Теперь уже Маша не могла сдержать рвущиеся наружу эмоции – она почти кричала, и Иван Иванович по-настоящему испугался, что вот прямо сейчас на него налетят неведомые и очень злобные коммандос, скрутят ему руки стальной колючей проволокой и кинут в зиндан на веки вечные влачить жалкое существование среди скелетов замученных безымянных узников. Но наваждение, вызванное напором Маши, быстро прошло, и он выпрямился, сложил руки на животе, величественно вздернул кверху подбородок и нацепил на себя вид неприступный и даже в чем-то надменный:
– Потише, потише, Маша! Да, да, именно Маша! Перед тобой сейчас не абы кто, а настоящий сенатор, пользующийся дипломатическим иммунитетом. Так что, оставь свои закидоны для плебеев, а пока – фокус! – и Иван Иванович с силой рванул приклеенные рыжие усы, оторвав их и бросив на стол. И сразу прочувствовал, что гример – когда говорил о надежности клея – вовсе не шутил: вместе с усами у Ивана Ивановича чуть не оторвалось полгубы. Иван Иванович тихо взвыл и схватился за больное место, но останавливаться было уже поздно, и он с остервенением дернул рыжую ленинскую бородку, которая отлипла от лица с противным чавканьем, отдаленно напоминающим шаги лесника по болотистой местности, заросшей мягкой зеленой ряской. За бородкой последовал парик, который держался на голове с помощью каких-то хитрых прищепок – так что, вместе с париком Иван Иванович вырвал из головы добрый пук волос, в очередной раз скривился от боли, потом достал пальцем изо рта хитрую мембрану, изменявшую голос, и выковырял из носа расширители носовых пазух.
Маша зачарованно наблюдала за внезапным преображением Ивана Ивановича и терялась в догадках, что же последует дальше – после такого ретивого отрывания собственных усов и бороды. А вдруг этот разоблаченный необузданный «горе-сенатор» – по факту маньяк и сейчас бросится прямо на нее и разорвет ее на части? И крик о помощи уже буквально готов был сорваться с ее губ, но тут Иван Иванович принялся воевать с париком, и она решила немного повременить. А вскоре начала истерически хихикать, а еще через какое-то время уже надрывалась во весь голос, буквально забившись в припадке неконтролируемых мышечных спазмов. А когда пред ней предстал ее изрядно постаревший муж собственной персоной – с половиной вырванных волос и красной мордой от остатков гримерного клея, ее буквально вывернуло наизнанку, и она сползла с кресла вниз, от хохота сгибаясь и разгибаясь, словно Ванька-встанька в замедленном темпе.
Иван Иванович являл собой фигуру поистине трагикомическую и достойную быть запечатленной на холсте – в масле или акварели. Красные следы от усов и бороды делили его лицо почти ровно пополам, наполовину вырванные и наэлектризованные волосы стояли совершенно дыбом, а сам он сопел, подобно паровому гудку, установленному на ранней версии колесно-гребных пароходов где-нибудь на реке Миссисипи. Маша хохотала навзрыд, и как только она успокаивалась, то вновь поднимала взгляд на своего дорогого супруга и опять начинала биться в припадке неконтролируемого смеха.
А Иван Иванович стоял перед ней, как Стенька Разин перед императрицей в ожидании неминуемой казни, гневно сверкал глазами, сжимал и разжимал кулаки, время от времени багровея, потом тускнея и снова наливаясь краской. Наконец Маша почти успокоилась и выдавила из себя следующее:
– Ну, ты и идиот, Ваня! Как был всю жизнь дурачком, так и остался! – сказав это, она вновь поперхнулась и закашлялась от смеха, и Ивану Ивановичу пришлось ждать еще с минуту, пока она окончательно придет в себя. – А теперь расскажи мне, пожалуйста, зачем ты устроил весь этот маскарад?
Иван Иванович был смущен. Задумывая фокус с переодеванием, он никак не предполагал, что все закончится именно так, и теперь не нашел ничего лучше, чем просто сказать Маше правду:
– Да, Маша, давненько мы с тобой не виделись! Ну, здравствуй, что ли! А загримироваться я решил, чтобы инкогнито прийти к тебе в дом и посмотреть, как ты живешь! А потом уже решить – стоит ли говорить, что это на самом деле я, или нет. Ведь ты пропала с концами – если помнишь – и я вовсе не был уверен, захочешь ли ты вообще со мной разговаривать!
– Да, Ваня! – Маша теперь смотрела на него, как в старые добрые времена – в пору их еще незрелой и неоформившейся школьной влюбленности, и трудно было понять, что означает этот взгляд – то ли одобрение, то ли жалость, то ли крайнюю степень неудовольства. – Я смотрю, с момента нашего расставания, ты не очень поумнел – хотя да, сенатор, третий человек в русской партии новых коммунистов и почти что миллиардер! – Маша выдвинула один из ящичков стола и достала оттуда небольшую тоненькую папку, которую и бросила через стол мужу. – Если ты еще не понял, откуда я все знаю, то объясняю специально для тех, кто на бронепоезде: когда твой помощник договаривался о нашей встрече, он дал моему личному секретарю официальные контакты в Москве, из которых мы и получили всю необходимую информацию о тебе. Плюс подключили свои источники, и вот – полюбуйся!
