– Иван Александрович, перед входом собрался народ. И подходят все новые люди. Ваши сторонники не согласны с итогами выборов. Готовы идти к Дому Правительства. Им что-то надо сказать.
– Правильно, народ не сдается! Народ имеет право на восстание! Я сейчас к ним спущусь.
– Мне кажется, Иван Александрович, не надо спускаться. Лучше выйдите к ним на балкон.
– Еще лучше! В этом есть что-то революционное. Речь Ленина с балкона Кшесинской. Открывайте балкон, Семен Семенович!
Хуторянин отбросил штору. Стал открывать балкон. За зиму дверь балкона разбухла, приклеилась к косяку, и Хуторянин дергал, приподнимал дверь, прежде чем она открылась. В душную комнату пахнул весенний ветер, зашевелились на столе бумаги. Ворвался металлический гул мегафона, рокот толпы. Градобоев встал и, не набрасывая пальто, уверенно, широким шагом, ступил на балкон.
Переулок был полон бурлящих людей. Под фонарями виднелось множество лиц, плакатов, флагов. Вдалеке набережная Москвы-реки мерцала пролетными ночными огнями. В желтом зареве, огромный, в забрале и латах, стоял великан, и у его ног слабо переливалась ночная вода.
Люди, увидев Градобоева, радостно взревели, выше воздели плакаты и флаги. Вдохновленный этим приветственным рокотом, он, их вождь, их несдавшийся лидер, был готов обратиться к ним с пламенными, зовущими в бой словами.
Он схватил руками мокрую от дождя решетку балкона. Ветер развевал его волосы. Он набрал полную грудь холодного сладкого воздуха. Увидел в доме напротив, в черном приоткрытом окне, слабую искру. Она увеличивалась, становилась ярче. Наливалась драгоценным светом, начинала сверкать, как волшебный бриллиант. Была упоительной, дивной звездой, озарявшей всю его жизнь. Божественной каплей росы, которую он увидел однажды, ребенком, стоя босыми ногами на влажном крыльце. Среди утренней сверкавшей росы глаза усмотрели сказочную росинку, которая переливалась алыми, голубыми, золотыми огнями. А потом исчезла, и всю жизнь его глаза продолжали ее искать. Чудная, как путеводная звезда, как несказанное чудо, она манила его. И теперь появилась, летела ему навстречу во всей своей божественной красоте. Ликуя, он ждал ее приближения, и она входила в него, сливалась с ним, расцветала в нем, как сказочная радуга.
Пуля врезалась ему в лоб, просверлила лобную кость, рассекла и взрыхлила мозг и остановилась внутри, у костяного затылка. Градобоев качался, раскрыв руки, словно собираясь взлететь, а потом перегнулся чрез перила и рухнул на тротуар.
Толпа взвыла. Раздался женский визг. Елена видела, как тяжело падает Градобоев, ударяется с глухим стуком о землю. Вокруг него открылась пустота, блестящий от дождя асфальт, на котором лежало его большое распростертое тело.
Елена тихо ахнула, выбралась из толпы и, забыв, где оставила машину, пошла, заторопилась, слепо побежала среди размытых огней, размахивая сумочкой, не замечая, что кричит и рыдает.
Она кружила по переулкам, пробираясь к набережной. Бежала вдоль забора, отделявшего какую-то стройку. Ей навстречу попался человек. Сначала колыхнулся, уступая дорогу, а потом кинулся, вырвал сумочку и, виляя, в черной робе и вязаной шапочке, бросился прочь. Елена устремилась за ним:
– Отдайте! Остановитесь! Что вы делаете!
Человек нырнул в щель забора. Елена скользнула за ним, увидела в свете высокого огня вырытый котлован, какие-то недвижные механизмы, вагончики. Из вагончиков ей навстречу выскочили люди – те же темные робы, шапочки, азиатские плоские лица. Набросились на Елену, стали тащить в вагончик. Она противилась, кричала. Удар в голову оглушил ее. Ее заволокли в вагончик, где горела тусклая лампа, стоял стол с объедками и бутылками, к стене был придвинут топчан. Ее стали валить, сдирать одежду. Она отбивалась, визжала. На голову ей накинули какую-то мокрую зловонную дерюгу, она задохнулась, сникла. Ее повалили на топчан, и она, захлебываясь, всасывая мокрый зловонный воздух, не сопротивлялась.
Ее насиловали, долго, становясь в очередь, жадно хрипя, произнося неведомые ей слова. Посмеивались, ударяли больно в живот и бедра. Она потеряла сознание, а когда очнулась, было тихо.
Она сволокла с головы дерюгу. Упрятала голые груди в обрывки одежды. Горела тусклая лампа, блестели на столе пустые бутылки, и ее голые белые ноги казались чудовищными, отдельными от нее протезами.
