– У тебя чертовски отличный английский! Владеешь им, как родным. Словно у тебя была долгая разговорная практика.
«Да, – мысленно ответила ему Вика, уже пристёгиваясь в кресле салона бизнес-класса. – У меня была отличная разговорная практика перед самым Лос-Анджелесом. Две недели на острове…»
И с губ непроизвольно, неконтролируемо, сорвалось еле слышно:
– Тони!
Впервые за всё прошедшее время она позволила себе произнести это имя. И не только мысленно, но и вслух.
Интернет знает всё!.. На это была единственная надежда Виктории. После того, как она отрыдала призрак своей прекрасной любви в самолёте, её сердце сжалось в маленький комок. Она сказала себе: «Всё, вспоминай об этом сне, как о прекрасной сказке. И будь счастлива, что она тебе приснилась. Это ведь чудо – такой сон! Могла бы жизнь прожить, и ничего подобного не испытать… Во сне…»
Хорошо, что произошло это на пути в Америку. Восторг новых впечатлений смыл остатки печали, она почти не вспоминала англичанина по имени Энтони. Однако ни один из встреченных парней и молодых мужчин – а их было немало и во время путешествий, и среди соседей и знакомых брата, – не понравился ей, даже не заставил интуитивно пококетничать. Хотя за ней ухаживали…
Но вот, во время обратного полёта, глядя неотрывно на сплошной туман облаков, затянувших иллюминатор, Виктория вдруг всем своим существом ощутила: она летит над теми же местами! Где-то там есть остров… Есть… быть может! Произнесённое в аэропорту вслух имя словно расколдовало её, стало ключиком, который вдруг, вопреки ожиданиям, вошёл в скважину наглухо запертой двери. И появилась надежда: а вдруг он повернётся, этот ключик? Вдруг дверь откроется? Она же сама себе сказала: это чудо – такой сон! Может, и правда чудо? Ведь есть же сны вещие! Пророчества! Предсказания! Почему она так легко отступилась?..
Виктория отдавала себе отчёт в том, что холодный прагматизм жены брата тоже дал ей свой толчок. Пробудившиеся воспоминания об острове и Энтони – это бунт её романтического разума. Да, она может поверить в невероятное! Джудит – никогда, да и Сергей теперь, похоже, её верный апологет. Пусть! А она попробует испытать прекрасную любовь не только во сне.
Всемирная Сеть засасывала, выдавая ей интереснейшую информацию, необычные комбинации. Но… ничего! Не было никакого террориста Свена – ни среди самых известных, ни среди мелочёвки. Не было организации «Парабеллум» – не только среди экстремальных, но и совершенно безобидных. Было издательство, был писатель с таким псевдонимом, организация в России патриотического толка… Она не отступала: копалась в информации о наркотрафике, наркодельцах, современной работорговле, пропавших над Атлантикой и не только самолётах…Читала материалы симпозиумов, доклады, статьи – в надежде, что где-нибудь, хоть вскользь, промелькнёт упоминание об Олафе Свене. Нет! Она забиралась на самые невероятные сайты в поисках фотографий террористов, находила довольно много, даже видеоролики. Было среди них несколько Олафов – имена, фамилии, клички, были и Свены – имена, фамилии, клички. Но все были не те, не те…
Олаф Свен был главной зацепкой для Виктории. Если он существует, то он – известная личность. И название его организации она знала. Ведь не Энтони же ей было искать! По имени, по тому, что он аристократ? Она даже его возраст точно не знала, не уверена, что он живёт в Лондоне… Но и со Свеном, о котором она знала значительно больше, ничего не вышло. Не было его в этой жизни.
Да, Вика так откровенно и сказала себе – заставила себя произнести это вслух:
– Нет его в этой жизни. Был бы – обязательно в Интернете высветился, хоть где-нибудь… Значит, его нет, не существует. И Тони… И Тони нет на свете. Мне просто снился сон…
И Вика заплакала. Она была одна, в своей комнате, у включённого компьютера, за окном стояла уже поздняя ночь поздней осени. Никто не видел её слёз. И был этот тихий плач совсем не такой, как отчаянный рыдания в самолёте. Горький, лёгкий и сладостный одновременно. Плач-прощание с мечтой, с надеждой на невероятное. На чудо.
С того времени Вика, хоть и позволяла себе вспоминать Тони, как мечту, изо всех сил старалась отвлечься, не думать, не травить душу. Успокоиться, забыть. И лишь однажды произнесла вслух слово, связанное с её необычным сном…Однажды мама, которая всё ещё время от времени расспрашивала её о Калифорнии, о Серёже и подробностях его жизни и спохватывалась: а вот это забыла спросить, и это, – поинтересовалась:
– Почему Джудит называет Сергея Серхио? Это ведь по-испански?
– По-русски, наверное, ей непривычно, трудно произносить. А английского аналога «Сергею» нет. Вот и называет по-испански, это логично. Там же рядом Мексика, испаноговорящих в Калифорнии много, потому «Серхио» звучит естественно.
– А как тебя они называли?
И Виктория почему-то вдруг сказала не то, что было. Вырвалось само, словно пробило заслон:
– Тори!