Иван Иванович открыл папку (почти аналогичную той, что несколько дней назад принес ему Евгений) и обнаружил в ней несколько своих фотографий и почти полное досье о своем статусе, финансовых и политических возможностях.
– А теперь представь, – продолжила Маша, – я даю согласие на встречу именно с тобой, а тут под твоей личиной заявляется какой-то рыжий клоун и начинает мне рассказывать о перспективах бизнеса! Да, и я думаю, что ты согласен – это было весьма глупо с твоей стороны! – и Маша громко фыркнула, как кошка, по неосторожности сунувшая морду в пакет с мукой и теперь пытающаяся освободиться от мелкодисперсной и очень клейкой белой субстанции в носу, однако взгляд ее отчетливо выдавал ее настроение – скорее веселое, чем сердитое.
Иван Иванович был смущен – теперь вся нелепость его поступка предстала перед ним широкоформатным образом. Его уши заалели, как налитые спелые яблочки, взор потух, а сам он тяжело опустился в кресло, потом опять встал, открыл бутылку воды и выпил ее из горла. Мысли, подобные этой, тяжело копошились у него в голове:
– И угораздило же меня отчебучить такое! Ведь я сам давал Рабочеву поручение согласовать встречу чин по чину – с официальным запросом и уведомлением всех заинтересованных лиц. И было бы очень странным, если бы Маша, увидев знакомую фамилию, не затребовала бы фотографий русского сенатора и досье на него! Одно слово, Идиот – причем, именно с большой и толстой буквы!
Иван Иванович пристыжено молчал. Маша долго смотрела на него, и вдруг у нее на глазах выступили слезы. Она попыталась незаметно смахнуть их рукой, но ничего не получилось, и ей пришлось лезть в сумочку, чтобы воспользоваться бумажным платком, а после – подновить косметику.
– Ну, здравствуй, что ли, Ваня! Конечно, я понимаю, зачем ты здесь. – Маша перевела разговор на тему, волнующую их обоих. Она говорила почти спокойно, и только немного трясущиеся руки выдавали ее эмоциональное напряжение. – Мне доложили, что наш сын тоже с тобой. И еще одна молоденькая весьма смазливая особа! Она тебе кто – любовница? Ладно, не отвечай, и так все понятно! А ты, наверное, хочешь узнать, почему я тогда ушла и даже ни разу не позвонила?
В ответ на ее вопрос Иван Иванович промямлил что-то невразумительное – что следовало трактовать, как знак согласия.
– Да – когда я от вас ушла, мне и в самом деле было очень стыдно. Хотя я и была на тебя жутко злая, и да – хотелось хоть немного пожить, как люди, а не училкой в школе за сто тридцать деревянных! А ты – что ты тогда мог мне предложить? Я устала, Ваня, понимаешь, устала от жизни такой! – в голосе Маши появились просительные нотки, и Ивану Ивановичу даже стало казаться, что она пытается оправдаться в своих собственных глазах. – Но я ведь до конца не пропадала – я иногда звонила, но тебя либо не было дома, либо я попадала на твою мамашу, которая меня просто посылала на три веселые буквы! А потом и вообще сказала мне, что ты нашел другую женщину, и у тебя все хорошо, и Андрейка теперь мне совсем не принадлежит! Я, конечно, ей не поверила, все пыталась тебя найти и дозвониться, но это было совершенно невозможно! А, может, – тут голос Маши стал совсем тихим, – я не сильно-то тогда и хотела! Ведь для меня жизнь только начиналась, и я реально стала зарабатывать огромные деньги и могла теперь позволить очень многое и даже новых детей – если бы захотела! Ты, конечно, можешь считать меня кем угодно, но ведь Андрейка был всегда твоим сыном, а меня – хоть я и его мать – он на дух не переносил! – при этих словах слезы водопадом хлынули из глаз Маши, и она зарыдала, как незаслуженно обиженная двойкой примерная ученица младших классов.
Поддавшись порыву, Иван Иванович подскочил к Маше и попытался было обнять ее за плечи, но потом быстро отпрыгнул назад, вспомнив наставления о том, что в англосаксонском мире любое приближение к женщине ближе, чем на полтора метра, может быть воспринято, как сексуальное домогательство, а он и так уже наделал столько ошибок, что впору ноги бы унести поскорее из этого дома! И так и стоял, наблюдая, как Маша плачет навзрыд. И опять ему пришлось ждать, пока она успокоится, приведет себя в порядок и вновь заговорит:
