Понятно. Мне все стало понятно.
– Вот! – торжествующе сказал Отто Фишер. – Я увидел это в кофейне, за вашим столиком. Я увидел этот выдранный лоскуток бумаги, и дальше мне оставалось только взять нетронутый номер городской газеты за то же число и понять, куда вы поехали.
– Значит, вы за мной следили? – сказала я.
– А вы сомневались? – усмехнулся он. – Я приехал на улицу Гайдна буквально следом. Точнее, через час. Кажется, ваш извозчик ехал навстречу моему. Вы не заметили? Швейцар подтвердил, что вы сняли квартиру в этом доме, и даже показал мне корешок расписки. Разумеется, на всякий случай я отрекомендовался вашим дядюшкой, добавив при этом, что вы вполне самостоятельная молодая особа, но несколько эксцентричная. Швейцар спросил: «Что такое эксцентричная?» – и я ответил: «Это значит, что за ней надо присматривать».
– А зачем вы за мной следили? – спросила я. – Вас папа об этом попросил? Это что, входит в ваши обязанности как семейного адвоката? Продавать имение, регулировать имущественные споры супругов, а также следить за эксцентричной дочерью, так?
– Нет, нет, – сказал он. – Просто так совпало. Вы мне были любопытны. Еще с тех пор…
– С каких еще с тех? – спросила я.
– Ну неужели вы не помните? – сказал Отто Фишер. – Три или даже четыре года назад. Когда вы гуляли под окнами своего дома с биноклем, и я обещал вам рассказать, отчего это в Штефанбурге в квартирах простых обывателей вдруг можно встретить драгоценные картины великих мастеров прошлого. Кстати, тогда вы тоже хотели зарезать меня кинжалом. Помните?
– Припоминаю, – сказала я. – Кажется, мы пили кофе в том самом кафе.
– Вам часто хочется убить человека? – спросил он.
– Нет, – засмеялась я. – Довольно редко. То есть пригрозить я, конечно, могу. А по-настоящему, ну, может быть, раз, или два.
– А кого? – спросил он.
– Мы с вами еще недостаточно знакомы, – сказала я, – чтобы вести такой чрезвычайно личный разговор.
– Понятно, – сказал он.
– Ну что ж, – сказала я, – раз всем все понятно, тогда прощайте.
– Вот так новости! – сказал Фишер. – Неужели вы собираетесь выгнать меня из дому на ночь глядя?
Я настолько не ожидала подобной беспримерной наглости, подобного простодушного неприличия, что даже головой замотала и сказала: «А, простите, а как же иначе?» – хотя, на самом деле вот тут-то и надо было вытащить револьвер и, стрельнув пару раз, заставить его убраться вон. Там оставалось еще пять пуль. Но я отчасти даже растерянно повторила:
– А как же иначе?
– Очень просто, – сказал он. – Я остаюсь здесь. Вы ведь добрая барышня? А вдруг мне просто некуда идти? Вы ведь знаете, как это страшно, когда человеку некуда идти? Это не я говорю. Это русский писатель говорил, но я с ним полностью согласен. Вы снимаете роскошную квартиру в Штефанбурге. У вас огромное имение к северу отсюда. На Сигете, то есть на Инзеле, живет ваша мать, графиня фон Мерзебург. Наконец, у вас есть вот эта квартира, которую вы тоже считаете своей. Целых три пристанища, не считая поместья! А представьте себе пожилого сорокатрехлетнего мужчину, усталого, одинокого, которому совершенно некуда идти. Представьте себе, что он лишь претворяется успешным поверенным, а на самом деле вот в этой сумке, в этой, так сказать, суме странника, – и тут господин Фишер неожиданно привольно уселся на диван и попинал ногой стоявший сбоку саквояж, – вот в этом мятом чемоданчике, в этом нелепом саквояже все его пожитки: пара воротничков и манжет, запонки с фальшивыми бриллиантами, бритвенный прибор, кусок мыла, флакон одеколона и потрепанный гражданский кодекс, напечатанный мелким шрифтом. Ну и еще пара очков. Неужели, милая барышня, у вас не сжимается сердце при взгляде на этого загнанного жизнью человека, которому нужно так мало – лишь немного ласки и участия. Сядьте рядом. Сядьте рядом, не бойтесь. Подарите мне хотя бы взгляд. Я уже не осмеливаюсь просить вас разрешения поцеловать вашу ручку. Сядьте рядом, посмотрите на меня, хотя бы с участием.
– Я бы с удовольствием, – сказала я, не трогаясь с места. – Ах! Как я истосковалась по простому участию! По доброму, ласковому и даже нежному взгляду умного, взрослого мужчины! – Он поднялся с дивана и шагнул ко мне. – Сядьте, – сказала я. – Не торопитесь, господин Фишер. – Он повиновался. – Сядьте. Ничего. Вся жизнь впереди. Многие люди портят ее, жизнь я имею в виду, тем, что хотят все сейчас и сразу. Когда вы мне говорили о своей бесприютной жизни, о вашем нищем саквояже, о том, что вы только притворяетесь преуспевающим, а на самом деле бедный и несчастный, одинокий и нелюбимый – я вам поверила. Но вы притворяетесь. Я была уже готова обнять вас и уронить слезу на вашу голову, но днем у папы вы были в визитке и светлых штанах, а сейчас на вас сюртук и темные брюки. Утром на вас были остроносые туфли, а сейчас круглые ботинки английского стиля. Очевидно, вы заезжали переодеваться. Но ведь не в магазин готового платья, господин Фишер? Не в сортир на вокзале? Также я помню, как вы говорили папе, что у вас прекрасная квартира здесь, в Штефанбурге. Почему вы, умный пожилой мужчина сорока трех лет, врете шестнадцатилетней барышне? Врете нахально и абсолютно бессмысленно? Может быть, вы все-таки поедете домой, переоденетесь в удобный халат, выкурите сигару у камина? А?
