– Сверд?
– Да.
– Точить?
– Да.
– Никогда не пробовал. Но это, я думаю, не очень сложно.
Дир закатил глаза.
– Эх, простота! Не сложно. Надо же. Это, заметь, целая наука, Ротко, друг мой. Сковать хороший сверд легче, чем наточить.
– Ну да? – искренне удивился Ротко.
– Простота. Неуч. Конечно! Годрик хорошо точит сверды. Не как Хелье, конечно, но хорошо.
– Годрик – это такой нагловатого вида тип, что с вами всеми был в кроге … стоял рядом, улыбался ехидно?
– Нагловатый? Может и нагловатый, но ты, Ротко, запомни – до Годрика тебе ох как далеко! Годрик – золото, а не человек. Золото ходячее и говорящее.
– Я не спорю.
– И правильно. Чего Годрик умеет – тебе никогда тому не научиться. Плохо, что понимаешь это только когда его нет рядом. И сверды Годрик точит – что надо! Но, конечно, не как Хелье. Хелье так, заметь, сверд наточит, прямо как в саге про героев.
– Так остро?
– Остро! Остро любой может наточить. Даже хорла, у которой ты ночевал, может наточить остро. Это не велика, заметь, премудрость. Поставил лезвие под нужным углом, камень взял плоский, и шуруй себе. А Хелье точит так, что сверд потом месяц не тупится, сколько им не маши. Просил я его как-то Годрика обучить, а он только усмехнулся. Вообще лучше человека, чем Хелье, на всем свете нет. Уж ты мне поверь. Он мне жизнь спас. Все эти князья да посадники – ничто по сравнению с Хелье. Ага, вон домик-то наш. Рыбак уж ушел в плавание. Это хорошо – не люблю, когда чужие под ногами путаются.
По мере приближения к домику до Дира и Ротко стали доноситься странные звуки. Подумав, Дир понял, в чем дело, засмеялся, и приложил палец к губам.
– Это Хелье поет, – объяснил он и хохотнул. – Ступай тихо. Послушаем.
Поскольку ни Дир, ни Ротко не представляли для него опасности, Хелье не почувствовал их приближения и продолжал распевать во все горло какой-то нарочито дикий лапландский романс. Песнопениям этим научила его в детстве мать, у которой (в Смоленске еще) в подругах состояла какая-то совершенно безумная лапландка. Музыкальный слух у Хелье отсутствовал, а певческие данные оставляли желать много, много лучшего. Хелье об этом знал и давал волю своим музыкальным порывам только когда вокруг никого не было. Дикие мяукающие слова перемежались воинственным рефреном на очень высокой ноте – «Уи-уи-уи-уи!» Возможно, с этим кличем яростные лапландцы бросались в отчаянный бой с медведями, волками и другими ровдирами в своей Лапландии – мерзлой, неуютной земле к северу от Лапландской Лужи. На третьем «уи-уи» Дир не выдержал, захохотал, и открыл дверь. Хелье круто обернулся и смущенно замолчал.
– Доброе утро, – сказал Дир. – Ты продолжай, не стесняйся. – И опять захохотал.
– Ну и гад же ты, Дир, – заметил Хелье. – Слабости следует уважать. Не так уж плохо я пою.
– Ты очень, очень хорошо поешь, – заверил его Дир и в этот раз уже не смог остановиться – от хохота из глаз у него потекли слезы, он утирал их рукавом, привалясь к стенке. Ротко, смущенно улыбаясь, вошел за Диром и встал у косяка.
Дир заставил себя остановиться, набрал побольше воздуху в легкие, задержал дыхание, выпучил глаза, посерьезнел, сказал, «Уи» и осел на пол, хохоча.
– Сволочь, – сказал Хелье.
– Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
– Заткнись.
– Ха-ха-ха-ха-ха … Уи! Ха-ха-ха-ха!..
– Здравствуй, Ротко. – В отличие от Дира, Хелье помнил имя зодчего, виденного им один раз в Талом Кроге. – Ты не обращай внимания, мой друг по утрам бывает не в себе.
Теперь засмеялся Ротко, и Хелье, закатив глаза, ушел в угол и сел там на ховлебенк.
– Сейчас, – сказал Дир, поднимаясь с полу, – сейчас я приготовлю пожрать. А может с вечера чего осталось. – Он засмеялся. – С вечера, с вечера … астер ты меченый … не смотри, а в печь ее … Такая скоморошина … нынче в Киеве все поют, – объяснил он. – Говорят, сам Валко-поляк их сочиняет. Глупо, но смешно. Ага, вот еще пара стегунов есть … разогреть их, что ли? Ротко! Ты, говоришь, огонь разводить умеешь. Вот и разведи.
– Дело закончил? – спросил Хелье.
– А как же, – откликнулся Дир, возясь с котелками и плошками. – Дело прежде всего. Уи. Ха-ха-ха-ха-ха!..
– Ты теперь … Да заткнись же ты! … Ты теперь, стало быть, свободен?
– Как зяблик. Ну, правда, нужно ехать в Киев, рапортовать. Но время терпит.
– Обратно ничего не надо в Киев везти?
