– Маричка, я с горе-новостями, – жалуется. – Жди гостей.
– Каких? – насторожилась Маричка.
Иван скосил глаза на соседнее с её участком пастбище.
На пастбище бугрились здоровенные туши труб. Строители газопровода в аккурат подобрались уже к самой к Маричкиной кукурузе.
Со вздохом добавил:
– С минуту на минуту должно нагрянуть пускай и небольшое, а всё ж начальство. Покажет, где именно пойдёт тут трасса «Дружбы»[85].
У Марички вырвалось больное:
– Иваночко! Ну да что ж это будет?! Столько положили труда и – губи?
– А что, Маричка, поделаешь, раз надо? – Заслышал машину, осёкся, кинул быстрый взгляд назад. – Вот! Полюбуйся!
Из-за труб вывернулся «бобик».
Не сминая скорости, стремительно катится к межине поля.
– Про него речь, – мрачнеет Иван, – а он навстречь… Мда-а, едрёна корень. Вот сейчас ткнёт пальчиком и хошь не хошь, а режь на корм эвона какой коридорищекукурузы. Готовь этим доблестным газовичкам фронток работ!
– Э-эй!.. Э-эй!.. Да куда-а!? – в отчаянье замахала руками Маричка, видя, как колёса, миновав межину, вдавились в мягкое тело её земли.
Ударив передком и наклонив от себя крайние кукурузи– ны, машина стала. Откачнулась назад.
Тяжело охнув, хлопнула дверца.
К Маричке с Иваном нехотя, как-то лениво, с чужой тягостной улыбкой на широком лице двинулся громоздкий, медвежеватый чернявый парубок.
– Это и есть ваше начальство? – с ядком хохотнула Маричка.
Иван зашептал:
– Срочно приказываю. Меняй гнев на милость! Начальство оченно не любит непочтительности.
И, смеясь глазами, с деланным подчёркнутым прилежа– нием потянул руки по швам, выпячивая простор груди.
– Отставить, – без аппетита качнул рукой дюжий парубок и без желания, словно по принуждению, поручкался с Иваном. Они были уже знакомы.
– А вот наш Бог по кукурузе, – кивнул Иван на Маричку.
Парубок понёс и Маричке массивную руку:
– Богдан Клавдиевич Гойдаша.
– Мария.
– А дальше?
– Что дальше?
– По отчеству?
– Не обязательно! – зардевшись, смято бросила.
– Ну а всё-таки?
Открытая отчуждённость не во нрав легла гостю.
Гость явно уязвлён. Оттого, может, и опрометчиво настойчив.
Разворотистый Иван, как свою руку знающий кремнёвый Маричкин характер, канючит с улыбкой:
– Егоровна! Да сознайся уж, как там тебя по батьке, раз ему так желается.
Все рассмеялись.
– Ну что, – говорит Богдан, – прогуляемся… Покажу, где у вас пройдёт наша трасса.
И веселун Богдан, досмеиваясь, грузно зашагал немно– го впереди. Под ногами у него хрустко ломались, падали с корня тёмно-зелёные сочные, раскормленные стебли.
Почернело всё в глазах у Марички.
«Я каждой кукурузинке по сотне раз кланялась. А он прёт, яко танк!»
Вспомнилось, какая дураха была весна.
Из-за холодов на целую неделю посеяли после срока. Схватилась корка. Не подсоби зёрнам – не пробьются к свету. Пробороновали – закупали дожди.
«Блюдца» сплошь и рядом затянули делянку.
Кукуруза в «блюдцах» желтела, вымокала.
Под гибельным дождём девчата мотыгами пробивали канавки, гнали из «блюдец» воду, подсеивали вручную…
Так тяжко далась эта кукуруза, а он, как гусарский конь, чалит не глядя себе под ноги, крушит всё, выворачивает с корнем. Давит растеньица – будто на душу тебе наступает!
– Что ж вы наступаете? – не стерпела Маричка.
– А летать, увы, нас не научили, – прижав руку к груди, с поклоном ответил Богдан. – И потом, всё равно ж брить! Что тут такого?
– Чужие труды топчете!
– Заплатил и топчу.
– Будто из своего кармана!
– Из своего. Из газового. Отставим этот пустой спор Давайте к делу. Мы отчекрыжим у вас ленту в двадцать четыре метра.
– И чего языком вертеть, как вор мельничным колесом? – вскипела Маричка. – Норма ж… В правлении подымался разговор… Ширина отчуждаемой полосы всего-то две-над-цать!
– Нужно двадцать четыре, – монотонно повторил Богдан, всем своим видом давая понять, что эта торговля начинает его утомлять. – Техника тяжелющая. Гигантская. Чтоб не мотаться для разворота в конец поля, будем разворачивать– ся на месте.
