Все на свете было ложью. Все глухо подозревали друг друга в нехорошем и при любой возможности проверяли друг у друга что только возможно. На уроках – уроки, в трамвае – проездные, в магазинах – чеки, на контрольных – билеты.
Самая омерзительная ложь была – девчонки-воображалы, строящие из себя кукол Барби. Томке очень хотелось подойти и дать очередной кукле хороший пендель. Что она и делала, если место было безлюдное.
Еще Томка с подружками любили их крепко опустить где-нибудь при скоплении народа. И чтобы рядом непременно был Барбин парень. Протискивались к парочке, спрашивали, сколько времени. Выслушав ответ, брезгливо морщились и громко возмущались:
– Фу-у! Женщина, вы вообще зубы чистите?!
Уничтожив, таким образом, растерянного противника, победоносно удалялись.
А зимой Томка носила с собой бритву в бумажке. В супермаркете какая-нибудь вся из себя мадам в струящихся мехах плыла: ах! ах! Брезгливо поджималась, чтобы не дай Бог ее миллионную шубу кто своим поганым подолом не задел. Чик – и ни о чем не подозревающая дама продолжала путь в располосованной сзади надвое шубе, сверкая рейтузами. А нечего пыль в нос пускать.
И вот появилась Вера. Если бы Томке сказали: «Это твоя настоящая мать», – Томка бы грубо, издевательски расхохоталась. Не надо держать ее за идиотку. Но иногда, накатывала минута, она со страхом и надеждой взглядывала на эту худенькую маленькую женщину. К ней она иногда подкрадывалась и, обхватив, легко поднимала в воздухе («Томка, сейчас же опусти, надорвешься!») И обе щекотали друг дружку, брыкались, хохотали до изнеможения.
Ясно как день: только родная мать могла броситься за своей дочерью под поезд. Только мать могла вот так от души, за дело, звонко, совсем не больно и не обидно ударить по лицу.
За дубовыми дверями с золотой табличкой «Директор детского дома» Роза Альбертовна разговаривала по телефону. Роза Альбертовна была восточного типа жирная, низенькая женщина, грубо и ярко накрашенная (в старину бы сказали – насурьмленная), с маленькой, модно ощипанной головкой – очень и очень энергичная и обаятельная.
Она вошла в тот дамский возраст, когда начинают нравиться молодые, поигрывающие бицепсами и окровавленными топориками полуголые рубщики мяса на рынках, от которых разило едким молодым потом.
В рыночном ряду она и нашла своего Рустама, сделала ему вид на жительство и прописку. С ним сейчас Роза Альбертовна ворковала по телефону:
– Алё, Розочка с разинутым клювиком ждет, когда папочка Рустамчик принесет жирного червячка…
Постучалась и вошла худощавая, в сатиновом халате завхоз с бумагами. Роза Альбертовна почмокала в мембрану, посылая воздушные поцелуи. Притушила порочный блеск в глазах, поправила растрепавшиеся волосы, стала просматривать бумаги. Завхоз стояла за стулом.
У всех сотрудников детдома, и завхоза в том числе, навсегда на лицах сложилось зависимое выражение: «Дай взаймы». А у Розы Альбертовны – непримиримое, жесткое ответное: «Не дам!»
Некоторые бумаги она подписала, некоторые, ничего не объясняя, скомкала и швырнула в урну. С трудом выпростала из-за стола туго обтянутый твидом живот, проплыла по устилавшему кабинет огромному белому ковру.
В коридоре шла, выборочно проводя пальцем по радиаторам. Заглянула в медпункт и молча показала испуганно привставшей медсестре палец, слегка серый от пыли. Заглянула в спальню маленьких девочек, где идеально застеленные кровати можно было вымерять ниточкой.
В подсобном помещении кухни сломалась картофелечистка, и несколько женщин привычно быстро чистили картошку. Роза Альбертовна выловила из воды картофелину, длинным острым бордовым, как свернувшаяся кровь, ногтем колупнула глазок и швырнула обратно в котел. Женщины засуетились, перебирая, просматривая уже очищенные клубни.
Набросив телогрейку, Роза Альбертовна вышла на задний двор. Там в хлеве бодро хрюкали свинки. Из рук покормила печенками отдельно содержащуюся трехсоткилограммовую любимицу Розочку, рассеянно выслушала отчет свинарки. Над детдомовскими полями стелились вкусные дымы от сжигаемой картофельной ботвы.
Детский дом, который возглавляла Роза Альбертовна, считался образцовым, занимал первые места в региональных и даже общероссийских конкурсах.
Роза Альбертовна была очень пробивной человек. Бумаги, которые сейчас приносила на утверждение завхоз, включали список гостей, приглашенных на новоселье. А также меню праздничного ужина, расчеты и распоряжения: сколько березовых дров и веников уйдет на сауну, сколько свинок подлежит заколоть на шашлыки, сколько помидоров, хрена и перца с детдомовского огорода пустить на «фирменный», по домашнему рецепту самой Розы Альбертовны, приготовленный соус и т. д.