– Обратно-то? О, спасибо. Чуть не забыл.
Дир покопался в суме и вытащил свиток, данный ему Житником. – Ротко! Ага, развел огонь, молодец. Действительно, умеешь.
Он подошел к печи и сунул свиток в огненные языки.
– Все. Теперь ничего везти не надо.
Хелье удивленно посмотрел на него.
– Ежели, – объяснил Дир, – всякий смерд и всякий холоп начнет князю писать, никаких чтецов не хватит разбирать все это. Князья должны писать князьям! Научили холопов грамоте, они и пишут, как отвязанные. Пишут, пишут. Невежи.
– Как знаешь, – сказал Хелье.
– Уж знаю я, знаю. Годрик не заглядывал?
– Нет.
– Выпорю я его, ежели его не убили, конечно. Какая, заметь, скотина неблагодарная бриттская. Бестолковая. Я, говорит, только огурцов куплю. Ну и где они, огурцы эти?
– А он, небось, отправился огуречнику мстить.
Дир хлопнул себя по лбу.
– Точно! А, хорла, действительно … Неужто убил Годрика негодный огуречник? – Дир раздул ноздри. – Что я с ним сделаю. Как я его скручу. Как я его от десятины-то освобожу! Прощелыга. Астер проклятый.
Стегуны не испортились за ночь. С голоду казалось очень вкусно. Ротко хотел было сесть за стол, но Дир его остановил.
– Ты чего это? – спросил он строго. – Не полагается тебе за общий стол.
– Что же ты меня унижаешь? – оторопело спросил Ротко.
– Унижаю? Чем же это?
– За стол не пускаешь.
– Хо! Унижает, заметь, незнание своего места. У каждого свое место. Твое место – стоять рядом, когда я ем.
– Дир, – вмешался Хелье.
– Не мешай, Хелье. Холопа нужно учить – это не страшно, всех учат тому, что им знать положено. Нас учат, холопов учат, ремесленников. Даже князей учат, хоть и плохо.
– Дир!
– Не мешай.
Хелье посмотрел на Ротко и сделал ему знак – мол, это недоразумение. Затем он встал и сказал веско, —
– Дир, а подойди-ка сюда. В угол. Есть разговор.
– Может, позавтракаем сперва?
– Иди сюда!
Дир с сожалением встал и пошел с Хелье в угол.
– Ну?
– Ты что, совсем охвоился на службе у Святополка? Он же зодчий.
– Кто?
– Ротко.
– Зодчий?
– Да.
– Ну и что, что он зодчий. Холопов надо…
– Он не холоп. И никогда холопом не был.
– Укуп.
– И в укупы не продавал себя.
– Ну так я его себе укуплю. Если Годрик не вернется.
– Листья шуршащие! Он зодчий, понимаешь ты, пень ростовский?
– Да какая разница – зодчий, стяжный, кормовой…
– Зодчий – это ремесло такое.
– Да?
– Да.
– Что же это за ремесло? – с сомнением спросил Дир.
– А такое ремесло, когда дома строят.
– А, – понял Дир. – Плотник, значит. Ну и что? Бывает, плотники продаются, когда им работы нет.
– Не плотник. Зодчий.
– Ты заладил – зодчий, зодчий.
– Ну вот, скажи – как называется человек, командующий сотней воинов?
– По-разному.
– В Киеве. Как он называется в Киеве?
– Сотенный.
– А если тысячей воинов?
– Тысяцник.
– А человек, командующий тысяцниками?
– Военачальник.
– Правильно. Так вот зодчий – он военачальник всех плотников, столяров, клепальщиков, и смолильщиков. Он планирует, как будет выглядеть дом, когда его закончат строить.
– Ну уж нет, – сказал Дир.
– Что – нет?
– Чего планировать-то? В сражении – да, нужно планировать, без этого никуда. Без планирования потери больше. Ненамного, но больше. А дом-то чего? Ставь себе стены, вешай крышу.
– А если большой дом?
– Больше стены, и больше крышу.
– А если в доме два уровня?
– Ставь второй на первый.
– А фундамент?
– Ну, копай, заливай известью. Подвал еще бывает – тоже копай. Чего планировать?
– А если каменный дом?
– Камень на камень, те же стены.
– А башню? А церковь?
– Что-то ты, Хелье, не то говоришь.
– А вот мост тут строят. Видел мост?
– Видел. И что?
– Нужен зодчий.
– Зачем?
Хелье вздохнул.
– Просто поверь мне на слово, Дир. Ротко из таких ремесленников, которые не продаются, не покупаются, и не одалживаются. Он давеча с князем говорил.
– Это по ошибке. Он мне рассказывал.
– Никакой ошибки. Он – равный нам.
– Ну уж это ты брось. Простолюдин какой-то, подумаешь…
– Достаточно равный, чтобы сидеть с нами за одним столом.
– Да?
– Ученый человек.
– Ученый?
– Вот именно. Ученый.
Дир почесал в затылке.
– Так, стало быть, я не могу его взять себе в услужение? У него денег нет совсем, он говорил.
– У тебя тоже нет, однако же ты не идешь в услужение.
– Я служу князю.
– В качестве холопа?
