим и сама Елена не спорила. Комсомол комсомолом, а против фактов не попрёшь: крылышки-то вот они!
…Папа новоявленного ангелочка был тоже студентом ленинградского вуза, но только не педагогического, а киноинженерного. Звали его Гришей, и был он младше Елены на два года. О ребенке он и знать не знал, да наверно и не узнал бы, если б не эти чудные крылышки. Елена, которая дотоль собиралась ребенка воспитывать одна, неожиданно решила поставить папу в известность: у ангелочка должна быть полная семья, а в семье – порядок и довольство. Гриша был ошарашен, но в ЗАГС пошел: в те времена советские за обрюхаченную и брошенную девку могли не токмо из комсомола, но и из института погнать…
И… случилось чудо: в Грише проснулись дремавшие доселе отцовские чувства. Из оболтуса-меломана он превратился в советского инженера киноискусства, примерного мужа и отца. В дочке своей души не чаял, как и жена.
Жили они в славном городе Ленинграде и с Наташеньки разве что пылинки не сдували. А та была хохотушкой-веселушкой и отличницей. Люди ей всегда улыбались. И дети другие её любили. И кошки. И собаки. И даже звери дикие, которых она в зоопарке видела. И не знала она горя и печали до самого того дня, пока не исполнилось ей 17 годков…
2
Если б у Димы спросили кто он да откуда, он бы очень удивился. Не знал он этого, будто появился на белый свет сразу из ниоткуда, да, причем не ребёнком малым, а юношей.
Откуда он появился, мы тоже не знаем, знаем только, что это был очень странный юноша. Настолько странный, что об этом стоит рассказать особо. В стране, где официальной мечтой был коммунизм, он был единственным человеком (заметьте: именно он, а не генсек какой-нибудь и не номенклатура партийная), который действительно жил при этом самом коммунизме.
