Разгоряченные и в целом довольные мы вывалились из клуба. На улицу медленно надвигалась ночь. Настроение значительно поднялось.
Псих предложил взять еще пива. Никто не отказался – еще бы. Знакомые Психа исчезли в неизвестном направлении, это тоже радовало – у них были кислые физиономии, словно кто-то им что-то был должен.
Взяв пива, мы вернулись к клубу. У входа стояли музыканты из «Питер Пэна». Мы по очереди пожали им руки в знак благодарности за отличный концерт и угостили пивом. Парни не отказались. Поболтали немного о музыке, потом они двинули к метро, мы остались. Разъезжаться по домам не хотелось. Естественно, откуда-то появилось еще пиво.
У клуба было много народу, так же отдыхающего и пьющего. Мы зацепились языками с какими-то парнями. Они что-то рассказывали, я особо не слушал. Потом к ним подошли их девушки и тоже что-то говорили. Я опять же не слушал. Псих им что-то вещал. Я же пил пиво и чувствовал некоторое облегчение.
Потом одна из девушек сказала, что ее зовут Вера, и она хочет быть милиционером. Интересно так получилось: Вера – милиционером. В рифму даже.
– Зачем тебе это? – решил я вклиниться в разговор.
– Что зачем? – спросила Вера, не понимая сути моего вопроса.
– Милиционером зачем становиться?
Она ненадолго задумалась. А потом принялась сбивчиво выдвигать тезисы.
– Во-первых, у них красивая форма…
Я вспомнил серые мундиры, внушавшие страх рахитичным подросткам и лысым интеллигентам.
– Во-вторых, быть милиционером престижно…
Перед глазами встала провонявшая мочой и немытыми телами камера предварительного заключения.
– В-третьих, я хочу чувствовать себя уверенно. Мне нужна корочка, с которой я ничего и никого не буду бояться.
Тут она почти попала пальцем в небо. Я ужаснулся тому, что все в этом мире так просто: есть корочка – ты человек, нет – червь навозный. Настроение начало портиться.
– И, в-четвертых, их, дураков, – она показала на знакомых парней – если надо, от тюрьмы спасу.
«То есть отмажу, ты имела в виду», – подумал я. Но решил промолчать. Пиво в горло больше не лезло.
– Понятно, – коротко сказал я, каждой клеткой своего организма ненавидя мир, в котором молодые девушки мечтают быть милиционерами. – Теперь мне все понятно. – Я повернулся к Психу и Доктору, – парни, пошли отсюда, а то меня сейчас стошнит…
Похоже, Псих понял, о чем я, – он тоже двинул прочь. Доктор попрощался с парнями и пошел за нами.
– Милиционером, блядь… – изрек Псих.
– И не говори. Самое забавное – что ради корочки…
– Да сейчас всё ради корочки!
– То-то и оно, – я остановился, – пойдем еще за пивом, я снова хочу напиться.
Потом мы пили пиво в парке. На улице медленно, но верно темнело, хоть и стояла пора белых ночей, что, несомненно, означало только одно: время давно перевалило за полночь. Псих опоздал на метро.
– Ладно, не напрягайся, – я глотнул пива, – переночуешь у меня. Ты же не хочешь быть милиционером?
– Я ученым быть хочу.
Псих учился в аспирантуре, и я понимал, о чем он. В стране, где молодежь валом валит в милицию, чтобы сшибать деньги с мигрантов и пьяниц, на науку денег нет.
Вскоре мы решили расходиться. Доктор жил неподалеку и ему до дома было рукой подать, нам же предстояла небольшая прогулка по замершему (сомневаюсь, что спящему) в ожидании очередной жертвы гетто. Мы распрощались с Доктором.
– Ну что, пойдем? – сказал я Психу.
– Пойдем, – Псих как-то странно мотнул головой, – только пивка надо взять.
– По дороге возьмем.
Странным образом мы заблудились. Или это проклятое гетто не хотело выпускать нас из своих лап. В общем, нам пришлось поплутать среди узких улочек и темных переулков. И ни одного магазина мы, естественно, на своем пути не встретили.
Зато встретили весьма странных ребят. Возле среднего класса машины (нам с Психом и самое худшее корыто было не по карману) хорошо одетые парни – были опознаны нами как мальчики-мажоры из таких же мажорных клубов – от души мутузили друг друга. Причем делали они это с каким-то особым зловещим энтузиазмом, словно спрятанная под дорогим шмотьем животная энергия (в общем-то, обычных зверьков) наконец-то вырвалась наружу, чтобы крушить всех и вся на своем пути. Их глаза горели ненавистью, а кулаки свистели так, что чувствовалось: кончится все это нехорошо. Мы с Психом быстрой походкой засеменили прочь. Где-то сзади кричали:
– Да ты пес! И жизнь у тебя песья!
