Иван Иванович не хотел пока никому рассказывать, но для встречи с супругой у него был припасен сюрприз. Еще с утра (помимо всего остального) он обязал Рабочева найти где-нибудь в городе приличный магазин, торгующий реквизитом для цирковых и театральных представлений. Идея Ивана Ивановича была на редкость проста: коли уж, не получилось предстать перед Машей в образе Санта-Клауса, то ничего не мешает ему просто поменять внешность, напялив на себя искусственную бороду, наклеив усы, надев парик, темные очки и каким-то образом изменив голос. Тогда Маша уж точно не узнает его, а он получит возможность рассмотреть ее поближе, спокойно пообщаться, а потом (если захочет) выскочить, как чертик из табакерки и сказать: «А вот и я, а вы-то и не ждали!».
Идея с изменением внешности была, конечно, не абы что, но все же лучше, чем просто вот так заявиться в Машин особняк и сходу произвести своим появлением фурор и переполох, а, может, заодно и получить ухватом по голове и быть вытолканным взашей своей любимой супругой. Ведь что там у нее на уме – сам черт не разберет.
По настоянию Ивана Ивановича делегация переговорщиков выехала немного заранее – чтобы, как штык, все успеть. Магазин циркового реквизита оказался настоящим гигантским развалом, на котором можно было купить все, что пожелаешь. В итоге Иван Иванович приобрел темно-рыжий парик, такого же цвета накладные усы и бородку, как у Ленина, расширитель носовых пазух, одноразовые контактные линзы, придающие глазам зеленоватый оттенок (в то время как у самого Ивана Ивановича глаза были карими), и высокотехнологичную липучку на небо, позволяющую изменять тембр голоса. За отдельную дополнительную плату и с использованием приобретенного реквизита старший гример магазина сноровисто вылепил из Ивана Ивановича совершенно нового человека, которого не узнал даже Рабочев, а переводчик и охрана вообще впали в ступор, поначалу посчитав, что вот этот рыжий прощелыга только что ограбил русского сенатора и отнял у него новый костюм за 6 000 USD и все остальное – не менее дорогое. И Рабочеву пришлось долго им объяснять, что это всего лишь скромная шутка с переодеванием, и сенатор не замышляет ничего плохого, а только просто очень стесняется своего настоящего лица, считая его немного уродливым. Свое не очень правдоподобное объяснение Рабочев подкрепил несколькими сотенными долларовыми купюрами, в результате чего и переводчик, и охранники совершенно успокоились и пришли к закономерному выводу, что удивляться изменениям, произошедшим с сенатором, нет никакого резона, и что это, вообще, не их собачье дело, и они должны просто делать свою работу, невзирая на лица.
Когда все формальности были улажены, лимузин с джипом охраны, наконец, двинулся к цели – в особняк Мэри Робертс, где и должно было состояться рандеву русского сенатора (почти что царя) с весомой австралийской капиталисткой и по совместительству уважаемым членом общества. По пути Иван Иванович допытывал Рабочева, хорошо ли ему удалось замаскироваться, на что Рабочев уверенно отвечал, что в таком виде Ивана Ивановича не узнает даже родная мама, а его голос теперь совершенно похож на голос младшего Преснякова, в то время как собственный был, как у Магомаева. Иван Иванович был доволен, и напряжение, державшее его весь день, постепенно сходило на нет.
– А ведь это чертовски правильно! – думал Иван Иванович, – использовать разумные маскировочные средства для незаметного внедрения в незнакомую обстановку. Это только проникновение в потаенное женское местечко должно быть зримым и весомым, а в стан капиталистов нужно входить постепенно, плавно и без излишних эмоциональных переходов и подергиваний! Ведь что по этому поводу говорил товарищ Ленин? А говорил он, товарищи, что опломбированный и незаметный глазу вагон всегда предпочтительнее жизни напоказ и обнажения своих недостатков и уязвимых мест перед обществом! Опять же плюс – когда еще вот так спокойно можно походить в образе Ильича, похвастаться стильной рыжей бородкой и усиками, подобными тем, что у вождя в Разливе? Только на чужбине и только в окружении ненавистного буржуазного элемента – так что нужно пользоваться случаем!
Вскоре лимузин мягко остановился около громадных кованых ворот, которые обозначали владения Мэри Робертс. Иван Иванович пронаблюдал, как две видеокамеры, закрепленные по бокам от дороги на невысоких стальных столбиках, с минуту осматривали лимузин, пытаясь заглянуть за его тонированные стекла, потом ворота медленно отворились, и кавалькада неспешно покатила к роскошному особняку, утопающему в зелени тропического сада и выстроенному в узнаваемом британском стиле середины девятнадцатого века. Территория, закрепленная за домом, была огромна – много больше, чем у самого Ивана Ивановича в Подмосковье. Хотя, конечно, ее стоимость была ниже (принимая во внимание наши безумные цены), что, впрочем, явилось единственным утешением для Ивана Ивановича, который с завистью рассматривал яркие местные вечнозеленые растения и пальмы, невольно сравнивая их с его березками и сосенками, которые теперь казались ему совершенно неказистыми и недостойными расти на его земле.
