– Как поживает Ксюха? – они столкнулись с Леонидом Борисовичем в Белом Доме почти случайно. – Может, вернешь красавицу в alma mater? У нас для неё прорва работы.
– Никак, – сказал он. – Нянчит грудничка, Андрей Петрович витает от счастья.
– Зря ты его турнул из министерства, – сказал Леонид Борисович.
– Вопрос не ко мне, – сказал он. – Ксюха поставила ультиматум. По её мнению, переместиться из министерского кресла в камеру предварительного заключения очень легко. А у неё ребенок. По её же мнению, должность президента нефтяной компании куда более устойчивая.
– Как знать, – сказал Леонид Борисович. – Все под богом ходим. Тебе привет от Х!
«Между прошлым и новым затеряться легко, – подумал он. – Хорошая строчка, надо запомнить».
Идея Стальевича была сырой, но и вся их государственная деятельность тоже была вполне сырой. Картезианской, иногда посмеивалась Юлька, слушая его, движетесь методом проб и ошибок, слава богу, я в этом не участвую. По каким сторонам смотреть?
– Упростим задачку, – сказал Стальевич. – Есть всего две группы, способные к прагматическим действиям. Нарождающиеся олигархи и завидующие им чиновники. Вероятность консолидации каждой из этих групп вокруг одного лидера почти исключена, первые, на уровне подсознания, всё ещё боятся человека в форме, вторые – убоги по своему содержанию. Так что извечная русская беда – Семибоярщина – нам не грозит. Нам бы третье сословие, но его нет, а то, что есть, больше думает о себе, чем о стране. Тем не менее, выбирать надо в зазоре, чтобы человек был чужим среди своих и своим среди чужих.
– Зазор это мы? – усмехнулся он.
– Нет, – сказал Стальевич. – Мы за ширмой. Это наша судьба.
– Я встречалась с Леонидом Борисовичем, – сказала Ксюха. – Закормил меня в японском ресторане так, будто я из голодного Поволжья. Я, что, плохо выгляжу?
– Что предлагал? – спросил он. – Любовь до гробовой доски?
– Типа того, – сказала Ксюха. – Предложил возглавить закрытый бордель в Швейцарии. Сказал, что клиенты только свои, типа, зачем тебе этот совок с Андреем Петровичем, там чистота, горный воздух, дитя в цивилизованной обстановке вырастет. Странные существа мужчины. Искренне убеждены, что женщина должна быть или блядью или домохозяйкой, третьего не дано. Зачем мне бордель в Швейцарии, когда у меня здесь свой зоопарк, куда более привлекательный, – недавно он назначил её пресс-атташе администрации.
– У великих свои причуды, – сказал он.
– Да уж, звездятся со скоростью ветра, – сказала Ксюха. – Я тут смотрела выступление Х по ящику, так умильно рассуждал о несчастных нефтяниках в тундре, аж противно.
– Нужен такой, – помедлив, сказал Стальевич. – Такой никакой. Бесцветный, чтобы между струйками умел. Но умный. И, желательно, здоровый и спортивный, Мефодьич со своим пьянством уже всех задолбал. Что ты думаешь о…, я его ещё в Ленинграде приметил, подлез к питерскому как-то невзначай, неприметно, и также плавно отполз, когда питерский начал из себя Герцена изображать. Разведчик, одним словом.
– Я его почти не знаю, – сказал он. – Но у него же нет никакого управленческого опыта, не справится с нашей махиной.
– А кто справится? – не согласился Стальевич. – Все бездари. Я бы Пиночета пригласил с Леонтьевым, но не поймут, да и я сам себя не пойму. Как говорил Рузвельт, «демократия – не лучший способ управления, но хотя бы понятный». Наелись деспотизма за последние пятьсот лет досыта, хватит.
– По демократию, если не ошибаюсь, это слова Черчилля, – сказал он.
– Неважно, – сказал Стальевич. – В Питере его карликом называли, почти в глаза. Ничего, терпел. Значит, умеет плыть по обстоятельствам.
– Затаённая амбиция как гремучая змея, укусит, не предупреждая.
– А вот это наша работа, – сказал Стальевич. – Колдовать над противоядием. Во всяком случае, этот вариант лучше, чем кто-то из олигархов. Они и так на предельно близкой дистанции к престолу, прорвутся, свалимся в Средневековье. Благое пожелание экономистов – прокормить какое-нибудь московско-тюменское княжество куда проще, чем огромную страну. Да и ненавидят они друг дружку люто.
– Будем давить олигархов? – спросил он.
– Ни в коем случае, – сказал Стальевич. – Сдерживать будем всеми мерами, но не обижать. Без системы сдержек и противовесов карточный домик сразу рухнет. У олигархов есть одно огромное преимущество – они собираются жить здесь. Это, пожалуй, единственное, что внушает оптимизм на сегодняшний день.
