Дома у Яна, конечно, нашлась бутылка водки, сели вокруг стола, Надя нарезала огурец, спать уже совершенно не хотелось, выпили за нежданную встречу, хоть и при печальных обстоятельствах, да что ж печальных, горячился Ян, люди поставили своей целью наживу, понимаете, голую наживу, это не просто халатность, это преступление, и они не только свое дело потеряют, но и в тюрьму сядут, и это будет заслуженная мера, я аплодисментами буду приветствовать это решение, бурными и продолжительными аплодисментами, Даня молчал, думал о чем-то своем, но это невероятно, заговорил Соловейчик, захмелев от первой же рюмки, это просто невероятно, я как будто вновь очутился на фронтах гражданской войны, какое-то нелепое ощущение, что завтра снова в бой, а вы воевали, тихо спросила Надя, да нет, не воевал, я в целом, я работал тогда в газете, в Харькове, освещал ход событий, засмущался Соловейчик, и тут заговорил Даня, который сказал, что тоже об этом подумал, но что у него, наоборот, это вызвало поразительное ощущение, может быть, даже парадоксальное, что вот такой нелепый взрыв – это признак мирного времени, что эта новая эпоха – как раз эпоха мира, полного, глубокого, долгого мира, и хотя война с империалистами вполне возможна, но само время поворачивает людей в другую сторону, а они не готовы, вот Ян схватил пистолет, милиция, между прочим, тоже была вооружена, все готовы стрелять, а стрелять-то уже не надо, не в кого, пора жить как-то по-другому, совсем иначе, я не понял, ты что имеешь в виду, спросил Ян, я не могу тебе этого объяснить, Даня встал и вышел покурить. Соловейчик попросил разрешения написать заметку в «Вечернюю зарю» прямо здесь, у них, достал бумагу, перо и начал быстро строчить, порой читая им свое творение вслух, все смеялись, пили, и было очень странно, тревожно и при этом как-то опасно-весело, вся витрина и двери магазина «Охотник», читал вслух Соловейчик, аппетитно хрустя при этом огурцом, были выброшены через всю улицу во двор бывшей гостиницы «Эрмитаж», потолки и полы расположенных над магазином квартир были подняты кверху и затем всею силою обрушились вниз, господи, воскликнула Надя, так вы же говорили, что никто не пострадал, это я… шобы… вас… ушпокоить… весело засмеялся Соловейчик с огурцом во рту, дым из магазина окутал непроницаемой мглой все место происшествия, так что в первый момент ничего нельзя было разглядеть, по инстинкту самосохранения некоторые жильцы выбросились во двор дома, причем многие поломали себе ноги и разбились, все находившиеся в квартирах, расположенных над магазином, погибли, за исключением только двух прислуг, из которых одна только что вышла за покупками, за какими покупками она вышла в час ночи, я не понимаю, но вы же сказали… Надя, Наденька, сказал сухо Ян, он просто переписывает милицейскую сводку, он тогда еще не знал, когда мы его встретили, стена, продолжал Соловейчик, выходившая во двор, обвалилась до второго этажа…
Назавтра выяснились еще более ужасные подробности. По городу ходили слухи о гибели большого количества пожарных и сотнях жертв. На самом деле, жертвы были не так значительны. Было убито взрывом шесть человек, ранено и обожжено одиннадцать.
Все эти новости уже были в газетах, но Соловейчик почему-то решил принести их лично и опять явился вечером к ним домой. Мы знаем, мы все знаем, сказал Ян, чего ты хочешь от нас, вестник беды, а я думал, вы не успели купить газету, его посадили за стол и снова начали выпивать, чувство непонятной, какой-то мистической опасности и мрачного, тяжелого настроения, вдруг опустившегося на этот веселый город, сблизило всех четверых, и расходиться не хотелось, Соловейчику явно очень понравилась Надя, и он хотел щегольнуть подробностями, которых нет в газетах, но подробностей было мало, Даня посматривал на него с усмешкой и наливал, обычно крайне равнодушный к алкоголю, в этот вечер он как-то распахнулся, ему хотелось еще и еще.