Конечно, будь у нас в Подмосковье климат хоть сколько-нибудь сопоставимый с австралийским, то, будьте уверены, Иван Иванович тоже не ударил бы в грязь лицом, но увы, климат – это то немногое, что невозможно купить за деньги, и даже за большие деньги. Зато можно переехать в теплые края и жить там, наслаждаясь солнышком и теплом, но в случае с Иваном Ивановичем это был не выход – товарищи по партии не поняли бы, и общественность тоже была бы весьма обескуражена таким асоциальным поведением. Так что, как ни крути – а только березки, дубы, ивы и ранняя осень с затяжной промозглой зимой.
Встречавший кортеж сенатора вышколенный швейцар в огромной викторианской ливрее (и как только ему не жарко в такую-то погоду?) быстро распахнул дверь лимузина, из которого первым выбрался сам Иван Иванович, моментально вспотев от лучей вечернего австралийского солнца. К удивлению швейцара русский сенатор не стал вальяжно осматриваться по сторонам и ждать, когда из двери появится дворецкий и пригласит его войти (как это принято в уважающих себя аристократических семействах), а быстро без разрешения вошел в дом, где и плюхнулся на диван в передней гостиной, подставив себя под холодную струю бившего на полную мощность кондиционера.
Но сенатора можно было понять – ведь у них там в России всегда минус пятьдесят, и люди, привыкшие ночевать в снегу и строить себе избы изо льда, вряд ли могут спокойно переносить ласковые, совсем нежаркие и необжигающие прикосновения вечернего мельбурнского солнышка, под лучами которого хочется просто лежать недвижимо и наслаждаться жизнью.
А Иван Иванович не зря проявил такую прыть – он определенно опасался, что от жары его маскарад немного потеряет в свежести, и усы с бородой могут предательски отклеиться – хотя старший гример магазина и утверждал, что все сделано с душой, профессионально, и запаса прочности грима хватит минимум на двое суток.
– Однако доверяй, но не доверяй! – таков был главный принцип любого революционера-подпольщика (к коим, безусловно, причислял себя и Иван Иванович), и такой подход уже неоднократно доказал свое право на существование. Кроме того, на улице, и в самом деле, было жуткое пекло, и истекать потом, от запаха которого не спасет никакой дезодорант, совсем не хотелось.
Когда Рабочев с переводчиком присоединились к Ивану Ивановичу в гостиной, наконец-то появившийся напыщенный дворецкий повел их наверх – в большую парадную приемную залу, посреди которой стоял огромный низкий стол с кожаными креслами вокруг него. На столе были разложены несколько деловых папок с какими-то документами, лежали ручки и карандаши, стояло с десяток бутылок минеральной воды и высокие стеклянные бокалы. В общем, ничего лишнего – все строго и совершенно не по-семейному.
Иван Иванович попросил через переводчика принести ему кофе, а Рабочеву – только ромашкового чая – ведь должна же быть свежая голова хоть у кого-то из них. И его пожелание было молниеносно исполнено, как будто за дверью наготове находился отряд официантов, которые только и ждут, чтобы вынести гостям необходимые бодрящие, тонизирующие или, напротив, успокаивающие напитки.
Иван Иванович поудобнее расположился в кресле, немного поерзал, выбирая наиболее комфортную для себя позу, сделал первый глоток вожделенного кофе, устало прикрыл глаза, но тут же опять раскрыл их обратно, заслышав шаги и разговоры выходящей из боковой двери делегации австралийских министров-капиталистов во главе с его Машей – ныне Мэри Робертс.
Конечно, мы сильно слукавим, если скажем, что Маша почти не изменилась. Как если бы сказали, что молоденькое деревце, вынужденное прозябать в тени своих более мощных соседей, похоже на могучий раскидистый дуб или величественный, отдельно стоящий старый вяз. Теперь перед Иваном Ивановичем предстала не забитая учительница литературы среднеобразовательной московской школы образца одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, а совершенная акула, гениальный образец эволюции в бурном море накопления и перераспределения капитала. Маша выглядела шикарно – точеные волевые черты лица, прямой и твердый взгляд, неуловимые повадки тигрицы и одновременно обходительные манеры и абсолютно незакрепощенная манера поведения. Она вся дышала силой, и ее спутники (местные конгрессмены и капиталистические бонзы) смотрелись рядом с ней, словно свита, сопровождающая венценосную особу.