Юлька открыла при своем музее крохотный театрик теней. Пятнадцать зрительских кресел, миниатюрная сцена, стены задрапированы тёмным сатином.
– Это не для всех, – пояснила Юлька. – Я даже билеты не продаю. Только для тех, кто устал от аморфности жизни. Ты не поверишь, как-то узнают о театре, запись уже на несколько месяцев вперед, хотя сыграли всего четыре спектакля.
– Любопытство царит в столице. Извини, у меня плохо получается шутить в последнее время.
– Я заметила, – сухо сказала Юлька. – Ты придёшь?
Они сидели рядом, взявшись за руки как два воробышка, как когда-то в юности. Над пологом суматошно носились петрушки, разыгрывая народный вариант «Золотого ключика». Мальвина показалась ему похожей на Ксюху, он едва не расхохотался.
«Кукольник управляет пальцами ног, – прошептала Ксюха. – Уникальная техника».
Петрушки в ужасе задрожали, на задней белой стене проявилась огромная тень Карабаса, попирающая всех остальных.
– Я лечу, – громко сказал Карабас. – Я лечу! А вы – ползёте.
Тени петрушек недоверчиво приподняли головы.
– Я лечу, а вы ползёте. Дураки, вы дураки…
10
Берёзу сокрушили неожиданно легко. Тогда он впервые подумал, что они недооценивают карлика. В целом, он неукоснительно двигался по предложенной им и Стальевичем схеме, коммерческие структуры Берёзы обложили со всех сторон, вышедший на покой Мефодьич в ответ на жалобы сказал общие ободряющие слова, что в переводе означало: «Пошёл на хрен, выкручивайся сам!». Очень вовремя удалось накрыть ракетой Дудаева, вторая чеченская война очевидно превращалась в победоносную. Берёза выглядел раздавленным, он был готов искупать грехи тишайшим губернатором Чукотки или Ямала.
– Финальный разговор проведу сам, – сказал карлик. – Без свидетелей. Так лучше.
– Мы будем рядом, – предложил Стальевич. – На всякий случай.
– Не надо, – сказал карлик. – С этим гавриком мне всё понятно.
«Берёза не гаврик, – подумал он. – «Серый кардинал», не справившийся с ролью. За это сбрасывают в оркестровую яму, но не растаптывают. Не нравится мне эта интонация».
Он дал команду на всякий случай записывать беседу, не ставя в известность Стальевича.
«Не нравится мне эта интонация», – снова подумал он и посмотрел на часы. Беседуют уже минут пятнадцать. Он нажал на кнопку специального устройства.
– Замочат в сортире, – услышал он голос карлика. – Не своими руками. Руками твоих же друзей «чехов», эти мать родную продадут, лучше меня знаешь. Я протестовал, но меня не слушают.
«Что он несёт, – подумал он. – Бред и блеф. Неужели Берёза купится?»
Голоса Берёзы слышно не было, лишь отдалённый неразборчивый фон.
– Ты можешь мне, конечно, не верить, – сказал карлик. – Хочешь сыграть в русскую рулетку? Флаг в руки, испытывай судьбу. Хочешь знать, почему я тебе это говорю? Я уважаю достойных противников.
– А где гарантия? – наконец он услышал голос Берёзы. – Что меня не замочат в Лондоне. Лондон не на Луне.
– А вот это мои заботы, – сказал карлик. – Если мы договоримся. Я обеспечу неприкосновенность.
– Сможешь их обыграть? – сказал Берёза.
– Я это надолго, – сказал карлик. – А они так, временщики.
«Самоуверенно, – подумал он. – Не догадывается, что мы его прослушиваем? Или это тоже блеф?»
– Лучшая твоя гарантия это схема, – сказал карлик. – В схеме сегодня не хватает яркого оппозиционера, сбежавшего из страны. Будешь жить в Лондоне, вонять как параша, у тебя это хорошо получается. Мы тебя, разумеется, объявим в розыск, будем требовать экстрадиции, но это так, понарошку, для социально озабоченной общественности. Времени на раздумье не даю. Или прямо из моего кабинета отвозят в аэропорт, или живи с револьвером под подушкой. Долго ли протянешь, не знаю.
– А здесь тебе союзники не нужны? – сказал Берёза.
– Нет, – сказал карлик. – Здесь мне нужны слуги.
«Значит, тебе нужен кусок мяса, – подумал он. – Как степному волку, бегущему на зов горизонта. Запах крови будоражит и приятно щекочет нервы. Но те, кто видит впереди, на коже ловят алый отблеск…»
Сухость и горечь и жжение в груди заставляют рвать верёвки прокрустова ложа. Первый всегда подгоняет плёткой время, свита отстаёт, теряется в просторах, задыхается от кашля, он – первый – уже не помнит, кого и как зовут и зачем он был здесь. Так ли уж важно, что за горизонтом опять мираж?