Список гостей был вычитан и жестко скорректирован накануне. Сюда входили «свои» краевые чиновник и депутат, пробившие для детдома строительство великолепного левого крыла с сауной и бассейном. По статистике, на строительстве любого объекта можно украсть 10 процентов бюджетных средств. Депутат и чиновник только посмеивались в усы над наивной статистикой.
Затем: шеф детского дома – директор завода, несколько дам из соцобеспечения. И обязательно – Галина Ефановна из детской комнаты милиции. Затем: юноши, молодые да ранние, из молодежного отдела городской администрации: они ежегодно устраивали Розе Альбертовне поездки по обмену опытом в Европу и Америку.
Ну, еще нужные человечки из СЭС, пожарной охраны. Список завершал корреспондент, плодовито строчивший заметки. В них он называл детский дом «одной дружной семьей» и «теплым домом», где Розу Альбертовну детки называли не иначе как мамой.
Стараясь не запачкать в жирной черной земле новые, туго обтягивающие икры сапожки, Роза Альбертовна любовалась зданием. И раньше, огражденный глухой кирпичной стеной, детдом походил на крепость. Возведенное недавно левое крыло с башнями и узкими, как бойницы, окнами придавало законченный вид неприступного замка. Не хватало только рва с водой и моста на цепях.
Правда, с некоторых пор над крепостью Розы Альбертовны нависла угроза в образе семейных пар и одиноких дамочек. Начитались, видите ли, вредных статей об осчастливленных детях, об опекунстве и приемных семьях. Много их, умников, готовых разобрать воспитанников, позакрывать казенные учреждения, отнять сытный хлеб у Розы Альбертовны в виде директорской зарплаты плюс ежемесячных 20 тысяч на содержание каждого казенного ребенка. Щас, разбежались.
Вон на днях заявилась одна такая восторженная стареющая девушка (имя запомнилось: старомодное, редкое – Вера). Принесла заявление об удочерении пятиклассницы Томы. Одной – Тому, другому – Рому – и нет детдома (даже в рифму получилось). Не успеешь оглянуться, растащат, а Роза Альбертовна его любовно по прутикам собирала.
Вера эта, подавая заявление, вся от благости светилась, будто голая задница при луне. Воображала, наверно, ей медаль за душевный порыв здесь выдадут. Мать-героиня хренова. Щас, много вас, раскатавших губу на халявные опекунские…
После Вериного ухода Роза Альбертовна набрала Аллочку из отдела опеки. Предупредила: чтобы носом землю рыла, нашла зацепку для отказа ретивой усыновительнице.
Сама, выпростав из-за стола тугой живот, прошлась по вечерним спальным, поговорила со своими, прикормленными девочками из старшей группы. Пощипала за щечки:
– Будут, будут вам выпускные платья – шифоновые, со стразами – какие хотите.
И сразу всплыл эпизод с пощечиной на железнодорожных путях. Да таких Вер на пушечный выстрел нельзя подпускать к воспитательному процессу. Налицо факт грубого физического насилия, избиение ребенка. Нанесение неизгладимой душевной травмы неокрепшей психике, ранимому девичьему организму.
Роза Альбертовна не мешкая позвонила Галине Ефановне в детскую комнату милиции. Та подтвердила: подсудное дело, хорошо, если обвиняемая отделается крупным штрафом. А нечего тут. Устроить показательный процесс для всех, кто покушается на незыблемые устои государственной системы, на владения Розы Альбертовны.
Гости резвились как малые дети, отрывались по полной. С хохотом, визгом, с догонялками, прятками, звонкими шлепками по разным мягким местам. В третьем часу ночи центр веселья из столовой переместился в сауну, сюда же перенесли оставшиеся снедь и напитки.
Роза Альбертовна шалила, как девочка, и была очаровательна: раскрасневшаяся, с выбившимися из прически, прыгающими влажными черными кудряшками. Показала унылой тощей Аллочке из отдела опеки, даром что той 23: мужчины не собаки, на кости не бросаются, а по-прежнему ценят в женщине пышные формы и веселый нрав. Самая трезвая, Аллочка первая заметила:
– Вроде дымом пахнет.
– Это шашлыками пахнет. Ты лучше выпей да закуси.
Когда дым поплыл и слева, и справа, и снизу, и со всех сторон, визг из игривого сменился на панический. Бросились к дверям – крепко заперто снаружи. От прибывающего дыма слезились глаза, горько жгло в носу, а снаружи ясно доносилось характерное сухое, дробное потрескивание. Развернулась безобразная сцена под названием «Спасение собственной жизни»…
