– И всё? – разочарованно спросила Алина. Ей никак не верилось, что смерть Вики могла быть такой простой: без сопротивления, без всякой борьбы.
– Нет. Не всё! Самолёт взлетел и неожиданно взял курс в неизвестном направлении, – у всех присутствующих разом отлегло от сердца. Но полковник хорошо знал своё дело, – а затем его попытались сбить. Но и это не получилось!
– Подвела хвалёная точность американской техники! – вставил слово зять, на правах родственника.
– Не успели. Самолёт внезапно потерял управление и взорвался, врезавшись в скалу.
Алина больше не плакала. Мужчины достойно приняли известие. Для Эвелины это была всего лишь история. В меру драматичная, в меру интересная. И только.
– А кто нам звонил? – спросил Владимир, прервав молчание.
– А, ты это о звонке? Это отец Вики хотел связаться с её мужем. Его уже соединили с Россией, как Сидоров прочёл на обрывке бумаги, что это номер телефона вовсе не её мужа. С другими, незнакомыми людьми ему говорить не хотелось.
Рим побледнел. Алина заметила, что упоминание о муже его сильно взволновало. Иванова мельком глянула на Эвелину – та вроде бы не заметила перемену в Риме.
– Вику нашли? Её похоронили? – спросила Алина.
– К сожалению, взрыв оказался настолько мощным, что снёс половину горы. Вероятно, всё-таки взрывчатка была на борту, и в большом количестве. Просто повезло, что не удалось взорвать самолёт на взлётной полосе.
– Но хоть что-то нашли? Ведь не может быть так, чтобы совсем ничего не осталось!
– Да. Нашли чудом сохранившийся оплавленный осколок видеокамеры. Её именной видеокамеры. И всё. На могиле Виктории Сергеевны Сидоровой стоит памятник, а гроб под ним – символический.
После этих слов Алина навзрыд заплакала. Осознание необратимости гибели подруги окончательно расстроило её.
– А это достоверно? – чтобы что-то сказать, спросил Владимир. Он вполне доверял спецслужбам. Да и всё сходилось. Объяснялось, непохожее на Вику, молчание.
– Как пифагоровы штаны! – блеснул знаниями математики полковник. – Отец узнал осколок видеокамеры с собственным фирменным оттиском. Он дарил аппарат Вике. Свидетели видели, как женщина в джинсах заходила в самолёт, и как отъехал трап – уже пустой. Вот и всё. Перестань плакать, Алина! Уже минуло сорок дней. Возможно, всякого корреспондента ожидает такая гибель. Она выполняла профессиональный долг и погибла. Рад, что у моей дочери и отца будущих внуков более мирная профессия.
Тёзка увела плачущую Алину в спальню. Мужчины остались одни.
– А мужу-то её не повезло!
– Почему? – поинтересовался Владимир.
Рим обескуражено молчал. Вика погибла из-за него! Вот так. Победила теория, а практика умерла.
– Судя по всему, у неё была здесь какая-то недвижимость, теперь всё перейдёт муниципальным органам. Ни завещания, ни законных отношений, ничего! Да, я бы не желал оказаться на его месте! А вообще-то он, возможно, уже и забыл о липовой супруге.
Риму стало нестерпимо стыдно. Возможно, он и забыл. Ему показалось, что полковник это сказал специально для него, упрекнув в гибели супруги.
Кудрин, не глядя на Рима, посоветовал Владимиру дать валерианки дочери и попрощался.
Опасения за жизнь Вики оправдались. На душе у Рима стало непонятно: не пусто и не тревожно, а именно – непонятно. Природа не терпит пустоты. Ему хорошо запомнился случай на занятии гистологией, когда под микроскопом виделась абсолютно прозрачная полоска между тканей. Оказалось, что это не пустота. Это зона превращения клеток, переходящих из одного слоя в другой, более совершенный. Вот так: всякая кажущаяся пустота является зоной трансформации.
– Вся эта история с самолётом представляется мне достаточно запутанной, – задумчиво произнёс Владимир.
– У тебя есть сомнения? – встрепенулся Рим.
– Определённого характера. Единственно, в чём я не сомневаюсь, так это в том, что Вика погибла. А вообще вся эта канитель: с угоном, со взывчаткой, о которой то ли знали, то ли нет – странновата, не думаешь?
– По-моему, это уже не имеет никакого значения.
– Конечно, – согласился Владимир.
– Что теперь делать? – спросил Рим.
– Жить.
– Понимаю, я не это хотел узнать. Мне-то, что делать?
– Насколько я знаю, существует обычай – раздать все вещи покойной людям.
– Да кому они понадобиться?
– Ты считаешь себя бедным? – неожиданно спросил Владимир.
– В смысле?
– В смысле благосостояния.
– Всё познаётся в сравнении.
– Значит, считаешь?