– Правда? – удивилась мама. – Надо же! Точно так назвал тебя дед Антон. Нам с Анатолием ещё тогда это показалось необычным и красивым. Но и непривычным для слуха. Потому и не рискнули так тебя звать. Стали более привычным – Вика.
– Я помню, ты рассказывала: именно твой отец предложил дать мне имя Виктория?
– Да, – мама улыбнулась давним воспоминаниям. – Он совершенно не отреагировал на рождение Сергея, прислал скупую поздравительную телеграмму, и всё. Впрочем, это можно объяснить: тогда были ещё живы мама и отчим, может быть он не хотел с ними встречаться. Но и потом, за десять лет, ни разу не приехал посмотреть на внука. Когда ты родилась, Анатолий даже думал ему не сообщать. Но всё же послал телеграмму, что-то вроде «Поздравляю с внучкой». А он вдруг приехал. Встречать пришёл к роддому вместе с Толей, Серёжей и нашими друзьями. Дома, когда тебя распеленали, он подошёл, долго смотрел. Потом спросил: «Имя у девочки уже есть?» «Нет, – ответила я. – Мы ещё думаем, прикидываем». Он поднял на меня взгляд, и у меня сердце затрепетало: так, показалось, смотрит на меня отец ласково и печально. Вдруг сказал: «Назовите её Викторией». Мы с Анатолием переглянулись. Он позже признался, что тоже почувствовал какой-то трепет. Потому и сказал: «А что, красивое имя. И редко встречается… Назовём, Нина?» «Хорошо, – сказала я. – Мне нравится. Пусть будет Виктория». Тогда отец наклонился, подложил ладонь под твою головку, погладил пальцами волосики, уже тогда тёмные. И произнёс именно это: «Тори…» Знаешь, Вика, больше он никогда тебя так не называл, даже когда приезжал на твои дни рождения, даже в тех редких письмах, которые писал в ответ на наши. Просто: «внучка».
У себя в комнате Виктория села к пианино, тихо стала наигрывать мелодию Поля Мориа. Она часто играла под настроение. Пальцы бегали по клавишам, а мысли текли параллельно, не мешая игре… Значит, оказывается дед Антон не только дал ей имя, а и назвал её – пусть даже единственный раз, – Тори. Надо же! Она кое-что знала об этом человеке и истории семьи своей мамы. Нелицеприятное. И только вскользь мама упоминала, что был дед человеком образованным, из дворян, знал иностранные языки…
* * *
Маму Нины Антоновны, бабушку Вики, звали Лидия. Она родилась и росла в городке Балаклава под Севастополем. В войну, ещё школьницей, она помогала медсёстрам в госпитале, видела израненных моряков, знала какие тяжёлые и геройские бои они перенесли. В сорок восьмом поехала в Севастополь, поступила в школу медицинских сестёр. А через год влюбилась в морского офицера, капитана второго ранга, который был на 14 лет старше её.
Произошло это в Матросском Клубе в День Военно-Морского Флота. Подруга и однокурсница позвала Лиду в Клуб с собой на вечер.
– Я туда уже ходила несколько раз, – восторженно рассказывала девчонка. – Там такие танцы устраивают, ой-ё-ёй! А курсантики! Их, знаешь, обучают бальным танцам, так что кружиться с ними одно удовольствие! Офицеры интересные… Но только почти все женатые. Лучше с курсантом завести роман. Не успеешь оглянуться – через три года он уже офицер, назначение получит, а ты – его жена…
Лида пошла. Она хоть и была провинциалка, но одевалась всегда очень красиво и модно. Мама у неё хорошо шила и вязала, выписывала журналы «Работница» и «Крестьянка». А там часто бывали вкладыши с выкройками модных платьев, юбок, блузок, вязанных кофточек… Один из знакомых парней, кстати, коренной севастополец, сказал Лиде: «Ты совсем городская, посовременнее наших девчонок». Сделал комплимент, конечно, ещё и потому, что Лида была хороша собой. Высокая и гибкая, с «персиковым» цветом лица, легко вспыхивающим румянцем при смущении. Большие тёмные глаза под бровями, о которых многие думали – и совершенно напрасно, – что она их подводит…
В Матросском Клубе было прекрасно. В холле висели картины художников-маринистов, работал буфет, который вполне можно было назвать рестораном. А огромный танцевальный зал сиял от света чудесных люстр. У Лиды глаза разбежались, сколько здесь было парней и мужчин в военной форме, красивых девушек и женщин. И всё же она почти сразу увидела этого офицера. Как и все севастопольские девчонки, Лида разбиралась в знаках отличия, потому сразу поняла, что у него высокое звание – капитан второго ранга. Поняла и то, что он значительно старше её. А значит, скорее всего, женат. Только подумала – и стало тоскливо. Потому что глаз от него оторвать не могла. Не то, чтобы такой уж красавец, хотя интересный, стройный. А просто было в нём что-то… Он стоял в компании офицеров, разговаривал, улыбался. От этой улыбки Лиде тут же становилось так радостно, так счастливо! Как это объяснить? Она сама не замечала, что улыбается, словно в ответ этому незнакомому офицеру.