Трудно себя удерживая, Маричка медленно из стороны в сторону пронесла отставленный блёсткий от мозолей плоский палец перед самым носом у Богдана:
– И чего гнать порожняк!? Боюсь, любимушка, не будете вы разворачиваться на месте. Или вы думаете, что я упала на голову и глупей резинового сапога? Заплатили за двенадцать, а дай-подай им все двадцать четыре? Как же! А вы когда-нибудь слыхали про уважительное отношение к каждому клочику земли?
– Допустим. Даже читал в газетах. И что?
– А то, что делаете, как не себе. Давайте спокойно. – Маричка мирно свела на груди ладошки. – Что вы замышляете тут колобобить на первых порах?
Богдан повёл плечом.
– Монтировать трубу.
– Как это выглядит?
– По-моему, красиво. Завезём на «Ураганах» двадцатипя– тиметровые трубы и станем сваривать в одну нитку… Уч– тите, какой техникой работаем. Не дадите, сколько просим, – колёсами подавим больше!
– Извините! – Маричка щитком выбросила руку. – Что выделим, тем и обойдётесь. Провезти трубы, сварить… Хватит, я считаю, и восьми метров.
– Помилуйте, – устало посмехнулся Богдан. – Вам ли знать, сколько нам хватит? И потом… За двенадцать уже за-пла-че-но!
– Тем хуже для вас! Вот здраво рассудить… Сразу тран– шею рыть свою не кинетесь. А покуда раскачаетесь, у нас кукурузушка поспеет. Уберём, тогда и копайтесь на здоровье!
«У-у! Такая и у козла молока выпросит!» – лениво поду– мал Богдан и, вымолчав с минуту, заговорил сердито:
– Ну да сколько же можно торговаться? Вон трубы на пастбище ещё везут!
– А везите хоть сюда! Восемь метров очищу. А попробуйте мне залезть дальше!..
От решительности, с какой говорила Маричка, гость (каков гость, таков и калач) несколько растерялся и ничего не нашёл лучшего – сел да укатил.
Через короткие часы девчата выстригли серпами отме– рянную Маричкой полосу.
Будто сняли с себя ленту живого тела.
Коли по вершинам хочешь ходить, научись сперва ползать.
Вечером не горелось сразу забиваться в душные вагонушки, что стояли на ископыченном пустыре за селом, и Богдан, наскоро перекусив в вагончике-столовой, шатнулся в прогулку по Чистому Истоку.
У Богдана была своя, выверенная годами, мода знакомиться с новыми сёлами, через которые тянул газ.
Богдан надевал галстук, тирольку шляпу, споласкивал рот одеколоном и, приосанившись, торжественно выступал в боевой культпоход. Он часами неприкаянно бродил по улицам, ищуще пялился поверх плетней с перевёрнутыми банками-глечиками, пялился во все дворы подряд и, наскочив где на канашку с соответствующими его запросам радостными достоинствами, деловито поправлял угол белого платочка, видимого из кармана на груди, котовато, с небрежно-льстивым шиком приподымал шляпу, коротко кланялся, здороваясь.
Обычно этот променад обрывался в том дворе, где Бог– дану удавалось-таки завязнуть в разговоре.
Но сегодня…
Как-то неуверенно мурлыча про то, что у него и в Том– ске есть, и в Омске есть любимая, Богдан продул с кило– метрище, и ни в одном дворе не наткнулся ни на одну мало-мальски приличную заводилочку.
Катастрофически быстро темнело.
– Ха тире ха! – устало присмехнулся Богдан. – Даже никакого намёка сегодня на улов. Жирный прочерк!
Он огляделся. Подумал:
«Что ж я зря бегал? Хоть воды напьюсь!», – и свернул в бедный двор.
Калитка в ветхом, скособоченном плетне висела лишь на одной ржавой петле.
Навстречу из ветхой хатки вышла высушенная боль– шими годами-хлопотами сухонькая маленькая старушка. Узнав, что Богдан с газа, обморочно всплеснула ручонками.
– Господи – и!.. Да далась тебе та вода! С газа сытый не будешь! Гляди, голодом там сидите!? А ну, хлопчак, заходь ко мне на свежий борщ!
И даже набежала стопочка сливовицы умочить горло.
Богдан завёл парадно-пустой разговор «за жизнь».
Старухе нравился «хороший разговор». Богдану нравился хороший борщ. Каждый получал своё.
– Ешь, ешь, – ласково приговаривала старушка, ставя Богдану вторую миску борща. Богдан уборонил пока лишь половину первой миски.
– Вы мне не очень-то наставляйте. А то у меня на домашнее аппетит… Не жёвано летит!
– И слава Богу! – светится старушица, робко пряча руки под фартук и открыто любуясь волчьим аппетитом парня. – Борщ домашний. Не то шо у вас. Муха по потолку гуляет под ручку с тараканом, а в борщу бачишь!
Находится ещё миска вареников.
Богдан и вареникам выкраивает место.
Пока всё подмёл, аж упарился.
Повело кота на сало.
«Хороша бабуся, да эх нужна Богдашке Дуся!» – вспоминает, за чем сунулся в село.