Итак, пожарные не пострадали, листал блокнот Соловейчик, два надзирателя из 26-го отделения милиции, так, позвольте, а именно товарищи Зайцев и Мещеряков, бросились спасать людей на второй этаж, но были отброшены взрывом с такой силой, что отлетели во двор, какой ужас, прошептала Надя, да, но ведь это был уже второй взрыв, наставительно сказал Соловейчик, а они все равно не побоялись, да, и вот, совладелец магазина Фирсанов, который в настоящее время потерял зрение и лежит в Шереметевской больнице, допрошен, зрение он потерял, сказала Надя, люди жизнь потеряли, Ян слушал их разговор молча, и вдруг сказал, знаете что, давайте выпьем за смерть… все замолчали, что ты имеешь в виду, нетерпеливо спросил Соловейчик, смерть, смерть, я имею в виду смерть, ну вот смотрите, вот эта прислуга, которая вышла за покупками и которая совершенно случайно осталась жива, тогда как те люди, с которыми она проводила всю свою жизнь, изо дня в день, разорваны в клочья, счастлива ли она сегодня, не уверен, да, она потрясена, а знаете чем, она оказалась одна, ей страшно, ибо то, что должно было с ней случиться, не случилось, и вот она думает, а почему, чем я лучше или хуже, что такого есть во мне, что меня пощадили, а может быть, я не хочу этого, может быть, смерть была бы для нее избавлением, Ян, да что с тобой, спросила Надя, да нет, ничего, просто я почувствовал вот это облегчение, понимаете, странное облегчение смерти, ведь когда говорят, человек хочет жить вечно, это ведь не значит, что он хочет жить бесконечно, то есть жить долго, повторять все снова и снова, правда же, нет, он хочет жить не бессмысленно, продлевая одно и то же, то есть не ради цифр, не ради просто вот такого, знаете, спортивного достижения, голой статистики, это совсем не нужно, увы, вечность – это качество только одной секунды, это такой крошечный абсолют, и вы знаете, я подошел вчера к этому горящему дому и представил себе: вот раз, и ничего нет, все взлетело к чертовой матери на воздух, как здорово, все приобрело смысл.
Что ты бредишь, спокойно сказал Даня, тебе нельзя больше пить, возможно, сказал Ян, я видел много смертей, перебил его Даня, поверь, в этом нет ничего хорошего, когда отлетает жизнь, от человека остается только что-то неприятное, на него и смотреть-то неприятно, и он лежит в неудобной позе, из него течет, а он не может пошевелиться, чтобы не текло, понимаешь, что уж говорить про данный случай, когда тебя разрывает просто на куски, не понимаю, а я, кажется, понимаю, сказала Надя, просто больше не надо беспокоиться, волноваться, мы все мечтаем об этом моменте, когда не надо больше волноваться, когда от тебя ничего больше не требуется, вот-вот, отозвался Ян, вот Надя меня понимает, это отдых, покой… Она взялась за рюмку, но пить не хотела, повертела пальцами в руках, нет, это убежище, бегство, я иногда тоже хочу убежать, но куда? Ну нет, сказал Даня, мне не нужно такого покоя, я буду жить долго, у меня будет жена, ты слышишь, дорогая Надежда Марковна, у меня будет жена, дети, они меня будут любить и я буду любить их, и я знаю, что это не будет всегда легко, всегда весело, но я хочу испытать эту тяжесть, я хочу нести ее, мне противно быть легким, тяжесть это то, что мне нужно, понимаешь, Ян, даже скорее ноша или груз, словом, что-то такое, что тебя испытывает, я не знаю, понимаешь ли ты меня, вечность для меня именно в этом, чтобы что-то тащить, тупо тащить, неизвестно зачем, неизвестно кому, но дотащить и отдать, а ты, как мне кажется, все время стремишься освободиться, от одного, от другого, от третьего, я знаю одного такого человека, я встретил его тут, в Москве, на днях, он освободился от всего, но, ты знаешь, он несчастлив…
Соловейчик, чувствуя, что Надя серьезно напугана, опасливо поглядывал то на одного, то на другого брата и тут же поспешил перевести разговор: что, мол, да, семейная жизнь это хорошо, все мы хотим тепла, уюта, семейных радостей, но все-таки город серьезно встревожен, все-таки, сами понимаете, три мощных взрыва в самом центре, в последний раз, мне кажется, такое было в 1919 году, взрыв в Леонтьевском, да и то, там был открытый и понятный террористический акт, а тут что-то такое, непонятное, никто не верит, все считают, что власть скрывает число жертв, растут слухи, а рабочий класс у нас и так, понимаете, находится в беспокойстве, буквально тут и там слухи о забастовках, о рабочих выступлениях, например, вот буквально вчера – завод АМО, началась итальянка, по поводу невыплаты жалованья за вторую половину сентября, опять же, всех будоражит дело Мортехозупра, идет открытый процесс над бывшими руководителями, вскрылись огромные хищения, кстати, можно туда сходить, вам будет интересно. Надя заметила, что Ян побледнел, постойте, сказала она, я ничего об этом не знаю, да и вообще, вы тут все смешали в одну кучу, какие могут быть забастовки при советской власти, забастовки были при царе, так в том-то и дело, захохотал Соловейчик, в том-то и дело, я же говорю, город страшно взбудоражен.