– Прекрасно! – засмеялся господин Фишер. – Вам надо работать в сыскном отделе тайной полиции.
– Я подумаю, – сказала я. – Я непременно воспользуюсь вашим советом, господин поверенный. Запишите это в список ваших консультаций и предъявите папе. Вам будет заплачено. Заодно скажите ему, что у меня все в порядке. А теперь вон из моей квартиры!
– Но почему вы уверены, что это ваша квартира? – спросил он, не трогаясь с места.
– Моя, моя, разумеется, в том смысле в котором моим является гостиничный номер. Я ее сняла за полсотни крон в месяц плюс пять крон дрова и пять крон прислуга. Правда, прислуги я здесь не вижу, но, наверно, они имели в виду уборку. «Шестьдесят крон кругом бегом», как говорят приказчики в магазине.
– Откуда у барышни столько денег? – спросил он.
Я почувствовала что-то нехорошее, какой-то подвох и опасность, но все-таки решила стоять на своем.
– Барышню зовут Адальберта-Станислава Тальницки унд фон Мерзебург. Вам ничего не говорит это имя? – спросила я, сощурившись.
– То есть ваш богатый папа дает вам деньги без счета?
– Шестьдесят крон, ну прямо уж без счету, несметные богатства! – засмеялась я.
– А в тот день он как раз выдал вам эту сумму? – засмеялся в ответ Отто Фишер, – в тот день, когда вы выдрали из городской газеты вот тот самый лоскуток, а потом поехали снимать вот эту квартиру? Позавчера, проще говоря.
– Вчера, – сказала я.
– Уже позавчера. – Он достал из кармана часы на цепочке и показал мне издалека, имея в виду, очевидно, что полночь уже наступила, и сегодня – это уже завтра.
– Боже! – сказала я, взяла со стола одну из свечек в круглом медном подсвечнике с ручкой сбоку.
Эта ручка опять-таки была в виде русалки с томно запрокинутой головой и извилисто струящимися волосами. Было видно даже в темноте. Этот мерзкий стиль проник повсюду. Куда ни плюнь, в буквальном смысле слова. Даже плевательницы были украшены поникшими лилиями и ломаным фальшивым меандром.
– Боже мой, как поздно, – сказала я и со свечой в руках толкнула дверь в следующую комнату, где была собственно спальня. – Я никогда не ложилась спать в такую поздноту. Прошу прощения, я спать хочу, а вам пора домой, к себе. Где камин, халат и полный шкаф костюмов. Вас, наверное, заждалась жена. Вы женаты?
– Оставьте, – сказал он. – Мы, кажется, о другом говорили. Мне почему-то кажется, что вы за эту квартиру заплатили не своими деньгами.
Но я же все равно решила стоять на своем!
– И да, и нет, господин Фишер. В некотором смысле я этих денег не заработала. Но они принадлежат мне по праву рождения.
– Вы имеете в виду деньги, которые дает вам отец?
– А вы что имеете в виду? – я подняла брови, может быть, слишком нарочито.
– Я имею в виду кошелек, – сказал он, глядя на меня через слабо освещенную свечками комнату. – Выходя на улицу вчера, вернее, уже позавчера, на крылечке вы нашли большой и довольно-таки увесистый кошелек. Ммм?
– Вы за мной следили? – спросила я. – Интересно знать, почему? Сейчас вы скажете, что я вам понравилась. Что вы в меня влюбились. С первого взгляда. А может быть, еще четыре года назад или два, я уже не помню. В общем, когда вы пристали ко мне, когда я ходила по улицам с биноклем, а потом поили меня кофе и рассказывали всякие небылицы. Да?
– Да, – сказал он.
Сказал очень просто и спокойно, как выдохнул. Так что я ему даже поверила. Но удивилась.
– Господин Фишер, – сказала я, чуть-чуть взмахнув рукой, в которой держала свечку, отчего его тень на стене описала маленький круг, как стрелка солнечных часов. Стала маленькой, потом снова выросла и, наконец, вернулась на прежнее место, когда свечка в моей руке вернулась на уровень груди и чуть на отлете. – Но помилуйте, господин Фишер. Я гляжу на вас, – я усмехнулась, – не обижайтесь. Когда я в первый раз вас увидела, а потом через два или четыре года… Вы, кстати, точно не помните, через сколько? – Он промолчал. – Я назвала вас в уме «господин Ничего Особенного». Возможно, поэтому я не сразу узнала вас, когда на днях увидела у папы. Не обижайтесь. Вы вполне приличный господин, но именно что приличный. Вы совершенно не похожи на пожилых развратников, на маниаков, которые соблазняют, растлевают и даже убивают несовершеннолетних девиц.