Я перекрестился про себя. Уж какими бы потерянными для этого мира мы не были, мы оставались все-таки людьми. Из этих ребят, похоже, их кривой мирок животных инстинктов давно вытравил все, в том числе и душу, если она там, конечно, когда-то водилась.
Позади автомобиля растрепанный парень в джинсах от «Гуччи» тащил по асфальту тело в таких же джинсах от «Гуччи», вцепившись в его руку. Тело было окровавлено и не подавало никаких признаков жизни, чем особенно напоминало мешок. Так в армии мы таскали тяжелые мешки с грязным бельем в прачечную, а потом назад – в каптерку.
– Вот, блядь, бывает же, – только и сказал Псих, когда мы удалились от места побоища на приличное расстояние.
– Не говори – словно с цепи сорвались.
– Теперь я, по крайней мере, знаю, чем занимаются дети богатых родителей, когда им становится скучно спускать папины денежки, – сделал заключение Псих.
– Лучше бы нам больше никого не встретить, а то что-то мне такие сцены не по душе.
– Да ладно, пусть парни пар выпустят, а то двигаются они мало.
– Им бы его на заводе выпускать или в армии…
– Это точно.
– Сейчас бы пивка…
Пива мы взяли, когда все-таки выбрались из этого проклятого места. Вдалеке светился Большеохтинский мост. До дома оставалось немного.
Я снова вспомнил дерущихся у машины парней. И чего людям спокойно не сидится, когда всё есть? Хотя какая разница как выглядит гопник: как вокзальный приблуда с фиксой во рту или же как накрахмаленный педераст?..
Когда перешли мост, Псих предложил:
– Давай на набережной постоим, пива попьем.
– Давай, – согласился я. Охта хоть и не была самым спокойным районом, но все же такого, как полчаса назад, я здесь не видел. Возможно, пока.
Вокруг раскинулась теплая июньская ночь, через мост проносились редкие машины, шли еще более редкие люди, в речной воде плавно покачивался свет от подсветки моста. Картина умиротворяющая. И приятная горечь пива во рту.
Мимо нас по реке проплыл небольшой теплоход, на котором играла музыка. На верхней палубе танцевали люди. Наверное, какой-нибудь корпоратив. Я плюнул в воду.
На той стороне высилось темное здание, на крыше которого горела красными буквами крупная рекламная вывеска. Свет от нее падал на гладь реки у противоположной набережной. Вслед за волнами, распространившимися от теплохода, свет пополз от набережной к середине моста, а от нее – по направлению к нам. По мере приближения волн к набережной, где стояли мы, приближался и свет – красные расплывающиеся зигзаги. Красивый эффект.
– Шикарно, – сказал я, глядя на распространение света.
– Это надо снимать, – поддержал Псих.
Свет вместе с волнами разбивался о плиты набережной, красные сполохи плясали во влажном речном воздухе. Мою душу впервые за несколько дней наполнило умиротворение. Я знал, что это всего лишь временное состояние, что мне предстоят еще миллионы таких трагических периодов, наполненных одиночеством и пустотой, бесконечным похмельем в опостылевших стенах съемной комнаты, но я его принял, пустив его в душу и слившись с ним.
– Хорошо! – подумал я вслух.
– И не говори, – Псих протянул свою бутылку к моей, и мы стукнулись ими.
Иллюзии… иллюзии… Мы переполнены ими. Мы живем на войне – войне с самими собой – где редкие моменты спокойствия воспринимаются как привал перед нескончаемым кровавым походом, полным яростных опустошающих битв…
– Ладно, пойдем к дому, – предложил я минут через пять молчания.
– Пойдем.
В ларьке у дома мы взяли еще по пиву и последующие полчаса провели, сидя на кухне за разговором, плавающим среди табачного дыма и спутанного сознания.
Ночь за окном замерла, и мне казалось, что наши слова улетают за окно, освещаемое снаружи тусклым уличным фонарем, к реке, где сливаются с волнами и одиноким красным светом рекламной вывески, а затем несутся дальше, в сторону Балтийского моря. Потом мы все-таки легли спать.
Следующее утро было близнецом предыдущего. Те же эсхатологические ощущения. Гибель богов – и тому подобное.
Мы с Психом выпили чаю. Помогало слабо. Все то же ослепительное солнце било в глаза, тот же пронзительный ветер гулял в душе.