– Полагаю, да. Я не могу со своей зарплаты купить одежду.
– А вообще, можешь?
– Вообще, могу.
– А есть люди, которые не имеют никакой зарплаты, или им едва хватает на хлеб. Их дети видят колбасу только по телевизору. О какой одежде может идти речь?
– Странно.
– Странно, что такие люди есть?
– Нет, откуда у тебя такие познания?
– Всё очень просто. Когда я маленьким просил конфет – их покупали. Но родители часто рассказывали, как они подбирали крошки хлеба и отваривали очистки мороженой картошки. Тогда была большая война, а теперь – время, непрекращающихся мелких. Такая обстановка ещё больше изматывает и лихорадит.
– Ты считаешь, что нынешние дети – это повторение наших родителей? Дети войны?
– Так я и считаю. Представь себе молодую женщину, покупающую рекламные конфетки детям, чтобы у них было не хуже, чем у людей. Представил? А теперь подумай: ты не можешь купить одежду, а эта женщина может?
– Но, ведь можно обидеть её, предложив какие-то обноски! – возразил Рим.
– Аты отнеси вещи в церковь! – внезапно осенило Владимира. – Там сами определят: кому и что дать, кто в чём нуждается.
– А квартира?
– Но ведь, это подарок, насколько я информирован.
– Да.
– Вот и пользуйся! Думаешь, Вика оформила жутко дорогую «Дарственную» для того, чтобы ты мучался?
– Я всё понял. Спасибо, Владимир.
– Ты и сам бы так рассудил.
И всё же Рим был благодарен Владимиру. Он предложил хоть какой-то план действий, вывел Рима из оцепенения. Владимир предложил помянуть погибшую. Друзья уехали к Риму.
Рим для чего-то поставил стакан с водой и корочкой хлеба на подоконник. В своих действиях он не отдавал отчета. Вероятно, память детства. Оказалось, что так делают только до сорока дней после смерти. Затем друзья решили – пусть хоть одни сутки постоит. Они пили водку, вспоминая лучшие моменты жизни покойной. Все случаи почему-то вызывали улыбку. Такой вот была жизнерадостной Виктория Сергеевна.
Она всегда появлялась вовремя и, похоже, вовремя ушла.
Потекли дни за днями. Работа, грандиозные планы, какая-никакая личная жизнь. Когда Рим встречался с Эвелиной, где-то в глубине души считал себя виноватым. Объяснить это чувство он не мог. Легко проникая в глубину подсознания больных, Любимов не знал, как разобраться с собственными чувствами. Сапожник без сапог, да и только. Он решил избегать встреч с бывшей пациенткой, погрузившись в работу. Пётр проявлял такое рвение, что можно, было подумать: Действительно, человек болеет за отечественную науку! В настоящий момент он вышибал – вместе с косностью мышления из мозгов бюрократов – статус НИИ. Постоянно для лицензии чего-то не хватало! Если науки с избытком, то количества остепенённых кадров – маловато. Достаточно площадей – не хватает пациентов!
– Да где же будут появляться эти кадры? На помойке? – орал он прямо в ухо древнему старичку.
По мнению Петра, начальник облздрава каким-то чудом задержался на этом свете. Если увидеть его спящим, то можно подумать, что лицо начальника уже покрылось трупными пятнами.
– Не кричите! Я хорошо слышу! – провизжал начальник.
– Нет! Вы ничего не слышите! – возразил Пётр. Похоже, этот дедок тут в роли свадебного генерала. – Вот, же он! Указ Президента!
Пётр ещё раз потряс перед носом бюрократа бумагами.
– Я вижу.
– И что?
– Существуют правила, соответствующие инструкции, – занудил старикан.
Ну не идиот ли?
– Я дойду до самого Президента! – сказал на прощание Пётр.
Этим обещанием он успокоил старика. Похоже, молодой человек не блефовал. А коли так, то Президент сам даст ему разрешение, оградив тем самым начальника облздравотдела от нарушения соответствующих инструкций.
Деятельность Петра носила конструктивный характер. Отделение Любимова всё-таки получило кое-какую самостоятельность.
А молодого доцента вызвал к себе профессор Васильчиков.
– В порядке взаимопомощи, Рим Николаевич, нам необходимо оказывать содействие больнице, – широко улыбнулся шеф.
– С удовольствием, – согласился Рим, – всегда рады и готовы к сотрудничеству.
– Да, да, конечно!
– Мы можем взять всех больных шизофренией! – обрадовался Рим.
– Боюсь, – улыбнулся Егор Степанович, – потребуется помощь иного характера.
– Мы сможем оказать любую!
Профессор покачал головой, едва не задевая ушами плеч. Это, не смотря на дружескую улыбку, не предвещало ничего хорошего. Казалось, ему самому глубоко неприятен разговор.