Чудесным майским днем состоялась инаугурация президента. Москва казалась умытой, озаренной, с изумрудом распустившихся лип, с пылающими на клумбах тюльпанами, с бурными фонтанами. Кортеж мчался по Кутузовскому проспекту. Пустой и ясный, проспект раскрывал просторную даль. Мотоциклисты, образуя клин, летели, брызгая хрустальными огнями. «Мерседес» несся, едва касаясь земли. В салоне за темными стеклами сидел Чегоданов. В его глазах переливалась перламутровая Москва. Она казалась безлюдной, не было на тротуарах толпы, исчезли автомобили. Только виднелись полицейские посты и на крышах на мгновение возникали снайперы.
Это безлюдье волновало Чегоданова. Город принадлежал только ему, он был единственный его обитатель. И путь, который ему предстояло проделать, был той таинственной и грозной дорогой, которой двигались до него цари и вожди. Избранники судьбы, наделенные властью над огромной страной, которую им надлежало строить и взращивать, подавлять бунты, выигрывать войны, строить дворцы и храмы и, если будет угодно Богу, погибать в закоулках дворца, или в пламени взрыва, или в черном расстрельном подвале.
Впереди возникла Триумфальная арка в своей ампирной красоте и величии. Кортеж промчался под сводами арки. Колесница на ее вершине метнулась вслед за кортежем, и крылатые трубачи гремели победные гимны.
Кремль, торжественный, алый, воссиял куполами, белизной соборов, янтарным солнцем дворца. Чегоданов почувствовал на лице сладкое жжение, словно кто-то восхитительный поцеловал его глаза. Кремль ждал его, выбрал одного из бесчисленных, чтобы отворить перед ним врата. Впустить в священные чертоги, окружить волшебными силами, от которых воля обретает могущество, а дух соединяется с духом великой, непостижимой страны, с ее таинственной небесной судьбой.
Кортеж промчался по набережной, вдоль алой стены, мимо солнечных сияющих вод. Василий Блаженный возник как чудесный цветок, Чегоданов чуть заметно ему поклонился.
Под колесами нежно рокотала брусчатка. Спасская башня сверкнула обручальным кольцом курантов. Кремлевский дворец, как стена лучезарного солнца, предстал перед ним. Чегоданов шагнул из машины. Комендант Кремля отдал ему рапорт. Легким, упругим шагом Чегоданов стал взлетать по ковровой дорожке среди мрамора, потоков света и певучего пения фанфар, возвестивших его появление.
Гвардейцы в киверах и красных мундирах растворяли перед ним золоченые двери. Стремительный, легкий, почти невесомый, словно подхваченный счастливым порывом, он вошел в Георгиевский зал. Тесно стояли государственные мужи, явившиеся славить своего президента. Генералы и директора военных заводов, главы академий и научных центров, великие артисты и богословы. Все аплодировали, тянули руки, надеясь на беглое касание, ловили ветер, поднятый его порывистым шагом.
Зал сиял белоснежным мрамором, золотые надписи славили подвиги гвардейских полков, батарей, экипажей. Он миновал Александровский зал с золотыми орлами, с торжественной геральдикой флагов. На возвышении стоял трон, накрытый горностаем, и казалось, над троном витает великая тень.
Андреевский зал огласился фанфарами и встал при его появлении. Патриарх, иерархи. Министры, губернаторы, судьи. Послы и иноземные гости. Все ловили его взор, хотели угадать его мысли.
Он упруго взошел на подиум, уверенный, легкий, с твердым светлым лицом, с чуть приподнятой головой. Перед ним, как Евангелие на аналое, лежал свод Конституции, в переплете из кожи африканского зверя.
Судья в черной мантии, с пергаментным лицом монаха был готов принять от него присягу.
Чегоданов чувствовал, как трепещет воздух над священной скрижалью. Как сквозь арку окна падает на него из небес голубой прозрачный луч. И в этом луче звучит неслышная молвь, несется Божественное благословение, венчающее его на служение.
Он протянул руку, готовясь произнести слова присяги, сочетаться клятвой с народной судьбой, разделить с народом судьбу. Он чувствовал на своем темени прикосновение луча, прикосновение перста Божьего, направлявшего его в русскую бесконечность. В этой бесконечности пленительно и волшебно сияла звезда. Звезда неизбежной Русской Победы.
– Клянусь при осуществлении полномочий Президента Российской Федерации уважать и охранять права и свободы человека и гражданина…
И его рука, касаясь кожи африканского зверя, чуть заметно дрожала.
Инаугурацию по телевизору наблюдал Андрей Алексеевич Бекетов, который вновь поселился в провинциальном городке М., городе двух цариц. Крохотная квартира выходила окнами на далекие поля, в которых весна начертала прозрачные зеленые полосы. Из Москвы он привез стопку книг и заветный «мамин цветок» в надежде, что, быть может, зимой, среди лютых морозов, мама вновь пришлет ему подарок из райских садов и он станет целовать белые соцветия.
